Мингю из последних сил хватается за край раковины, но слишком слабо для того, чтобы помочь себе подняться. Рука соскальзывает вниз, вляпываясь в пятна крови на кафеле.
«Береги время».
Рождение. Боль. Темнота.
Свет. Жизнь.
Пустота.
8
Белое. Кругом все белое. Мингю смотрит на то, как занавески неестественно дергаются, замирая в привычном положении. За окном много зеленого, который прорезает редкое желтое. Он медленно моргает, переводя взгляд к бледным облакам, которые теряются на фоне сиреневого, и не может сдержать болезненной улыбки. Он все еще здесь. Он все еще…
Мингю дергает рукой, и сбоку кто-то шевелится. Он косит глаза вниз и видит Чонхо – взъерошенного, с опухшим лицом. Мингю лупит свои глаза-щелки и немного теряется, когда Чонхо подскакивает и трясущимися руками тычет какие-то кнопки на пульте. А затем тихо стонет, когда медсестра меряет у него давление и светит мелким фонариком в глаза. Морщится, едва ему дают подохнуть в темноте на три секунды, а затем снова смотрит на зеленое за окном, что стремительно поглощает желтое.
Сгиб локтя онемел – хочется почесать и проверить, не отмерла ли там кожа. Он тянется другой рукой, но его удерживают за запястье, кладут обратно. Мингю тихо ворчит, собирается перевернуться, но ему снова не дают – перехватывают поперек туловища. Он дрожит, пытается ворочать онемевшими конечностями, но ничего не получается. Накатывает истерика. Чонхо снова тычет на пульт. А потом медсестра тычет иглой Мингю в тот самый сгиб локтя. Он роняет слезу на подушку и снова падает в темноту. Почему это настолько больно?..
Он снова открывает глаза будто через вечность. Смотрит на дергающиеся занавески, шевелит пальцами и морщится, потому что чувство такое, что пальцев у него и вовсе нет. В голове на удивление ясно, но почему-то пусто – словно кто-то распахнул настежь окна, и торнадо вымел из его сознания абсолютно все мысли.
Мингю с усилием подтягивается вверх на локтях и болезненно щурится, когда в глаз ударяет луч солнца из-за наполовину раздернутых штор. Чонхо, который сидит на стуле и спит на сложенных на кровати руках, дергается во сне, но глаз не открывает. Он смотрит на него несколько минут и не решается разбудить. Не может позволить себе думать – обо всем, что произошло. О том, почему он здесь, о том, почему здесь Чонхо. И что тому пришлось перенести за все то время, что Мингю был в отключке.
Он тянет руку; трубка капельницы немного натягивается, когда он запускает пальцы в чужие волосы и до боли стискивает губы, ибо накатывает, блядь, как же сильно накатывает. Чонхо мгновенно просыпается и подскакивает на месте; смотрит сначала на Мингю, потом на дверь, тянется к пульту у кровати, но его останавливают:
– Не надо. Я в порядке.
– В порядке? – Голос Чонхо дрожит. – В порядке? – повторяет он на повышенных тонах, но сразу же затихает, когда видит неуверенную улыбку на лице Мингю; скользит взглядом вниз, останавливаясь на игле, торчащей из вены на сгибе его локтя.
– Да.
– Я нашел тебя на полу в крови, а ты говоришь мне, что ты в порядке. – Чонхо начинает нервно смеяться и, однажды начав, уже не может остановиться. Его плечи трясутся, а сам он сидит низко склонив голову. – Я на своих руках тащил тебя до машины, думая, что не успею, а ты говоришь, что ты в порядке.
Мингю не знает, что делать. Не знает, что сказать, как поступить. И незнание это начинает долбить изнутри биением ослабевшего сердца, которое почему-то не остановилось тогда в ванной. Но ему так плевать на себя сейчас, боже.
– Прости, – тихо просит он, – прости меня. Я не хотел… Не хотел всего этого. Я думал, может…
Может что? Оно само пройдет, наладится, придет в норму? Двадцать шесть лет скоро исполнится, а вдруг получается, что он до сих пор в сказки верит, хотя отрицал это с самого детства. Мингю верил. Но вера эта лишь боль причинила и ему, и другим.
– Как давно?
– Что?
– Как давно это началось? – Лицо Чонхо пустое, мертвое почти. Это пугает.
– Достаточно. – Мингю виновато опускает взгляд.
– Точно. – Чонхо снова истерично смеется.
– Я знаю, что должен был сказать, но я просто не мог.
– Ясно. – Его лицо мрачнеет.
Воздух в помещении густой, тяжелый. Он оседает в легких чужим отчаянием, которое более материально, чем сам Мингю сейчас. Их в палате трое: он, Чонхо и безысходность, заполняющая собою каждую щель. Мингю сжимает одеяло; и без того белые костяшки становятся еще белее. Зажмурившись на мгновение так сильно, что голова начинает кружиться от внезапной и непродолжительной темноты, он отпускает ткань и выдергивает свободной рукой из сгиба локтя иглу от капельницы. На кожу брызгает кровь; одна капля попадает на одеяло, но Мингю плевать, он сбрасывает с себя это самое одеяло и собирается слезть с кровать, но не успевает даже ноги свесить – Чонхо за плечи пришпиливает его обратно, вдавливая в подушки.
– Какого черта ты творишь?
– Я не собираюсь здесь оставаться.
– А в этот раз уже не тебе решать. – Чонхо злится; его лицо так близко, что Мингю видит лопнувшие сосуды в его глазах.
