– Не надо вешать свою жизнь на стену обрывками, – говорит Санхён, когда Мингю закуривает, – лучше помести ее всю в тот альбом.
Тэён улыбается и смотрит на Мингю как-то грустно. Печаль эта огибает каждый из углов контрастов, которые он видит, достигает сердца и заставляет улыбнуться тоже, но ломано, надвое разорвано. Мингю улыбается Тэёну в ответ и думает о том, что всех этих звезд внутри него может не хватить на то, чтобы спасти самого близкого ему человека. А ведь кажется, что это так легко: просто рядом быть, говорить, что все хорошо, убеждать, что прошлое осталось в прошлом.
Они лишь пару раз говорили о том, что произошло. Лишь пару раз вскользь обсудили тот месяц, что Мингю отсутствовал. Нет, Тэён не скрывал ничего. Нет, не скрывал ничего и сам Мингю. Просто в какой-то момент так случается, что любой твой лишний вздох могут истрактовать по-своему, и Мингю действительно понимал все с полувзгляда, потому что, черт, сам через это прошел, потому что в нем самом до верхов самых и еще больше, но…
В нем много, а в Тэёне мало.
– Неужели мы так и проведем Рождество? – ржет Тэён, надевая перчатки.
– Нормальная тема. – Санхён размешивает в стакане краску.
Мятный из волос полностью вымылся уже очень давно. У Мингю просто рука не поднималась что-нибудь сделать с этим. И вместо этого он молча обрастал, не желая идти в салон. А теперь он сидит на стуле в ванной и с легкой настороженностью наблюдает в зеркале за тем, как Санхён щедро плюхает осветлителем на корни его волос на макушке. Сидит потом почти час с дурацким пакетом на голове, точно так же выходя и покурить, а потом над ним начинает издеваться уже Тэён, размазывая краску по его осветленным волосам, на которых уже давно мокрого места не должно было остаться.
– Вот так хорошо, – кивает Санхён часа в три ночи, мешая в кастрюле зелье непонятного назначения (это просто новая порция глинтвейна).
– Ты что, из Слизерина сбежал? – Мингю пытается отогнать его от плиты, но какое там.
Волосы Мингю теперь песочного цвета, а ему вдруг хочется, чтобы они опять мятными стали. Как те облака, которые ломались о пурпурный горизонт. Как те чувства, которые как воздух свежий, что может спасти от кислородного голодания. Но волосы Мингю песочные. А он – тушит свечи на окне утром двадцать пятого декабря, пока остальные спят на разложенном диване.
И думает, что сиреневые закаты слишком прекрасны, чтобы видеть их каждый день.
Жаль, он не понимал этого тогда.
В январе Мингю устраивается на подработку в кофейню поблизости. Проходит мимо как-то и вспоминает такое далекое, но все равно предельно ясное «Я видел объявление». Мингю плевать на то, насколько нервным может быть для него контактирование с людьми в таких количествах, – им движет лишь осознание, что, если его действительно восстановят в университете, ему придется платить огромную сумму денег за семестр. А их впереди два. Тэён, конечно, здорово помогает не сдохнуть от голодной смерти, но он просто не имеет права полагаться на него и дальше.
– И как оно? – спрашивает Тэён в начале февраля, а Мингю давится дешевой пиццей пеперони, которую они заказывают чуть ли не каждый день.
– Да нормально. Кроме тех моментов, когда кому-то хочется одно, а потом он понимает, что ему надо совершенно другое.
– Прямо как я с тыквенным латте. – Тэён ржет, а потом закашливается от неожиданности, ибо нечего смеяться с полным ртом.
– Вот знаешь, – Мингю кидает корку от куска пиццы в коробку (он никогда их не ест), – я думаю иногда о твоем тыквенном латте и…
– И что?
– И ничего. – Он отворачивается к окну. Не потому, что сказать и правда нечего, а потому, что, если скажет, чужие кошмары получат подпитку.
