– Нам надо уехать сейчас, – слышит он голос Чонхо.
– Почему сейчас? Мингю не в том состоянии, чтобы ехать на поезде, ты и сам понимаешь. Он только вышел из больницы, ему нужен покой и… – Дахён взволнована и говорит громким шепотом, но Мингю все равно может разобрать каждое слово.
– Я знаю. Но нам нужно уехать. Прости, я понимаю, что тебе бы хотелось, чтобы я погостил у тебя подольше, но… Я не могу.
– Господи… – Голос женщины стихает; слышится звук посуды, словно достают стакан из сушилки. – Дело же не в этом. Я знаю, что мы еще увидимся, но Мингю…
– Мам. – Чонхо кажется жестким и потерянным одновременно. Будто он настаивает на чем-то до упора, но в то же время сдается на растерзание. – Просто поверь мне. Так надо.
– Хорошо. – Дахён ставит стакан на стол. – Но я отвезу вас в Сеул сама.
– Это же больше четырех часов на машине, вовсе не надо…
– Надо. Можешь даже не спорить со мной.
Мингю отталкивается от перил, делает шаг обратно в сторону комнаты. Замирает на пороге и склоняет голову, трет глаза до жжения, раздирает кожу губ зубами. И не может выдавить из себя ни звука.
Береги время.
Он не смог. Он не сберег. Его время – то время, что он мог быть рядом с Чонхо, – оно тлеет ржавым песком у ног. Его сдувает прибрежный ветер, вдаль уносит, мешает с закатом, вкрапляет пазлами в сиреневое небо. Этого времени больше нет. У Мингю в руках целый мир, но в то же время бесконечное ничего.
Он не смог сберечь.
Почему?
– Эй, – Чонхо заглядывает в комнату, – я соберу наши вещи.
– Хорошо. – Мингю даже не оборачивается, стоя у окна. Смотрит на ворота внизу. Чувствует, как в его лодыжку тычется влажный нос Куки, но не может даже наклониться, чтобы погладить пса, который, кажется, скучал по нему. – Сколько я был в отключке? – Он подается чуть вперед, опираясь плечом о стену, все так же смотря вниз, на сад.
– Двое суток. – Чонхо берет рюкзак с кресла; Мингю боковым зрением замечает, как тот оглядывается и начинает заталкивать в него вещи.
– Ясно.
Они уезжают через час. За несколько минут до того, как они покидают дом, на пороге показывается Дасом, которая держит за руку Давон. Наверное, забрала из школы после занятий. Мингю избегает смотреть на них обеих, медленно зашнуровывает кеды, пока Давон тискает Куки на прощание, а мать настоятельно просит ее съесть обед, который она оставила в холодильнике. Мингю весь пытается абстрагироваться, но потом Дасом вдруг легко обнимает его, когда он выпрямляется, хлопает по спине и говорит на ухо тихо: «Не вздумай сдохнуть».
Он застывает на пару секунд, а потом хрипло смеется, привлекая к себе взгляды. Он продолжает смеяться, когда протягивает Дасом свой телефон, чтобы та вбила в него свой номер, и не может остановиться, даже когда они садятся в машину, а он – смотрит в окно и видит сестер, позади которых розовым горит клумба с космеей. Улыбка тлеет медленно, но верно – прямо как космея, что живет почти до ноября, но затем стремительно увядает. Мингю глядит через окно на цветы, на Давон, на Дасом. Показывает последней большой палец, мол, все в порядке, а та закатывает глаза и утыкается в свой телефон.
«Я отправлю поисковый отряд за твоей душой, если ты реально решишь протянуть ласты».
Мингю смотрит на это сообщение в катоке целую минуту, а потом теряет равновесие, когда машина делает поворот. Тело кренится вбок, заваливается на Чонхо, а после голова ложится точно на его колени. Мингю не хочет двигаться – он закрывает глаза и стискивает ладонь, которая лежит на чужом бедре. Глубоко вздыхает и расслабляется. И так хорошо, господи, почему настолько хорошо? И почему так не может быть всегда.
Он чувствует, как в его волосы зарывается чужая рука. Как пальцы перебирают пряди, путают их между собой. Мингю хочет перевернуться, чтобы увидеть лицо Чонхо, но сил совсем нет, поэтому он лишь немного приподнимается, позволяя чужим пальцам скользнуть точно по его лбу. Он улыбается. Он улыбается и хочет провалиться в пустоту, навсегда запомнив это ощущение.
– Чонхо.
Он приоткрывает глаза через вечность, кажется; узнает голос Дахён.
– Да? – Тот осторожно ворочается, чтобы не разбудить Мингю, который спит на его коленях.
Дахён не спешит с ответом, явно сосредоточив свое внимание на дороге, но Мингю почему-то знает, что дело совершенно в другом. Он кусает щеку изнутри и пытается выровнять дыхание, чтобы ничем себя не выдать.
– Ты… – Женщина спотыкается в словах и замолкает; молчит несколько секунд, а затем он слышит, как та дергает ремень безопасности. – Он так тебе дорог…
– Да, мам. – Мингю чувствует, как чужая рука сжимает его плечо. – Бесконечно.
Он зажмуривает глаза так сильно, что под веками пляшут белые светлячки. Кусают темноту и умирают в вакууме. Пальцы дрожат, но он из последних сил сохраняет спокойствие, не позволяя себе дернуться ненароком. Чужая ладонь продолжает сжимать его плечо.
Дахён молчит пару минут, а затем Мингю слышит тихое:
– Все будет хорошо. Когда-нибудь – обязательно. Нужно уметь ждать. Поэтому… – она делает паузу, – поэтому жди. А я… Мы рядом. Мы рядом, Чонхо.
