– У меня к тебе просьба, – тихо говорит Мингю, наблюдая за тем, как Давон играет в догонялки с Куки по пляжу.
Чонхо делает громкий глоток из стакана с горячим кофе и переводит на него вопросительный взгляд.
– Поговори с Дасом, – просит он, и Чонхо давится этим кофе. – Она кажется хорошей девчонкой, просто со своими тараканами. Я уверен, что вы найдете общий язык. Да и она твоя сестра все-таки.
– Сводная, – поправляют его и, несколько секунд повертев в руках стакан, соглашаются: – Хорошо.
Мингю застает врасплох то, что его просьбу собираются выполнить прямо сию же секунду, потому что Чонхо подскакивает на ноги и зовет Дасом, которая стоит невдалеке, увлеченно фотографируя вид моря в сумерках. Та оборачивается и слегка раздраженно ведет плечами – по ее лицу видно, что она явно не горит желанием подходить ближе к человеку, который позвал ее. Мингю не может не улыбнуться, когда видит, как Чонхо подходит сам. Говорит что-то, кутаясь в плед. А потом они вдвоем идут вдоль пляжа. Пару раз Дасом оборачивается, пытаясь рассмотреть фигуру Мингю, и он машет ей рукой, расплескивая многострадальный кофе.
– Чонхо сказал мне, что это ты его надоумил. – Дахён присаживается рядом с ним, открывая упаковку печенья.
– Простите? – теряется он.
– Приехать в Пусан и встретиться со мной. – Ему предлагают печенье, и он берет одну штуку, вежливо кивая. – Чонхо сказал мне вчера, что, если бы не ты, вас бы здесь не было.
– Вот так. – Мингю аккуратно кусает печеньку. – Боюсь, он немного приукрасил.
– А я так не думаю. – Дахён улыбается ему с такой теплотой, будто смотрит на собственного сына. – Он правда выглядит бесконечно счастливым рядом с тобой. Я рада, что сейчас у него есть такие друзья.
– Да. – Мингю слабо улыбается, опуская взгляд и упираясь им в горку ракушек, что собрала Давон. – Я тоже.
Он не считает время, но, когда Чонхо с Дасом возвращаются, на улице стоит ночь. На пляже темным-темно и нет никого, кроме парочки студентов, которые сидят на пледе на противоположном конце берега. Мингю заметно обсох и согрелся, но все равно периодически стучит зубами, когда наблюдает за двумя приближающимися фигурами. Видит вдруг, что Дасом держит в руках огромную радужную ракушку, которая ловит свет от фонарей, горящих в парке позади них. Видит и осознает неожиданно, что Чонхо, идущий рядом с ней, улыбается и порой тянет руку, чтобы коснуться чужого плеча, потому что в темноте по песку идти довольно сложно: теряешь равновесие.
Мингю, если честно, заполнен доверху. Ему так орать хочется в этот самый момент, чего он не делает, конечно же, вместо этого падая на спину и раскидывая руки. Смотрит в небо, на котором не видно других звезд, кроме безымянной Кассиопеи, и чувствует, как эта темнота сверху обволакивает его, но дарит не холод, а бесконечное тепло. Кто-то бы сказал сейчас, что «теперь и умереть можно спокойно», но Мингю говорить не будет. Лишь подумает, прикрывая глаза и отсчитывая удары сердца до того момента, как Чонхо сядет рядом и положит ему на грудь розовую ракушку – похожую на ту, что была у Дасом, но более нежного цвета.
– Интересные ты себе занятия придумал на ночь глядя. – Мингю переводит взгляд с ракушки на Чонхо, который сейчас смешной такой – высохшие волосы пушатся и торчат в разные стороны, отчего их хочется пригладить ладонью. – Ракушки днем надо искать.
– Это не я, – доверительно шепчут ему, – это Дасом.
Это ты, Мингю думает, был, есть и будешь.
Они возвращаются домой совсем поздно. Дахён скрывается в спальне, отправившись укладывать Давон, которая совершенно отказывается ложиться в кровать. Дасом желает им обоим спокойной ночи и тоже уходит, а Мингю еще долго стоит возле окна в коридоре на втором этаже, потому что из него открывается потрясающий вид на половину Пусана, мигающего бирюзовыми огнями.
Он ведь был в этом городе лишь пару раз. Но запомнил, что такие огни бывают лишь здесь – неоновые, будто голубая кровь, что течет по венам города, который утопает среди гор. Это так безумно красиво – смотреть на тысячи бирюзовых светлячков, чей свет словно плывет в призрачном тумане. Море вдалеке. И пять безымянных звезд, которые в этом мире правят небом по ночам.
У Мингю кружится голова. Он заходит в гостевую комнату, хотя хочется выйти в окно – но только лишь затем, чтобы проверить, не научился ли он все-таки летать, – и долго отогревается в душе. Только сейчас понимает, насколько замерз за последние несколько часов. Сентябрь уже совсем скоро станет октябрем, который вроде бы тоже теплый, но в душе льдом звенит. Потому что чувство такое, что ноября за ним не последует.
Чонхо ловит его у самой кровати, прижимает к себе, снова шепчет на ухо это клятое «спасибо», которым Мингю готов вместо воздуха дышать. Мингю готов, если честно, на что угодно, если это Чонхо. И в то время, когда спасибо говорят ему, Мингю хочется это слово вопить самому, потому что-
смысл на сколах звезд, что однажды потухли, но снова зажглись.