– Ты не понимаешь. – Он поворачивает голову вбок; слишком тяжело смотреть. – Мне не помогут здесь.
Ему ничего не успевают выпалить в ответ, потому что дверь открывается и в палату заходит медсестра. Женщина резко останавливается, увидев очнувшегося Мингю, и сразу же выбегает обратно в коридор. Проходит всего одна минута, прежде чем в палату заходит уже врач, на ходу застегивая халат и поправляя очки.
– С возвращением, Ли Мингю-щи, – вежливо кивает он. – Как себя чувствуете?
– Нормально.
Чонхо садится обратно на стул и отворачивается к окну.
– А вам, молодой человек, неплохо бы все-таки поспать нормально, – обращаются к нему, но в ответ получают лишь многозначительный игнор. – Что ж. – Врач подходит к койке и снимает с нее папку-планшет. Мингю видит, что к ней прикреплено слишком много листов. – Если вы хотите еще отдохнуть, то мы обсудим ваше состояние потом, но я бы все-таки хотел сделать это сейчас, чтобы вы понимали, как обстоят дела.
– И как они обстоят? – Мингю вытирает поврежденный сгиб локтя рукавом больничной пижамы, что не укрывается от взгляда мужчины, который неодобрительно качает головой, а затем напрягается, когда переворачивает лист на планшете. А потом еще один. И еще.
– Это будет тяжело услышать, но… Мм, вы уверены, что не хотите поговорить наедине?
– Говорите уже, – раздражается Мингю. Ему все равно нет дела до диагнозов – ничего нового он не услышит.
– Если верить вашим симптомам и анализам, у вас опухоль в мозгу и последняя стадия рака легких, однако МРТ и рентген не выявили ни того, ни другого. Это первый такой случай на моей практике. Мы пока не можем поставить вам точный диагноз. – Врач пытается держать лицо, озвучивая все это, но Мингю все равно видит, что спокойный тон дается ему с трудом. – Мы переведем вас в другую палату и назначим комплексную терапию, потому что ваши показатели ухудшаются и неизвестно, когда вам станет еще хуже. Необходимо провести еще ряд анализов, чтобы…
Мингю ржет. Серьезно. Он запрокидывает голову, смотрит в потолок и громко смеется. С ним все в порядке, но он все равно умирает. Какая забавная шутка от мироздания, он правда оценил. Смех обрывается кашлем, и Мингю затихает, сглатывая привкус крови.
– Не надо никаких анализов. Я выписываюсь.
– Что? – Лицо мужчины вытягивается. – Нет, вам категорически запрещено покидать больницу сейчас, вы едва на ногах стоите, мы просто не можем вас отпустить.
– Можете и отпустите. – Мингю даже не смотрит на него. – Меня никто не имеет права держать здесь насильно.
– Чонхо-щи, поговорите с ним, прошу вас, нельзя допустить, чтобы в таком состоянии…
– Если он решил уйти, значит, мы уйдем, – отзывается тот, только сейчас оборачиваясь.
Мингю слышит звон лопнувшей внутри струны, когда видит его лицо. И глаза. Такие глаза бывают лишь у людей, что осознали и приняли свою скорую гибель.
Врач несколько секунд смотрит то на одного, то на другого, а затем достает из нагрудного кармана ручку и щелкает ею, тяжело вздыхая и примешивая к уже имеющейся безысходности в комнате свою собственную.
– Надеюсь, вы осознаете, на что идете. – Он чиркает что-то на листах, прикрепленных к планшету. – На выходе вам надо будет заполнить документы о добровольной выписке и отказе от претензий к больнице.
Мингю не сводит с Чонхо глаз: ни когда тот спустя десять минут застегивает его рубашку, сидя перед ним на корточках, потому что Мингю не слушаются пальцы, ни когда он закрывает шторы, ни когда расписывается в документах на ресепшн, чудом попав на нужную строчку. Ни когда Чонхо подхватывает его за локоть перед раздвижными дверями, ибо Мингю не только пальцы не слушаются, но и ноги. Душа – тоже. Она мечется в его теле, будто птица с заляпанными нефтью крыльями. Ей уже не взлететь. Но так хочется.
У выхода их встречает Дахён. Она подскакивает со скамейки и быстрым шагом приближается к ним. Мингю ждет вопросов или хотя бы сочувствующих взглядов, но над ним молча раскрывают зонтик от солнца и протягивают бутылку воды, неуверенно приподнимая уголки губ. Он берет бутылку, смотрит на купол белого зонта, сквозь который видно узор из бисера, и жмурит глаза.
Они едут в машине в полном безмолвии первые пять минут, а затем Дахён снова начинает говорить про погоду, какую-то телепередачу и прочую ерунду – прямо как когда она встретила их на вокзале. Мингю слушает вполуха, смотрит в окно, прижавшись лбом к стеклу, и слабо улыбается. Опустошает бутылку с водой как раз к тому времени, когда машина сворачивает к дому.
– Полежи пока, – говорит Чонхо, когда они заходят в гостевую комнату.
– Я не хочу.
– Полежи, – настаивает он и уходит, оставляя дверь наполовину открытой.
Мингю честно пытается, но солнце за окном слишком яркое, а в груди, напротив, предельно пусто и скребет по ребрам, потому что он не может быть один сейчас. Он встает с кровати и выходит в коридор, медленно идет к лестнице и замирает, вовремя схватившись за перила, так как мир на секунду опять плывет.