– Ты сказал, что красную ленту с другого конца никто не держит, – говорит он тихо. – Она не красная, но… – Мингю тянет блестящую ткань на себя, заставляя Чонхо чуть податься вперед, – но я держу. Я.
На чужом лице – растерянность и болезненное неверие. Чонхо медленно моргает, слегка приоткрыв рот, будто в попытке выдавить из себя несколько слов. Молчит. Смотрит только куда-то дальше, чем в душу. Мингю прикрывает глаза, потому что его просто не хватает. Глаза прикрывает, но все равно чувствует, как на него давит теплом, светом, жизнью. Кожей чувствует и тем, что, как он думал, уже давно перестало быть сердцем. Но оно все еще. И даже больше.
Мингю встревоженно открывает глаза, когда чувствует, как лента в его ладони натягивается, хочет выскользнуть. Видит, что Чонхо перекручивает руку, перехватывая темно-фиолетовый атлас, и дергает на себя. Инстинктивно движется следом за ней.
Они встречаются на полпути, и Мингю хочется кричать. Так много чего кричать хочется. «Я рядом», «Я останусь», «Я не уйду». Так много слов и так мало воздуха. Так много смысла и так мало времени, чтобы сказать все, что так хочется. Так много Чонхо и так мало самого Мингю, потому что его не хватает на все, что он чувствует.
Он обнимает так, будто все это впервые и навсегда, игнорируя возобновившийся шум ветра за окном. Стекла звенят и замолкают. Шторм окончательно минует город. Но он не минует их двоих.
Утром Мингю сидит в ванной чересчур долго. Включает душ еще сильнее, чтобы перекрыть все остальные звуки, и в третий раз склоняется над унитазом, позволяя остаткам недавнего завтрака скрыться в канализации. Вытирает рот и морщит лицо, когда понимает, что на руке остается красное. Желудок болит так, будто в него запихнули килограмм горящих углей, но Мингю стоически игнорирует это ощущение. Нажимает на слив, чистит зубы два раза и пьет воду прямо из-под крана.
«Маяки Вселенной».
У Мингю маяков в жизни никогда не было. Не было даже желания выжить вопреки всему. Было лишь тупое «надо» – не потому что хочется. Он чувствует на своем затылке призрачный взгляд Тэёна, которого не видел уже почти месяц. Взгляд тяжелый, в волосы зарывается и ниже стекает. Взгляд говорит: «Услышь меня хоть сейчас». Мингю слышит. Он слышит и думает, что многое бы отдал за то, чтобы снова просто постоять с Тэёном рядом, выкурив сигарету-другую.
Тэён – дурак. Тэён не моет руки после жирной пиццы, постоянно обнимает Мингю, хотя тот терпеть этого не может, курит противные крепкие сигареты и ругает горький американо, кидая в него после этого несколько кубиков сахара. Тэён – дурак, но всегда видел то, что Мингю пытался спрятать за самыми надежными барьерами, которыми можно было останавливать внутреннее кровотечение. И Мингю знает, что ему бы даже рассказывать ничего не пришлось, потому что его бы поняли сразу, молча, без единого слова – после первого же тяжелого выдоха вперемешку с сигаретным дымом.
Мингю продолжает думать о Тэёне, когда все-таки выходит из ванной. Потому что понимает, что может его больше никогда не увидеть. Понимает, но думает вдруг, что это… нормально. И Тэён бы принял это. Сказал бы, что «ты дурак», конечно, но принял. Не принял бы он только то, что Мингю решил просто-
отпустить.
То, что с ним происходит, – просто отпустить. Потому что Мингю все равно. Ему плевать, чем все это закончится для него. Он хочет лишь «Я рядом» до тех пор, пока не захлебнется.
На рюкзаке Чонхо сзади в несколько оборотов повязана темно-фиолетовая лента. Он улыбается, застегивая широкую кофту, приглаживает растрепанные волосы Мингю.
«Береги время».
Мингю хочет беречь. Но больше всего – Чонхо.
6
– Да.
– Нет.
– Да!
– Нет!
– Да угомонитесь оба, – не выдерживает Сонёль, плюхаясь задницей прямо на траву. – Надоело вас слушать уже.
Мингю усмехается и чиркает зажигалкой. Не то чтобы его так уж раздражал тот факт, что Юбин с Тэёном не прекращали спорить все утро, но сейчас уж очень хотелось просто посидеть в комфортной тишине и спокойно покурить. Перерывы между парами вообще-то для того и предназначены.
– Но разве ты сам так не считаешь? – возмущается Тэён. – Мы должны вернуться в библиотеку и попробовать найти что-то еще.
– Мы там все перерыли вверх дном. Если и нужно искать, то уже в другом месте, – фыркает Юбин.
– Соглашусь, – кивает Сонёль.
– Мы вполне могли что-то упустить. И ты знаешь, что я лучший в поиске нужной информации, – тычет в него пальцем Тэён, а потом подходит ближе и бесстыже крадет сигарету из приоткрытой пачки.
– Знаю, что лучший. Но после меня, – улыбаются ему в ответ.
– А ты что думаешь? – Юбину тоже надоедает стоять; он садится рядом с Мингю и смотрит на него в упор, заставляя растеряться от неожиданности.
– Я… Не знаю. – Он пожимает плечами и медленно выдыхает дым, надеясь, что за ним скроется его лицо, не давая разглядеть смену эмоций.
