Ему должно быть грустно, больно, ему должно быть невыносимо, – и это действительно так. Но больше, чем все это, Мингю чувствует странное спокойствие. Словно последние слова Сонёля были правдой. Словно они действительно встретятся – если не завтра, то через год. В другой Вселенной. Если это произошло однажды, то почему не может случиться вновь?
Краем уха он слышит, как хлопает входная дверь. Через пару минут Чонхо выходит на балкон и встает рядом.
– Знаешь, – Мингю даже не ждет, пока тот закурит, не ждет, пока между ними опять повиснет это чертово молчание, – они ведь рядом будут.
Чонхо чиркает зажигалкой и медленно кивает.
– Они будут рядом, и я рад, что ты… Что ты будешь не один. Не один же.
Мингю пытается заглянуть ему в глаза.
– Да. Не один. Как и ты.
– Значит, все хорошо.
– Все хорошо.
Внутри что-то дергается и начинает извиваться, словно в попытке вырваться из клетки. Мингю кидает недокуренную сигарету в окно, подступает к Чонхо и хватает его за плечи. Встряхивает так сильно, что и не верится даже, что он готов тут от слабости во всем теле ногти протянуть.
– Ты можешь перестать?
– Перестать что? Я ничего не делаю. – Уголок чужого рта дергается.
– Как раз об этом я и говорю. – Мингю не выдерживает, повышая голос. – Почему мы не можем просто… Просто… – Он вздыхает, низко склоняя голову, и стоит так несколько секунд.
(Открывает клетку.)
Он делает последний шаг и крепко обнимает Чонхо. Обхватывает его руками и, кажется, хочет немного задушить, потому что тот ойкает от неожиданности и роняет сигарету – благо, что в открытое окно.
– Прости меня, – выдыхает Мингю, – прости меня, слышишь? За то, что я был настолько зациклен на себе, что не подумал о тебе. О том, каково тебе придется, если я… – Он жмурится, упираясь лбом в чужое плечо. – Я столько всего понял благодаря тебе, черт, мне кажется, что прямо сейчас я хочу жить больше, чем когда-либо. Я действительно хочу, Чонхо. С тобой. Но даже если и нет… Даже если… Я все равно буду. Потому что иначе все, что ты сделал для меня, попросту станет пустым звуком. А я не могу этого допустить. Потому что я, черт возьми, не могу без тебя. И я эти гребаные чувства через пространство и время протащу, я…
– Блядь, – тянет Чонхо, и Мингю чувствует, как его обнимают в ответ, – пиздец.
– Отличный ответ.
– Я не думал, что услышу это от тебя.
– Я тоже.
Чонхо дышит глубоко и размеренно, но затем его дыхание замирает на мгновение, и он прижимает Мингю к себе крепче.
– Мне казалось, если я буду держаться поодаль, станет легче. Что отпустить тебя будет проще. Но стало только больнее.
– Просто будь, блядь, рядом. Совсем-совсем рядом. До самого конца. – Мингю поворачивает голову и смотрит сквозь стекло на чистое небо, которое дождевые облака сегодня оставили в покое. Решили дать им еще немного времени.
– Хорошо, – шепчет Чонхо, – я буду.
И он действительно держит свое слово.
Мингю засыпает и просыпается в его руках. Чонхо сжимает его ладонь в своей, когда с утра они вместе выгуливают Куки. Обнимает со спины, когда Мингю делает кофе. Они делят каждую сигарету на двоих. Несколько часов подряд просто лежат рядом, как глупые школьники.
Мингю перестал считать часы, минуты. Перестал думать о том, что скоро потеряет, потому что в сердце лишь то, что он имеет сейчас. Если бы он только знал тогда. Если бы только знал о том, что будет чувствовать спустя два года, когда стоял на парапете.
(Но в этом случае, наверное, не было бы ни сиреневого неба, ни жизни внутри, ни Чонхо.)
Все это время он так отчаянно хотел стереть из памяти все то плохое, что преследовало его эти годы, но теперь Мингю вдруг осознает, что именно это плохое и стало причиной того, что он оказался здесь. Желая похоронить в себе боль прошлого, мы забываем, что порой именно она прокладывает нам путь к будущему. Она толкает на отчаянные поступки, которые цепной реакцией падающих домино протаскивают нас через время и пространство, чтобы сделать нас теми, кто мы есть сейчас.
– Я оставил на столе письма, – зачем-то шепотом говорит Мингю; Чонхо приоткрывает один глаз, сжимая его ладонь. – Передашь их потом, хорошо?
– Передам.
Мингю не говорит, что есть четвертое – Мин должен найти его сам. И пятое – которое он аккуратно просовывает под крышку ноутбука, пока Чонхо не видит.
Вечером начинается дождь – он чувствует его еще задолго до того, как тот принимается тарабанить по стеклу, а после перерастает в настоящий ураган. Мингю почему-то знает, что больше дождей в этом году не будет. Этот – последний. И он решил сделать из Сеула вторую Атлантиду.
Вечером начинается не только ливень, но и угасание. У Мингю больше не идет кровь из носа, он больше не выкашливает свои органы, но лучше бы это, потому что за час до полуночи он просто не может встать. Ноги не слушаются настолько, что он падает прежде, чем подняться с кровати. И лежит так до тех пор, пока его не поднимает Чонхо – с такой болью в глазах, что смотреть страшно, но Мингю смотрит все равно.