Мингю понимает, что глазам больно от того, с каким усилием он пытается сдерживать слезы. Они выжигают глазницы, так и не найдя выхода. Больно. Так больно, что умереть и вправду проще, чем терпеть эти бесконечные цунами внутри, которые сметают хлипкие шалаши на побережье сердца.
– Береги себя.
Дахён крепко обнимает его, когда они выбираются из машины. Мингю упирается подбородком в ее плечо и криво улыбается, не зная, куда деть руки. А ему протягивают маленький прозрачный пакетик, в котором он видит серьгу кольцом с тонкой цепочкой, заканчивающейся маленькой звездой. Моргает удивленно, так как вспоминает, что точно такие же носила Дасом.
– Она очень стеснялась, поэтому попросила меня передать тебе. На удачу. – Дахён вкладывает серьгу Мингю в руку и зажимает его ладонь своими пальцами. – Пусть все будет хорошо. Я верю, поэтому ты тоже верь.
– Спасибо.
Он сжимает в руке чужую сережку и дрожит, потому что эмоций, которые вдоль ребер горячим струятся, много слишком. А Мингю – Мингю мало. Его настолько мало, что еще секунда – и просто разорвет на атомы.
Чонхо молчит, когда они заходят в квартиру. Чонхо молчит, когда вешает ошейник Куки на крючок. Чонхо молчит, когда кладет рюкзак на диван в гостиной. Чонхо молчит, но Мингю все равно слышит, как он кричит так, что перепонки рвет. Слышит, но молчит уже сам, потому что сказать ничего не может.
– Ты… – Чонхо замирает вполоборота, не смотрит на Мингю совсем, а тот застывает весь от и до, потому что нутром знает и чувствует, что последует дальше. – Ты должен вернуться.
Не вопрос. Не попытка узнать, почему и как. Утверждение лишь. Твердое и разумное. Мингю цепляется рукой за спинку стула и медленно садится на него, опуская взгляд в пол. Так вот о чем Чонхо думал все это время. Он все понял. Он просто понял.
– Нет. – Мингю соскальзывает со стула, едва успев сесть, и отходит на пару шагов. – Я не должен. Никуда не должен вернуться. Нет.
– Мингю.
– Нет.
Он идет к окну на кухне, хватает почти пустую пачку сигарет, брошенную на подоконнике еще несколько дней назад, и закуривает. Думает, что никотиновая ломка, внезапно сошедшая на нет, перекроет все остальное, но не выходит. Мингю давится дымом и тонет взглядом в тлеющем лиловом небе, которое полыхает на закате, и хочет стать одним из тех рваных мятных облаков, растворяющихся на горизонте.
Мингю курит третью сигарету подряд, когда Куки хватает зубами его штанину и тянет на себя. Он смотрит на пса, давит грустную улыбку, а затем таращится на дверь, ведущую в чужую комнату. За которой скрылся Чонхо, так и не сказав ни слова в ответ на его «нет».
Мингю не знает, сколько времени проходит, – он не смотрит на часы, не пытается прочувствовать уходящее время. Он просто сидит на подоконнике и глядит пустым взглядом в сторону ночного города.
А потом срывается в ванную, когда к горлу подкатывает спазм. Резко захлопывает за собой дверь и давится кашлем в руку, всеми силами пытаясь его заглушить. Слабость сковывает все тело; в любой другой момент Мингю бы просто сполз на пол и позволил себе отключиться, но он смывает салфетки, испачканные в красном, через силу пьет воду из-под крана и выходит наружу. Падает на диван в гостиной и глядит в стену. Чувство такое, будто ждет конца. Чувство такое, что конец уже его сожрал с потрохами, не выплюнув на финише даже кости. Чувство такое, словно…
– Пожалуйста.
Мингю поворачивает голову и видит Чонхо, который садится рядом. Садится медленно настолько, что Мингю слышит каждую ноту, с которой скрипит диван, пока опускается чужое тело. И хочется самую малость исчезнуть.
– Пожалуйста – что?
– Мингю.
Чонхо не отвечает на его вопрос. Он лишь зовет по имени и просит взглядом, который остается багряной вышивкой точно вдоль вен. Он только взглядом больно делает и выжигает своими яркими глазами душу. Мингю жмурится. Мингю задыхается. Он не может никак.
Это все неправильно. Вот так – неправильно. Чонхо не должен просить его уйти, не должен настаивать на этом, даже не задумываясь над тем, чтобы найти какое-то другое решение. Оно ведь есть, Мингю уверен. Всегда есть. Но Чонхо лишь умоляет глазами безмолвно, смирившись и опустив руки сразу же, едва. Это неправильно. Вот так – неправильно. Быть запредельно близко друг к другу, но в то же время – непостижимо далеко.
Его хватают за руки, тянут к себе, шею сжимают пальцами. Мингю чувствует, как на его затылок ложится ладонь, и сдается. Сдается, потому что он не настолько сильный человек, чтобы бороться со всем этим, чтобы противостоять всему, что свалилось сверху на то, что уже было, чтобы…
Чонхо обнимает его – и будто душу выкрасть пытается. Обнимает – и украденную жизнь с лихвой возвращает. Обнимает – и словно жить иначе не может, как будто Мингю и вправду то единственное, что имеет значение. Сам же Мингю – дробится на чертовы соты, потому что знает, что ни своей, ни чужой жизнью не перекрыть то, что произойти должно потому, что так предрешено. Пошла ты на хуй, жизнь. Пошла ты на хуй, Вселенная.