– Верую во единого Бога, Отца Вседержителя, Творца неба и земли, видимого же всего и невидимого… – Сковорода начал оглашать «Символ веры». Авксентий остановил его после «и паки грядущего»:
– Вижу, что уберег тебя Господь милостивый от апостазии[130]. Однако же вижу твое гордое тяготение к Завету Ветхому. Если сентимент сей не в унижение Завета Нового, то греха в сем, по усмотрению моему, нет. На это надеюсь и в печаль великую войду, если ошибусь в тебе. Налагаю, сын мой, на тебя урок: от сегодняшнего повечерья и до дня Михайлового будешь читать братии Евангелие и Деяния. Во время трапезы и во время трудов ежедневных… – Он сделал паузу, позволяя Григорию приложиться к перстам, а потом переспросил:
– Ты сказал, что желаешь научиться разумной молитве, по примеру святителя Григория Паламы и праведных молитвенников Ватопедских?[131]
– Желаю, отче, всем сокрушенным сердцем желаю! – вспыхнули глаза Сковороды.
– Тяжкий и тернистый сей путь, сын мой. И для опытных монахов тяжел он, а для послушников и подавно. Для сего молитвенного делания нужно не только сердечное рвение, но и тщательное приготовление. Многие желали, да мало кто достичь сподобился.
– Благословите, отче!
– Не скачи так, не утомляй старика… Ныне не фискалом удостоен.
– Простите, отче.
– Ты, говорят, хвастался среди братии, что раньше пел в Петербурге, на соборном крылосе? Что до чинов превеликих придворного уставщика и канонарха дослужился?
– Истинно так, святой отец. Но чины сии ничтожные.
– Зачем же хвалился?
– Говорил без умысла вознестись над братией.
– Правда ли, что без умысла?
– Вот крест, – сполз на колени и перекрестился Григорий.
– В глаза мне смотри. – Авксентий взял послушника за подбородок и повернул его лицом к свету. Сковорода почувствовал силу его костлявых пальцев.
– Вижу, что не лжешь.
– Не стыжусь убогости своей.
– Это ты правильно делаешь… Ведаешь ли, сын мой, на чье прославление составлены были Антифоны святого праведного Игнатия Богоносца?
– Знамо, отче, – ответил Григорий.
«Не нужно быть канонархом или придворным уставщиком, чтобы сие знать», – мысленно хмыкнул он.
– Поведай мне.
– На прославление предвечной несотворенной Святой Троицы.
– А степенные Антифоны?
– По мнению эллинского книжника Никифора Каллиста, их написал Феодор, нарекаемый Студитом. Написал в память о древнейших Антифонах святого Игнатия. Каждый Антифон имеет три ступени, коих в каждом тоносе, то есть гласе, есть девять по видению Богоносца, который зрел, яко девять светлых чинов ангельских симфонично славили Святую Троицу. Сии воскресные Антифоны являются частью эллинского Октоиха[132] и представляют собой образ духовной лествицы добродетельной.
– А в чем ее смысл?
– Лествица Антифонов знаменует духовное вознесение. Антифоны были выращены Студитом из золотых зерен степенных псалмов. Святой Феодорит говорит, что к кипарисовой двери Соломонова храма вели двадцать пять мраморных ступеней. Когда священники колена Левиевого празднично шествовали к святилищу, то на каждой ступени останавливались и пели, меняя друг друга, по одному из псалмов. Святой Феодорит изрекает, что цари Давид и Соломон пророчески предвидели: народ иудейский впадет в грехи и окажется в плену Вавилонском, а потом из плена, под руководством десницы Божьей, с радостным пением вернется к развалинам стен Иерусалимских. Поэтому цари решили петь степенные псалмы на ступенях храма. А святой Августин…
– Любишь притчи ветхозаветные? – оборвал сей бурный поток эрудиции Авксентий.
– Ищу в них, отче, зерна правды для века нашего.
– Итак, – подытожил иеромонах, – в Антифонах можем наблюдать нескорбное восхождение от образа, сиречь от знамения девятки яко трехчисленной тройки, к вселенскому знамению предвечной Троицы.
– Воистину, отче.
– Вот от раздумий над сим дивным восхождением и начнешь, сын мой, подготовку к странствиям, ведущим к фаворскому свету. Углубишься в таинства девятки, числа знаменитого и в Библии щедро расписанного. Именно в девятом псалме дается нам надежда: «Не навсегда забыт будет бедный, не пропадет вовек надежда убогих». От девяти начнешь идти, последовательно отсекая число за числом, к простому и от простого к простейшему. Познаешь глубины Единого через отрицание признаков его. Так учил нас святой Дионисий в своем дивном послании к Тимофею. Святой, отрицая мир, знамения и признаки мира, сходил от познания низших качеств Господа к познанию самых первичных. Отказывался от всего сущего ради познания скрытого не-сущего, ради созерцания Божественного мрака, спрятанного за картинами видимого мира. Того Мрака, который, по словам псалмопевца, Творец сделал покровом своим[133]. Сия лествица ведет вниз, но не к адской тьме зла, сын мой, не к ней. Ведет она к тем темным энергиям, от коих зародилась Вселенная. Именно за ними спрятал Господь тот невечерний свет, который зрели избранные среди апостолов на горе Фавор.
