В общем-то, чего хотели Политбюро и НКВД от Туполева – лояльности к советской власти, того они с успехом добились. Мало того, власть его впоследствии за создание самолета обласкала, наградила, присвоила чин генерала. Как говорится: все при своих. Все довольны. Тем не менее в партию Туполев так и не вступил.
Перемещаясь по вехам истории вперед, приведу воспоминания о той незабываемой жестокой поре репрессий в одном из интервью дочери Туполева Юлии Андреевны. Тут и про арест отца и матери, и про отношение к власти:
«Юлия Андреевна. И когда ему предложили работать, он поставил условие, он сказал, что не будет работать, пока не увидит свою жену, ребят. А мама ведь тоже была в тюрьме. И представьте, маму выпустили. Конечно, она была больной человек и до тюрьмы, а пришла совсем больная. Но тем не менее, когда он ее увидел, сразу ожил. Вот я помню первое свидание и второе, мы ездили к нему. На первом свидании у него был вид очень плохой, а на втором он был радостный, поправился, и он взялся за работу, все было хорошо, потому что маму увидел, нас.
Корр. Юлия Андреевна, насколько я понимаю из того, что вы рассказали, у него вообще как-то отношения с властями складывались не очень хорошо, и при государе-императоре его посадили…
Юлия Андреевна. Посадили…
Корр. И потом большевики его посадили…
Юлия Андреевна. Опять посадили…
Корр. А как он вообще относился к властям?
Юлия Андреевна. Вы понимаете, вот я потом спрашивала родителей: почему вы никогда ни о чем не говорили при нас, при ребятах, о политике, о том, за что в тюрьме сидели, как, что. Никогда, ничего, ни о чем не говорили. Ни одного слова. Я говорю, почему вы так от нас все скрывали, мы прямо как под колпаком. И они мне сказали: знаешь, ты живешь в этой стране, прекрасной нашей стране, если мы будем что-то такое рассказывать, ваша еще не окрепшая психика может как-то не так отнестись к этому, и вы потеряете долю патриотизма – это невозможно, когда живешь в этой стране, должен любить эту страну. Представляете, чтобы как-то не пошатнулся патриотизм, боялись. Вот поэтому мы ничего не знали, как дураки были, ничего не знали. В 37-й год, когда все это происходило, мне и в голову не приходило, я уверена была, что это ошибка, что, если товарищ Сталин узнает, он, безусловно, сразу исправит эту ошибку. Хотя меня прорабатывали, конечно, в школе за родителей.
Корр. В каком классе-то вы были?
Юлия Андреевна. Была в 9-м, не то в 10-м, кончала почти, и, конечно, меня проработали и убеждали, чтобы я отказалась от родителей. Естественно, я сказала, что никогда. Как я могу отречься, когда я знаю, что они прекрасные люди и все только для Родины, как говорится. Я не могу отречься. Меня хотели исключить из комсомола, но ребята не проголосовали за мое исключение. Сейчас, мы с ними когда встречаемся, они вспоминают, говорят, помнишь, мы не голосовали против тебя. Но мне записали строгий выговор за потерю политической бдительности, что я не усмотрела, что рядом со мной такие ужасные…
Корр. Враги…
Юлия Андреевна. Враги, да.
Корр. Юлия Андреевна, вы помните день, когда арестовали папу?
Юлия Андреевна. Вы знаете, я не могу помнить, потому что брат болел скарлатиной и лежал дома. И я, чтобы не заразиться, жила в семье у одного авиационного нашего работника. Я жила у них и не знала, конечно. Потом пришел ко мне старший брат двоюродный, который у нас жил, он погиб потом на фронте, – Володя – и сказал: “Юля, иди домой, у нас дома несчастье”. И я пришла, увидела, узнала, но я сразу как-то подумала, ну это же ошибка, сегодня, завтра разберутся.
Корр. И что происходило дома?
Юлия Андреевна. А дома что было? В этот день бабушка была, потом у нее инфаркт миокарда случился. И она уже лежала. До маминого возвращения она как-то дотянула все-таки. Потом, значит, Леша был больной, братишка мой, я говорила, скарлатиной. До этого мы были прикреплены к больнице Кремлевской, тогда это называлось “Кремлевка”, кажется, четвертое управление. Мы сразу, естественно, всего лишились. Все сразу забрали: и медикаменты, и сестру, все. Я спросила, как мне быть, где найти врача, ответили: в районной поликлинике. Я вызвала. Был прекрасный доктор, женщина, она меня научила, как нужно делать уколы, какое лекарство, и даже так любезна была, что написала на большом белом листе и сказала: вот ты прикрепи около бабушкиной кровати, чтобы тебе знать, когда, что ей делать надо в течение дня. Когда укол, когда таблеточку, на все случаи жизни. Ну, как-то я сориентировалась. А потом нас уплотнили, естественно, вселили к нам две семьи, сотрудников НКВД. Одна семья очень хорошая – он рабочий, жена – бывшая домработница, двое детишек, хорошие, милые люди, добрые такие. Когда мама вернулась, она с этими детишками занималась, помогала им учиться, потому что мама была хорошо образована.
Корр. А маму когда арестовали?
Юлия Андреевна. Да тут же прямо все…
Корр. В тот же день?
Юлия Андреевна. Ну, может быть, на следующий, в общем, сразу, я пришла домой – никого нет.
