– Давно ты… ну, догадался? – Мингю поднимается с кровати и садится рядом.
– Сказал же уже, что почти сразу. – Сонёль улыбается. – Но сначала списал все на твою внутреннюю драма квин. Точнее, не на твою, а… Черт, это сложно. – Он натянуто смеется. – В общем, думаю, ты и сам знаешь, что другой Мингю был сам не свой последнее время. Я решил, что это такие вот крутые изменения в человеке произошли. Но потом все так резко схлопнулось, и…
– Схлопнулось?
– Ну, посыпалось. Апогеем стало… – Сонёль замолкает и многозначительно проводит указательным пальцем черту в воздухе от Чонхо до Мингю и обратно несколько раз. – Вот это все.
Мингю решает не уточнять. Не спрашивать, имеет ли он в виду сегодняшнее или то, что было в загородном доме. Крылась ли главная причина в поведении Чонхо по отношению к нему или наоборот. Спрашивать нет смысла, потому что все и так ясно как божий день. Ему об этом говорили и Тэён, и Юбин. По-своему говорили и вроде как про разное, но исход все равно один.
Мингю хорошо разбирается в отношениях других людей, но если дело касается его самого, то это сразу как темный лес без единой тропинки под ногами. Это как тыкать пальцем в небо в попытке продырявить им верный ответ. И все равно ведь не попадешь туда, куда надо. А потом находится кто-то, кто хлопает по плечу со словами «Ну ты и дурак, глаза-то разуй».
– Ты молодец, – говорит Сонёль. – Я бы с места не сдвинулся, не разобравшись во всем от и до, а ты уже на следующий день сидел со мной в кустах курил. Иногда плыть по течению не так уж и плохо.
Доплавался, Мингю думает. Так доплавался, что уже и возвращаться не хочет. Только сейчас вдруг с головой начинает накрывать осознанием, что он успел пустить здесь корни, въелся ими в чужое место, сам того не хотя. Вокруг уже травка растет, цветочки цветут. И так не хочется землю ворошить, корни свои выдирая, кто бы знал. Получится ли?
Сонёль поднимает с пола скомканный скан старой фотографии зеркала, соскользнувший с покрывала, и разворачивает бумагу. Явно сам же ее и помял, а сейчас зачем-то разглаживает, рассматривая близко-близко, щуря глаза.
– А вы в курсе, что здесь другое зеркало?
– То есть как – другое? Это точно то же самое зеркало. – Чонхо выхватывает у него бумажку.
– Не, ты глянь внимательно. – Сонёль встает рядом с ним и тычет пальцем. – На этом зеркале стебли на раме в другую сторону заворачиваются. И птицы как будто меньше.
Мингю подрывается с кровати, заглядывает Чонхо через плечо. Ровно три секунды напряженно рассматривает зеркало на фотографии, переводит взгляд на то, что стоит в комнате. Обратно на фото. И думает, что не зря Юбин говорил, что Сонёль всегда подмечает те детали, которые от взглядов остальных чаще всего ускользают.
«Новый ты мне нравишься. Всегда бы так».
(Ненавистные черты для кого-то стали любимыми.)
(И этот кто-то разглядел за всей шелухой человека.)
(Самого настоящего.)
– В голове не укладывается, что мы сразу не заметили. Терлись ведь с этой фотографией постоянно, но… – Чонхо замирает у зеркала и поднимает лист, начиная сравнивать резной узор рамы более дотошно. – Они действительно разные. У нас другое зеркало. – Он оглядывается на Мингю. – Они похожи почти как две капли воды, но…
– Получается, что их два? Или, может, вообще несколько? – Сонёль проводит ладонью по стене рядом с рамой, а затем пытается ее подцепить пальцами. – Его можно снять? Или оно намертво прибито?
– Без понятия, мы ни разу не пробовали. Но зачем?
– А вдруг там сзади что-то написано? Типа «Оставь надежду всяк сюда входящий» или что-то в таком духе. Вам ни разу такая мысль в голову не приходила?
Мингю стоит деревом и чувствует себя до того глупо, что самое время записать этот момент в список самых неловких в его жизни. Правда ведь – не приходила. Он думал о чем угодно, о ком угодно, но никак не об этом, и в итоге те же Тэён с Юбином сделали больше него. А Мингю что? А Мингю в межгалактическом пространстве утонул без шанса на лишний вздох. Слишком погряз в своих сомнениях, боли. В себе самом. Но сколько раз ему протягивали руку? Сколько раз он отталкивал ее?
– Кажется, оно на петлях висит. Помогите мне.
Сонёль встает сбоку, крепко обхватывая раму, и Чонхо мгновенно встает с противоположной стороны.
Мингю наблюдает за тем, как они приподнимают зеркало, которое после бухается обратно на пол и чуть не летит вперед, но он подскакивает ближе с выставленными руками. С досадой кряхтит, ибо поздновато спохватывается и ему прилетает точно по носу.
– Мы его вообще сможем обратно повесить?
– Ой, да к стене прислоните, и дело с концом.
– Ну? Есть там что-нибудь? – вклинивается Мингю, который в двух шагах от того, чтобы навернуться назад.
Сонёль возится сбоку, и он видит, как тот заглядывает за зеркало. Молчит несколько секунд, не двигаясь даже, а после выныривает обратно, доставая из заднего кармана телефон. Чонхо приподнимает брови и тоже смещается вбок, чтобы посмотреть, есть ли что-то на обратной стороне зеркала.