– Все буду делать по словам вашим, отче, – прошептал Григорий.
– Начнешь познание девятки с упражнения. Закрой большим пальцем правую ноздрю.
Сковорода исполнил установку Авксентия.
– Теперь медленно девять раз вдохни и девять раз выдохни через левую ноздрю. Попытайся осознать свое дыхание. Нужно, чтобы выдох продолжался втрое дольше вдоха. Когда вдыхаешь, то посчитай до трех, а выдыхая, посчитай до девяти. И между окончанием вдоха и началом выдоха читай молитву Иисусову.
– Простите убогого, отче, а как осознать дыхание?
– Сначала представь, как воздух входит в тебя, как выходит. Представь, что это дышишь не ты, а дышит Вселенная. Что в миг, когда ты вдыхаешь, вместе с тобой вдыхают планеты и недвижные звезды на хрустальном своде последнего неба. Что каждая тварь Божья вдыхает в этот миг, от ничтожного насекомого под листиком до слонов, бегемотов, левиафанов и китов морских. И горы вдыхают, и долины, и озера, и океаны. А когда выдыхаешь, то вместе с тобой все сущее освобождается от лишнего воздуха и от эфира, которым наполнена вселенская бесконечность. И становится легким и не наполненным, яко в первый миг творения.
– Трудно, отче, такое представить.
– Я же сказал тебе, что путь к Божественному Мраку тернист и труден. Если бы было легко, все топтали бы эту дорогу. А так, только малому избранному стаду Божьему открыта она и посредством великих трудов познается… Следуем далее: когда ты вдохнул и выдохнул через левую ноздрю, заткни ее пальцем и так же делай девять дыханий через правую. И таких уроков днесь исполняй девятьсот девяносто девять. Изо дня в день все теснее будет соитие твое с Вселенной Божьей в осознанном дыхании. До того времени, пока не утвердится совершенное слияние, когда ты есть всем, а все есть тобой и нету между тобой и всем ни одной схизмы-трещины. Затем уже сможешь идти дорогой священномолчания, путем Дионисия и Паламы, зачеркивая каждым долгим выдохом ненужную часть мира. Уразумел?
– Буду идти по начертанному пути, отче, – заверил Григорий. Разговор растрогал его до слез, но он пытался показать свою твердость.
– И не забудь: от повечерия будешь читать братии! – сурово напомнил Авксентий и дал знак, что беседа себя исчерпала.
Лилия бежала впереди, а Вигилярный за ней. Его ноги покрылись мелкими порезами и ссадинами от колючек и камней, дыхание ежеминутно сбивалось, а сердце колотилось в ритме африканских барабанов.
«Гребаное приключение, все, спекся! – после очередного болезненного спотыкания решил Павел Петрович. – Кажется, ноготь сорвал, да и черт с ним…»
Они бежали пустынными местами, каменистыми тропами и пастбищами в седловинах гор, укрытыми лесом и высокими травами. Они огибали огромные валуны, оставленные в Карпатах ледниками, пересекали ледяные потоки, перепрыгивали через поваленные ели и разрушенные кордоны овечьих загонов. Однажды на их пути встала пастушья хижина-колыба, но сыроделов уже сморил сон и некому было удивиться зрелищу их колдовского бега. Полная луна щедро лила на землю пепельно-серебряный свет, от которого, казалось, фосфоресцировал горный воздух. Тропинки терялись среди деревьев и разнотравья, а потом возникали вновь, будто по воле незримого квест-оператора выбегая из-под земли. Если бы не Лилия, Вигилярный ни за что не нашел бы дороги среди густого ельника, зарослей можжевельника, душицы и чабреца.
Самым тяжелым оказался подъем на конусовидную лысоватую гору. У ее подножья, будто огромные черные овцы, клубились невысокие кривые деревья. На ее вершине Павла Петровича остановила резкая боль в затылке. Перед глазами вспыхнула и погасла звездная россыпь. Сначала боль напоминала волны, растекшиеся от раскаленного стержня, воткнутого в основание его черепа. Спустя несколько секунд стержень рассосался, а боль переместилась в узелки ледяной паутины, которая окутала затылок от шеи к темени и ушным аркам.
«Гребло ведьмовское! – мысленно выругался он. – Вы же, сестрички хреновы, мне почти что голову проломили».
– Здесь нельзя останавливаться, – услышал он голос Лилии.
– Не могу больше… Сейчас упаду… – Вигилярный обхватил голову ладонями; боль начала проходить, «паутина» расползлась на отдельные ноющие куски. Краем глаза Павел Петрович увидел, что Лилия подошла и смотрит на него. В свете луны ее натертое мазью тело блестело, как металлическая статуя.
– Дальше полегче будет, – заверила спортсменка. – Перейдем через эту долину, – она кивнула на темный и неровный, словно перекопаный исполинами дол, – потом лес, еще один холм, и там уже будет озеро. Надо двигаться, бежать. Иначе – беда.
– Темные силы? – скривился то ли от боли, то ли от слов Лилии Вигилярный.