Корр. И вы остались одна с братом и с бабушкой?
Юлия Андреевна. С братом и с бабушкой. Бабушка тут же заболела, а брат уже был больной.
Корр. А каким же образом вас не отправили в детский дом?
Юлия Андреевна. Дело в том, что у нас были большие друзья, старшее поколение, может быть, кто помнит, он сначала был первым заместителем у отца, потом стал самостоятельным конструктором, Архангельский Александр Александрович. Жена его, Наталья Дмитриевна, урожденная Ушакова, словарь Ушакова наверняка все знают, так эта вот семья. Это изумительные люди, изумительные люди, они многим помогали. И они буквально взяли нас под свое покровительство. Каждую неделю Наташа, Наталья Дмитриевна приезжала к нам с огромными сумками, привозила продукты. Они нас просто спасли, просто спасли.
Корр. И сколько же продолжалась такая жизнь?
Юлия Андреевна. Четыре года с лишним.
Корр. Маму когда выпустили?
Юлия Андреевна. Почти перед тем, как освободили отца. А его освободили, кажется, на пятый или седьмой день войны. В тот день, когда отец пришел домой, как раз была бомбежка, он побежал на крышу, ловить эти зажигалочки, мы говорили, не ходи, уж посиди дома, а он: “да нет, да как же я могу”. А утром следующего дня мы уехали всей семьей, взяв с собой еще и любимого кота, поехали в Омск, потому что в Омск эвакуировалась организация отца» [61].
Вот такой представлялась картина той поры дочери конструктора Юлии Андреевне.
О том, что отношения с властью у Андрея Николаевича были особенные, говорит и тот факт, что он не вступал в партию. Будучи на вершине административной и научной пирамиды, обошелся без членства в КПСС. Что-то, мне кажется, Андрей Николаевич имел за душой против существующих порядков. И ведь неспроста, не случайно однажды примчался к нему самый главный диссидент страны Андрей Дмитриевич Сахаров. Не думаю, что это была какая-то провокация со стороны Сахарова.
Как вспоминал академик А. Д. Сахаров, Туполев после освобождения стал сверхосторожным человеком. За год до смерти авиаконструктора, в 1971 году, Сахаров приехал к Туполеву на дачу с предложением выступить на суде в защиту правозащитника В. К. Буковского (впоследствии тот все же был осужден, выслан из страны и объявлен диссидентом).
Сахаров пишет:
«Я рассчитывал на поддержку Туполева, потому как он был близок с людьми из партийного окружения, сам некогда был репрессирован и, возглавляя “шарашку”, спас многих выдающихся и талантливых конструкторов от смерти, добивался хороших условий содержания заключенных. Дело Буковского тогда стало широко известно не только в СССР, но и за рубежом. И если бы в поддержку правозащитника, борющегося с репрессиями против честных людей, выступил не один академик, а два, то почему бы нас не поддержало большинство.
Уже овдовевший Туполев жил один. Мы расположились для беседы в его кабинете, где на столе стоял огромный макет самолета Ту-144, а на стенах висели фотографии из сборочных цехов и взлетных испытаний. Как можно убедительнее я изложил цель своего приезда. Туполев слушал меня внимательно и напряженно. Когда я закончил, он несколько минут молчал, а затем на его лице появилась язвительная ухмылка. Он стал быстро задавать мне вопросы, иногда сам же на них отвечая. После этого короткого блица он резюмировал, что никакого Буковского он не знает и знать не хочет и вообще в его понимании он бездельник, а в жизни главное – работа. Я упомянул, что плод вашей работы – бомбардировщики, сейчас бомбят колонны беженцев в Нигерии. Туполев раздраженно ответил, что в моих мыслях сплошной сумбур, и окончательно отказался ехать на суд. Когда я уже уходил, Андрей Николаевич заметил, что я сидел на его перчатках. Я ответил, что перчатки можно разгладить, а вот душу…»
Туполев повел себя очень умно, взвешенно. Он не терпел бездельников, болтунов… И выплывший откуда-то Буковский был ему совсем чужд. При этом и Сахарову он поставил очень точный диагноз: сумбур, мол, у вас в голове. Ну, а «шпильку» про душу и измятые перчатки – это Сахаров вставил для красного язвительного словца, а может, это и придумал. Для диссидентов тыкать куда надо и не надо слова «совесть», «душа» было делом обыденным и в общем-то пошлым. Кстати, Буковский потом был «пойман» в Англии на детской порнографии. 27 апреля 2015 года Королевская прокуратура Великобритании предъявила Буковскому обвинения в хранении и «создании» (скачивании) детской порнографии…
Друг Андрея Николаевича, соратник и конструктор Л. Л. Кербер[62], с упоением рассказывал о поездке в Америку, о том, какие там совершенства, какие превосходные номера в гостиницах, и еще одна деталь: в Америке он купил запрещенную в СССР книгу «Доктор Живаго»… Мне казалось, что конструктору лучше бы купить какую-нибудь полезную для работы тамошнюю техническую энциклопедию. Однако Кербер запал на другую книгу и очень переживал: как бы таможенники его не «поймали» с этой книгой. Это деталь. Но она говорит, что в окружении Туполева были люди, не диссиденты, нет, но симпатизирующие «оппозиционерам».