– После всех этих «маяков Вселенной», я прочитал кучу статей, и… Знаешь? – шепчет Чонхо.
– Что?
– Есть звезды, которые называют цефеидами. По их свету определяют расстояние между галактиками. Они – самые настоящие маяки Вселенной. Их свет – путеводитель в вакууме, способ найти конечную точку во тьме. И просто… – Чонхо улыбается, одновременно с этим закрывая глаза. – Наверное, мы цефеиды друг для друга.
– Я… – Мингю давится словами, но дальше продолжить не может. Не потому, что сказать так сложно, а просто не хватает чертовски – его всего не хватает.
– Я знаю, – не дают закончить ему, – я тоже.
Бывает, кто-то заполняет тебя смыслом настолько, что другого смысла ты уже не видишь.
Для Мингю весь смысл теперь лишь в осколках безымянных звезд в чужих глазах.
Солнце слепит глаза так сильно, что Мингю то и дело двигает стул, периодически врезаясь плечом в Дасом, которая бросает на него недовольный взгляд. Дахён поднимает их очень рано – часов в восемь, – объявив, что сегодня они поедут в Камчхон к дедушке. Мингю не особо вслушивается в восторженные визги Давон, которая уговаривает мать «заехать к Маленькому принцу, я хочу проверить, как он там!», потому что голова кружится предательски сильно, и списать все на недосып уже не получается.
«Береги время».
– Ты там бывал когда-нибудь? – спрашивает у него Дахён, заваривая зеленый чай. – Столько пестрых домов! За последние десять лет там провели много мероприятий, нацеленных на облагораживание района, и все жители стали красить свои дома в разные цвета.
– Нет, ни разу не был, – отвечает Мингю предельно вежливо, хотя всем существом концентрируется на ощущении, что комната совсем не на месте.
– Эй, – Чонхо трогает его за плечо, – ты в порядке?
– Конечно, просто немного не выспался, – с легким укором отвечает он, а потом встает из-за стола, вовремя схватившись за спинку стула. – Простите, мне нужно отойти. Скоро вернусь.
Путь до гостевой комнаты не просто похож на бесконечность – кажется, что Мингю попросту умрет где-то по пути. Его накрывает с головой, едва он выходит из столовой. Весь мир растворяется в тумане и делает несколько сальто, пока он поднимается по лестнице. Мингю падает на пол прямо на пороге комнаты и лежит так около минуты, дыша тяжело и так глубоко, что легкие отзываются волной боли, хотя болеть в принципе не должны.
Господи, почему именно сейчас. Почему именно в то время, когда Чонхо должен чувствовать себя максимально счастливым. Почему именно тогда, когда тот обрел полноценную семью, а от Мингю требовалось всего ничего – просто быть рядом.
А он не рядом. Он вползает в ванную комнату и закрывает за собой дверь. Лежит на кафеле, скользит плывущим взглядом по потолку, а потом переворачивается набок, когда понимает, что сейчас захлебнется – собственной кровью. Как иронично. Из носа течет красное – прямо на кафель, – а Мингю в ужасе елозит ладонями по полу, потому что вот этого точно не должно было произойти.
Он пытается подняться, но рука соскальзывает с края раковины, об которую он после бьется головой, когда тянется к коробке с салфетками. Он так ненавидит себя сейчас, боже. Так ненавидит свое тело, которое просто не может держать свое блядское угасание в себе. Которое совершенно все портит и кровью мажет по чужому полу, потому что-
почему?
«Береги время, и оно повернется вспять».
Мингю громко кашляет, и все тело накрывает судорогой. Коробка с салфетками валяется где-то рядом, но у него нет сил достать из нее новых. Он кашляет в свою руку, жмуря глаза; по носу стекают слезы, мешаясь с кровью.
И чувство такое, что это – конец. Прямо здесь и прямо сейчас.
«Береги время».
Ах, так вот в чем дело.
Время – его жизнь. Минуты, часы, дни, в которые он отторгал самого себя и обесценивал каждый свой вздох. Время – взгляды в сторону маяка, который напоминает о смысле. Время – сам маяк, что надрывается светом в попытках вернуть тебе себя. Это крупицы времени, в которых ты тонешь, как в чем-то слепяще ярком, и хочешь быть лучше не для себя, а для кого-то.
(Однажды потухшая цефеида вернула себе свой свет. И место ей теперь не здесь.)
Он может начать сначала, но не тут. И не с Чонхо. Не с Чонхо, который для Вселенной лишь кто-то, кто может помочь затухающему костру стать пламенем до небес снова.
Пошла ты к черту, Вселенная.
У Мингю подгибаются руки, и он падает обратно на пол, ударяясь лбом о плитку. Кашляет как полоумный и словно издалека понимает, что заляпывает пол кровью. Он просто не успеет все убрать. Он просто не успеет сделать вид, что все в порядке.
Изнутри рвется спазм боли, и Мингю давится им и новой порцией кашля, с которым изнутри выходят сгустки крови вперемешку с чем-то желтым. Нет, думает он, господи, только не так.
Он не может сдохнуть прямо сейчас. Здесь. Теперь. И так. Он не имеет на это права. Он вообще ни на что теперь не имеет права, кроме…