жить.
(Так же, как ему самому весь этот мир пророчил.)
– Вот и приехали. – Дахён паркует машину на подъездной дорожке.
Дом матери Чонхо оказывается больше, чем представлял себе Мингю, но все равно меньше, чем коттедж, в котором ему довелось побывать недавно. Когда они заходят внутрь, над дверью звенит колокольчик, как в каких-то кофейнях, и, едва Мингю вежливо снимает обувь, ставя ее у стены, по коридорам мгновенно прокатывается крик:
– А ну спускайтесь, чертовки!
Дахён оглядывается на них, извиняясь, разводя руками:
– Совсем невоспитанные они у меня.
– Все в порядке, вовсе не обязательно…
– Конечно, обязательно! Они ни разу не видели своего старшего брата!
И едва она это произносит, как по лестнице скатывается девчушка лет восьми с такими длинными волосами, что она почти в них путается. Чонхо замирает испуганным оленем, до сих пор не сняв кеды, и хватает Мингю за руку, а тот в ответ тихо смеется, потому что, боже, правда – он впервые видит его таким. И это настолько забавно.
– Привет, – робко произносит девочка, прячась за мать.
– Это Давон, – представляет ее та, – она у меня очень стеснительная.
– Привет. – Мингю садится на корточки. – Меня зовут Мингю. А это Чонхо, – он указывает на него, – тоже очень стеснительный, так что у вас много общего. А вон там Куки. – Мингю кивает на пса, который смирно сидит на коврике у входа. – Хочешь погладить?
Он чувствует, как его пинают точно под задницу, но упорно игнорирует, потому что Давон вдохновляется его словами и выходит из-за спины матери, после протягивая Чонхо ладошку, которую тот пожимает с таким видом, будто прямо сейчас умрет.
– Ты красивый, хочу себе такого жениха, – выдает девочка. – И песика! – Она бежит к Куки, который сначала прижимает уши, но затем начинает обнюхивать детские ладони.
От скоропостижной смерти от шока Чонхо спасают шаги на лестнице. Рядом с Дахён останавливается высокая девушка, которой Мингю бы дал не меньше тринадцати – и дело даже не в том, что выглядит она уже не ребенком, дело во взгляде, который она бросает на Чонхо: взрослый и осмысленный, изучающий, будто ожидающий подвоха.
– Дасом, – представляется она, – вот мы и встретились.
– Да, – подтверждает Чонхо. – Привет.
Ужин проходит довольно неловко, потому что все, кроме Мингю и Дахён, упорно молчат, упершись взглядом в свои тарелки. Мингю честно может понять – и в ситуациях похуже бывал, – но ему хочется из кожи вон вылезти в борьбе за то, чтобы Чонхо обрел ту часть своей семьи, которой, как он думал, у него уже давно нет, поэтому с энтузиазмом поддерживает разговор и периодически пинает Чонхо под столом.
Дасом – самая сдержанная из всех, кто присутствует в столовой, ибо даже Чонхо периодически неловко смеется, – в конце ужина встает из-за стола и вежливо кланяется, собираясь уйти в свою комнату.
– Погоди, мы же еще даже не попили кофе! – тоже вскакивает матушка.
– Дахён-щи[4], – зовет ее Мингю, почему-то обращая на себя внимание всех, кто присутствует в помещении, – вы пока ставьте чайник, а я пойду быстренько выгуляю собаку. Не хотите со мной? – обращается он к обеим девочкам.
– Ура, песик! – вопит Давон, бросая ложку.
Дасом молча окидывает его пристальным взглядом и пожимает плечами; идет к выходу первой. Мингю тоже поднимается, вежливо кланяется и спешит следом. Думает, что Чонхо нужно время. Но не просто время в самом банальном его смысле, а время, которое он проведет наедине со своей матерью, поэтому здесь ему никто не помощник – даже Мингю, который продает душу дьяволу каждый раз, когда берет его за руку.
Чонхо нужно время. Дни, часы, минуты. Мгновенья. Те самые, когда никого рядом, а только прошлое, которое не прошлое совсем, а чудесное настоящее, от которого так хотелось отречься, потому что оно казалось призраком мертвых воспоминаний о детстве.
– Надеюсь, вы не против. – Мингю достает из заднего кармана пачку сигарет и прикуривает.
– Нестрашно. – Дасом лениво смотрит на него. – Отец курит как паровоз, так что я привыкла.
У нее – короткие, едва достающие до подбородка волосы, выкрашенные в каштановый, и бесчисленное количество пирсинга в ушах. Мингю наблюдает за ней и немного расслабляется, потому что по непонятной причине видит в этой девчонке отголоски себя.
– Вам странно, да? – осторожно спрашивает он, наблюдая за тем, как Давон носится по заднему двору вместе с Куки. – Впервые в жизни встретить своего старшего брата.
Дасом запрыгивает на перила террасы, не удостоив его ответом.
– Ты знаешь, когда с неделю назад он впервые за много лет маме позвонил, она после этого плакала целый день.
– Ясно, – только и может выдавить из себя Мингю, смачно так затягиваясь следом. Помнит, что это был за вечер. И что стало отправной точкой. – Если так, то почему она не звонила сама?
– Ты что, дурак? – На него и вправду смотрят как на идиота. – Номер уже давно не тот. Плюс, знаешь, стремно как-то звонить сыну, который, как ты думаешь, давно на тебя хуй положил.