– Там что-то написано, – оповещает их Сонёль, – но я без понятия, что это значит. Будем надеяться, что переводчик сам определит эту непонятную латиницу.
Это странно. Мингю не помнит, чтобы с обратной стороны была хоть одна буква: он собственными руками тащил такое же зеркало когда-то давно из кладовки в гостиную. Но он тогда был лицом к отражающей поверхности. Да и… обратил бы он внимание на такое тогда? Вот уж вряд ли.
– Бред какой-то, – качает головой Сонёль, – там две короткие строчки, и вторая почти стерлась. Может, из-за этого… Но переводчик говорит, что это латынь.
– Я хочу посмотреть, – просит Мингю, и Чонхо мягко отталкивает его в сторону, вставая на его место.
Поверхность зеркала сзади шершавая и выглядит очень старой. Где-то виднеются короткие царапины и следы от мела. Он поднимает голову и упирается взглядом точно в две выцветшие короткие фразы, написанные то ли графитом, то ли углем. Одна – красивым крупным почерком с витиеватыми буквами, другая – значительно меньше, корявая и косая, будто ее подписали снизу впопыхах. Пытаясь понять, как переводится первая, он сразу же узнает вторую. Видел уже однажды.
– Давайте поставим его обратно. – Он выпрямляется.
Они максимально аккуратно прислоняют зеркало к стене, после чего Сонёль возвращается к терзанию своего телефона, который, судя по всему, не выдает ничего вразумительного.
– Маяки Вселенной, – говорит Мингю, наблюдая за ним.
– Что?
– Маяки Вселенной, – повторяет он, встречаясь взглядами с Чонхо. – Это перевод.
– Откуда ты знаешь латынь?
– Я не знаю, – он натянуто улыбается, – то есть… не совсем. Ходил на курсы в универе для расширения кругозора. Я много чего изучал в то время. Хватался за все подряд. А потом… Потом не до того стало, в общем.
– О каких маяках вообще речь? – продолжает Сонёль. – Если имеются в виду зеркала, то…
Мингю не слышит, что он говорит дальше. Он не может оторвать взгляда от Чонхо, и внутри все переворачивается, раз за разом, снова и снова. Это как тысячу вечеров подряд задергивать шторы, игнорируя закат, не давать своим глазам впитать всю палитру цвета, разлитую на горизонте, а потом вдруг остановиться, выйти на балкон. И заплакать от осознания, что картина, которую небо рисует перед тобой, до боли прекрасна. И она была такой всегда. Ты просто не замечал – не давал себе замечать.
Маяки Вселенной, значит.
Чонхо – маяк его Вселенной.
«Смысл есть у всего, что происходит», – сказал Сонёль. Нет, Чонхо вовсе не главная причина того, что Мингю оказался в этом мире. Он просто – причина. Вообще всего.
Перед тем, как уйти, Сонёль долго обнимает его. Правда – это действительно длится слишком долго, да настолько, что Чонхо позади начинает недовольно бухтеть, после чего обнимашек отвешивают и ему. Мингю не может не улыбаться, наблюдая за чужим удивленным лицом, а потом – глядя на Сонёля, который не прекращает болтать, рассуждая не то о зеркале, не то о надписях на нем, не то о том, что Тэён «все-таки не промах, мне было слишком тяжело заставить его все рассказать».
Он уходит, оставляя после себя едва ощутимый запах лимона и все еще звенящее в воздухе «Дурак ты все-таки». Мингю еще долго стоит возле входной двери, привыкая к этому странному чувству в груди. Что все правильно. Что все именно так, как должно быть. Что вокруг него именно те люди, в которых он нуждался половину вечности.
– Как думаешь, что это значит? «Маяки Вселенной», – спрашивает Чонхо спустя пару часов, выдергивая Мингю из полудрема.
Он оборачивается на него через плечо и вздыхает. Честно отвечает:
– Без понятия.
– Знаешь ведь, для чего созданы маяки, да? Чтобы указывать морякам путь. – Чонхо поворачивает голову в его сторону, а затем ложится набок, просовывая одну руку под подушку. – Может, в этом весь смысл?
Мингю смотрит в потолок, медленно моргая. Спать хочется ужасно, но в то же время расхотелось совершенно.
– Не думаю, что маяки – это зеркала, – продолжает Чонхо.
– А что тогда?
– Я бы сказал, что маяк – это ты. Потому что ты указал мне путь.
Мингю садится на кровати, смотря на него потрясенным взглядом. «Все же наоборот!» – хочется орать ему, но он просто молчит, кусая нижнюю губу. Наверное, это выглядит так, будто он в двух шагах от того, чтобы расплакаться или еще чего, потому что Чонхо тоже садится. А Мингю думает, что все, вот это – точно предел.
(А может, его просто не существует.)
Синий и фиолетовый – грань нереального и запредельного. Трансцендентное и непостижимое. Прямо как то, что два таких человека, как они, вдруг оказались рядом. Прямо как то, что они приняли не только друг друга, но и тот факт, что принадлежат совершенно разным мирам.
Мингю принял, правда. Все совершенно. Кроме того, что у него не получится быть рядом так долго, как ему хочется.
– Tempori parce. – Он подтягивает к себе ноги и обхватывает колени. – Там была вторая фраза, приписанная снизу. Она означает: «Береги время».