Будильник в час ночи не звенит. Он не нужен, потому что, когда остаются считанные минуты, отсчет начинается внутри самого Мингю.
До другой комнаты Чонхо несет его на руках.
Когда он оказывается перед зеркалом и видит свое отражение, отсчет внутри сбивается, и оставшиеся секунды начинают пожирать друг друга. Время ускоряется. Все мелькает перед глазами.
– Дай мне телефон, – зачем-то просит Мингю и, когда его просьбу исполняют, почти минуту печатает короткое, но такое весомое «Береги своего брата», которое потом отправляет Дасом. Отключает телефон и кладет экраном вниз. Больше он никогда ему не понадобится. Но у него в кармане лежит другой, старый, – тот, с которым он сюда пришел. И в его памяти теперь вся чертова жизнь.
– Ты так и не сказал мне, что нужно для обмена. – Чонхо сидит сзади, обнимает обеими руками и дышит прямо в затылок.
– Ничего не нужно. – Мингю слабо улыбается.
Только ты.
И время, которое я не берег, но теперь – да.
Секундная стрелка настенных часов громко щелкает, и Мингю чувствует, как Чонхо напрягает руки, прижимаясь к его спине. Их отражения искажаются, растворяются в черноте, и их сменяют уже знакомые лица. Мингю сразу замечает то, насколько плохо выглядит Мин – возможно, даже хуже, чем он сам. Видит и красные глаза Тэёна – словно тот плакал вот только что. Закрывает свои собственные – на секунду только, чтобы отдохнуть чуть-чуть, совсем немного, – и понимает вдруг, что блядь, это слишком сложно.
Это просто невыносимо. Нереально. Нет.
Мин вжимает ладонь в поверхность зеркала и опускает голову. Не смотрит. А Мингю поднять руку не может.
Поэтому ее поднимает Чонхо.
«Я всегда буду рядом», – шепчет он, когда сжимает на миг его запястье, а затем переплетает пальцы. Оставляет на щеке Мингю короткий прощальный поцелуй и прижимает его ладонь к зеркалу, накрыв ее своей.
Сердце делает кульбит, а следом за ним – весь мир. Мингю хочет закричать, но крик застревает в горле, когда его поглощает темнота – она вырывает его из чужих рук и забирает себе, чтобы спустя два неполных вздоха повалить на пол, но уже другой – без ковра. Тот, деревянный, который был в его комнате. В его мире.
Он цепляется за Тэёна так, будто тот – единственное, что может спасти его сейчас, и Тэён в ответ делает то же самое. Мингю задерживает дыхание и оборачивается. Смотрит во все глаза.
И последнее, что он видит, – как Чонхо подхватывает стул и разбивает зеркало с обратной стороны.
9
– Замерзнешь. Иди в дом.
Мингю медленно моргает и переводит взгляд на Тэёна, который плотно запахивает длинную кофту, стоя на крыльце. Его нос стремительно краснеет на морозе, а изо рта выходит пар. Мингю улыбается и переводит взгляд обратно на гудроновое небо, на котором совсем не видно звезд, сует в рот сигарету и чиркает зажигалкой.
На улице сейчас точно ниже нуля, но ему почему-то бесконечно тепло – или он просто разучился чувствовать холод. На кончиках пальцев горит давно умерший сентябрь. Он умер, но пальцы все равно уже замерзнуть не могут.
Тэён садится на скамейку рядом и тянет из его пачки сигарету. Прикуривает от своей зажигалки и выдыхает дым куда-то вверх, делая его облаками, которых на небе сейчас нет.
– Так странно понимать, что звезды из любого уголка Вселенной выглядят одинаково яркими. – Мингю мнет фильтр меж пальцев и снова подносит сигарету ко рту.
– О чем ты, – Тэён не спрашивает, говорит монотонно-безразлично, – я не вижу никаких звезд.
– Они внутри.
Вторая половина ноября приносит с собой жуткий холод и всего один скудный снегопад – снежинки тают, едва коснувшись земли, и пропитывают воздух странным запахом морозной сырости. Мингю снег ненавидит почти так же сильно, как и дождь когда-то, но в этом году с судорожным отчаянием ловит каждую снежинку пальцами и подносит поближе к лицу в попытке успеть разглядеть узор, но та тает, едва он успевает выдохнуть.
Вернувшись в дом, Мингю проводит рукой по поверхности зеркала – первое, что он делает, едва оказавшись в комнате. Трещины на поверхности расползаются – все дальше и дальше с каждым днем. Мингю много раз оставляет порезы на пальцах и роняет кровь на пол, но все равно никогда не прекращает возвращаться – просто чтобы проверить, насколько далеко зашли эти пропасти его отражения.
Когда-нибудь их станет много настолько, что он уже не сможет рассмотреть в зеркале себя.
– Пойдем. – Тэён тянет его за рукав кофты, и Мингю не сопротивляется.
Они ложатся рядом на широкую кровать; Тэён крепко обнимает его сзади и почти сразу засыпает тревожным сном, а Мингю еще долго таращится в стену и слушает его тяжелое дыхание. Кровать жутко неудобная – он думает об этом каждую чертову ночь на протяжении уже почти месяца, но так ни разу и не говорит вслух. Знает, что дело не в кровати вовсе и даже не в том, что Тэён купил ее без его ведома, аргументировав свое приобретение словами, что устал спать на полу.