Сказать, что Мингю немножко охреневает, – это как озвучить меню «Макдоналдса», которое знают все, но он охреневает все равно, а следом непроизвольно спрашивает неудобное – «Тебе сколько лет вообще?».
– Четырнадцать. – Дасом склоняет голову, ехидно улыбаясь. – А тебе точно больше тридцати, наверное.
Звучит как начало войны. Которая начаться не успевает, ибо в Мингю летит какая-то хрень со стороны сада, оказывающаяся цветком космеи, который Давон срывает прямо на ходу, приговаривая, что звезды сегодня очень красивые. Красивые – правда. Он сам смотрит на небо и видит всю ту же чертову Кассиопею без имени, которая блестит поперек неба, отсчитывая секунды того времени, что ему жить осталось.
– А вы вроде как, – Дасом с легкой заинтересованностью наблюдает за тем, как Мингю курит, – лучшие друзья?
– Ей нравится, когда мальчик с мальчиком, – подскакивает с другой стороны к перилам Давон. – Я видела, как она читает манхву[5], где…
Впервые за последние два часа Мингю видит, как Дасом проявляет открытые эмоции – да открытые настолько, что ими можно половину планеты куполом накрыть.
– А ну иди сюда, сраная мелкая поганка! – Она выскакивает в сад, начиная носиться за сестрой, но ее опережает Куки. А Мингю просто тихо смеется над этим зрелищем.
Это так странно – странно стоять где-то в дебрях Пусана на террасе дома, который принадлежит матери Чонхо, и смотреть на его сестер, что бегают по саду, громко вереща. Так странно просто быть в Пусане, где Мингю не был много-много лет. И видеть людей, которые частички, молекулы, атомы – того самого важного, что вернуло тебе дыхание, которым ты хочешь наполнять свою жизнь. Это так странно, боже. Но это так прекрасно – быть частью момента, уникального до последней микрочастицы. Мингю тушит сигарету о пепельницу, которая стоит рядом, вся переполненная чужими окурками, и искренне улыбается, когда видит, как Дасом все-таки ловит младшую сестру и начинает ворошить ей волосы.
Он уходит с террасы, осторожно прикрывая за собой дверь. Идет в сторону столовой, но застывает, так и не успев переступить порог. Потому что видит, как Чонхо обнимает свою мать, низко склонив голову, а та – плачет навзрыд, крепко стискивая рубашку на его спине.
Больно. Мингю отходит назад, прячась за стеной. Больно. Он шарит в кармане, находя пачку сигарет. Смотрит на стоящие рядом на тумбочке вазы и грустно улыбается. Хочет вдруг сам всю жизнь выплакать вместо Чонхо, который спиной к нему стоял, но знает, что не может. Это не его слезы. Чужую боль не перекрыть своей.
– А ну-ка, – шепчет он, – давайте назад. – Мингю разворачивает сестер, когда видит их на пороге.
– Ура, сегодня можно поздно лечь спать! – вопит Давон, мгновенно исчезая во дворе.
Дасом не спешит следом – сначала внимательно смотрит на него, подмечая сжатую в руке пачку сигарет. А затем заправляет волосы за ухо и усмехается.
– До сих пор не знаю, злиться мне или радоваться, – говорит она, когда Мингю наконец-то закуривает.
– Давай радоваться.
– Конечно, без проблем, но сначала… – Она тянет вперед руку и выхватывает у Мингю сигарету, после затягиваясь. А Мингю стоит деревом, ибо откровенно теряется.
– Тебе еще нельзя!
– А тебе не все равно?
– В принципе, да, меня это не касается, но…
– Какого хрена?
Мингю и Дасом оба замирают посреди ночной трассы, когда видят Чонхо, который выходит на улицу. Дасом мгновенно впихивает сигарету обратно Мингю в руку и делает вид, что она вообще не с этой планеты, в то время как сам Мингю со вкусом затягивается и выдыхает Чонхо дым в лицо.
– А мы тут типа. На звезды смотрим.
– Знаешь что?
– Что?
– Дома поговорим.
– Манхва, я же говорила! – кричит Давон, но ее немедленно хватает Дасом поперек туловища, шипя что-то про то, что давным-давно пора спать.
Гостевая комната, которую для них подготовила мать Чонхо, оказывается настолько просторной, что Мингю чувствует себя излишне неповоротливо, когда забирается с ногами на кровать и ползает по ней, как подбитый таракан. Многовато места даже для двоих.
Пока Чонхо торчит в душе, Мингю сверлит взглядом дверь в ванную, лежа на боку и обняв руками подушку, и не может отделаться от желания извергнуть из себя миллион и один вопрос, но за этот месяц он понял одну простую вещь: если Чонхо захочет, он расскажет сам. И даже спрашивать не нужно. В этом они похожи.
Он начинает дремать, когда Чонхо ложится рядом. Мингю хочет в шутку спросить, что подумает его мать, если увидит такую картину с утра, но сил хватает только на неразборчивое мычание, которое сразу же сходит на нет, когда его едва ощутимо гладят по голове.
Ярко. Это слово преследует Мингю весь следующий день. То, как улыбается мать Чонхо, глядя на своего сына, – ярко. То, как ей в ответ улыбается сам Чонхо, – ярко. Сиреневое небо над головой без единого облачка – ярко. Пусан, раскинувшийся перед его глазами чередой многоэтажек и гор, – ярко.