Мингю понимает, что сейчас – именно сейчас – ему нужно быть предельно откровенным с этими людьми, но он все равно не может. Не может просто швырнуть бычок куда-то себе за спину и с невозмутимым лицом заявить, что не так уж его и заботит его собственное возвращение восвояси. Что сейчас важнее выяснить, как вернуть Мина в его мир. А сам Мингю… Он справится. Всегда справлялся же.
Возможно ли нахождение двух (почти) одинаковых людей в одном мире? Есть ли вообще способ понять принцип работы зеркала? Все, что Мингю знает сейчас, – то, что зеркал, оказывается, два. И что их создатель владел латынью. И чувство такое, что, как ни бейся, истины не раскрыть, штудируя книги, интернет, чужие воспоминания. Сути не познать, если гоняешься за нею, будто голодный волк. Но сказать это вслух не хватает духу.
– Мне кажется, у нас достаточно зацепок. – Сонёль тушит сигарету о землю, покрутив бычок пару раз туда-сюда. – Я подумаю, что можно сделать.
– Спасибо, – вырывается у Мингю прежде, чем он осознает, насколько на самом деле благодарен. – И вам, – он смотрит на Юбина с Тэёном по очереди, – тоже спасибо.
– Ого, – удивляется Юбин, – даже не думал, что будет настолько приятно от тебя это услышать.
А Мингю ловит ускользающую мысль, что за следующие несколько дней он скажет это еще не раз.
Чонхо громко чихает, заставляя его подпрыгнуть от неожиданности. Немного пепла падает на пол балкона, и Мингю недовольно морщится на смазанную серую кляксу внизу. Дождь сегодня идет с перерывами, но метко, стеной ливня, под который они попадают на пути к метро. Кафель на балконе сырой, потому что кто-то так и не научился закрывать за собой окно.
– Я точно не усну сегодня, – говорит Чонхо, шмыгая носом.
– А тебе никто и не даст спать, – усмехается Мингю, а следом спохватывается: – В смысле, я думаю, что сегодня ночью получится связаться… Ну, с нашими. Вот.
– Вот. – Повторяют за ним и начинают смеяться, а у Мингю пазл за пазлом внутри дохнет что-то. Или наоборот – оживает. Так сразу и не понять.
Он не сможет теперь. Без Чонхо – не сможет. Он как источник вечной жизни, который он (не) искал много лет. Он будто свет далекой звезды, что действительно – маяк.
(Если во Вселенной и есть маяки, то Чонхо точно один из них.)
– Поедешь со мной в Пусан в эти выходные?
Мингю отвечает на взгляд напротив и думает, что нет никакого смысла спрашивать. Не то чтобы у него нет выбора. Дело, скорее, в том, что он поедет с этим человеком куда угодно. Он ради него вот аж в другом мире оказался. Эта мысль выбивает почти докуренную сигарету из пальцев, и та, подхваченная сильным ветром, летит с балкона по рваной траектории, словно подстреленная птица.
– Поеду. Ты же знаешь, что поеду. – Мингю смотрит вниз, надеясь, что окурок не прилетел кому-нибудь на голову, и достает из пачки новую сигарету. – Я так-то сам и предложил, потому что… Ну, я говорил.
– Если бы не ты, – Чонхо забирает у него сигарету после первой затяжки и подносит к своим губам, – я бы никогда не решился на это. Более того – даже бы не задумался. Поэтому… Не знаю. – Он затягивается и странно усмехается; будто рад и расстроен одновременно. – Кажется, я уже говорил, но скажу еще раз. – Мингю смотрят в глаза предельно честно и искренне. – Я рад, что ты здесь. Спасибо. Спасибо, что ты тут.
Мингю сказать что-нибудь в ответ хочется больше, чем сделать. И хочется настолько, что от слов, которые давно обрели жизнь в сердце, больно становится, их невозможно внутри держать. Их хочется на перья солнцем выплеснуть и взлететь высоко-высоко. До самого сиреневого неба.
Но каждый раз, когда он говорил это, самые дорогие ему люди исчезали. Просто растворялись в нем же, становились воспоминаниями. Теряли ощущения, запахи. И ничего почти не оставалось под конец. Лишь сожаления, рваные картинки и горькое «почему» на выдохе. Мингю страшно. Страшно, что это может произойти вновь. Лучше бы он исчез сам.
(Но ведь так и будет.)
– Я… – Он забирает сигарету обратно и легко улыбается, переводя взгляд на пурпурную Сеульскую башню вдали. – Я тоже рад, что я здесь.
Что я с тобой.
Что с тобой именно я.
– Да ладно? – Чонхо приближается к нему с ехидным выражением лица; так и хочется щелкнуть по носу. – А сначала совсем по-другому говорил.
– Кто знал, что так будет. – Мингю все-таки делает это, на что получает обиженный взгляд. – И, к слову… Есть одна вещь, которую я давно хотел у тебя спросить. – Он мнется немного и нервно затягивается. – Когда ты впервые сказал, что… Что не хочешь, чтобы я уходил. Мин тогда… Блядь, в смысле Мингю… Боже. – Он склоняет голову, опираясь локтями о подоконник, и немного истерично смеется. Почему это настолько сложно?
– Ты хочешь знать, что он сказал мне тогда?
Мингю выпрямляется, смотрит на Чонхо пристально и шумно затягивается, роняя очередную порцию пепла на кафель. Ему в ответ тихо улыбаются, даже не думая взгляд отвести, тянут руку к лицу, проводя пальцами по ярким прядям возле уха.