Мингю думает, что все в порядке. Он справится: с собой, другими, всем остальным. Он справится с Тэёном, который не в себе порой. Он справится с чужим разломом, который поперек всех вздохов и наискосок в попытке заткнуть пломбами желание жить. Мингю справится. Потому что у него в памяти есть лиловое поле стертыми фрагментами, у него есть высокое небо за миллионы миль от, у него есть наполненный смыслом воздух, которым он дышит каждый день.
У него есть чужие касания по шее и до ключиц, у него есть горячие руки, что прижигают его вены до того, как они начнут кровоточить, у него есть чужое теплое дыхание на ухо и клятое «Я всегда буду рядом», которое вместо тромбов на пути к сердцу встает и ростки пускает. Цветами стать хочет. Или стало уже давно – еще до того, как он признал, что сиреневое стелется поверх души, до самых глаз, которые вот-вот сорвутся и обрушат слезы.
– Ты кто такой? – Мингю присаживается на корточки, разглядывая серый комочек шерсти в снегу. – Кто тебя бросил?
На дворе стоит конец февраля: снега за январь напорошило не то чтобы много, но этого хватило, чтобы покрыть землю тонким белым слоем. Он наклоняется и вздрагивает, когда со стороны подтаявшего снега раздается тонкое мяуканье. Мингю болезненно морщится и смотрит на время на экране смартфона. Всего сорок минут до встречи с деканом факультета.
Он подбирает котенка со снега, засовывает его за пазуху и несется в сторону метро, ибо опоздать в такой день он просто не имеет права. Надо сказать, влетает в университет он даже раньше нужного, но какая разница, если, сидя перед кабинетом декана, он буквально дерется с котенком, который за это время отогрелся под его курткой и настойчиво хочет вылезти погулять. Или пожрать. У Мингю аж желудок скручивает от мысли, сколько дней это несчастное животное могло не есть.
– Ну что? – Посреди крохотной кухни Санхён с тарелками в руках возле раковины смотрится как минимум комично.
– Ну ничего, – отбрыкивается Мингю, потому что у него есть заботы поважнее.
Он расстегивает куртку и выпускает котенка, который сразу же забивается в ближайший угол с испуганными глазами. Черт возьми, если бы не это мохнатое чудовище, декан бы вообще отказался разговаривать с ним напрямую. Но в итоге затискал несчастного котенка до смерти и сказал это прекрасное, но в то же время болезненное «Вы приняты».
– Я не знаю, как буду платить за него и за учебу. – Мингю тянется рукой в сторону котенка, но тот испуганно шипит из своего угла, ошалев от новой обстановки, и машет лапой.
– Решил оставить?
– Кому он такой нужен, блядь. – Мингю коротко смеется и подбирается ближе, чтобы попытаться взять котенка на руки.
– Неплохо. – Санхён вытирает руки о полотенце. – Знаешь, есть такая практика: типа сначала научись заботиться о брате своем меньшем, а потом и о себе научишься.
– Иди на хуй. И там, вообще-то, наоборот было.
– Как назовешь? – Его совершенно игнорируют, направляясь к пакету, который все это время стоял у выхода с кухни.
– Не знаю. – Он глядит на серебристый комок, что все еще пытается заныкаться между шкафом и дверью. – Может, Кэнди.
Мингю не хочет говорить, что чью-то собаку зовут Куки. Не хочет объяснять, что раз один – Печенька, то другому можно стать Конфетой. Он просто тянет руки к котенку, берет его на руки и морщится, когда тот впивается острыми когтями в кожу.
За кормом ему потом бежит уже Тэён, который почему-то в таком восторге, что по пути чуть не теряет штаны.
– Я купил самый дорогой корм! А еще игрушки! – воодушевленно извещает он, наполняя новую миску кормом до самых верхов.
В марте Мингю пересекает главный вход Ёнсе как полноценный студент. Идет вперед по улице, которая в памяти отпечаталась совсем по-другому, и всеми силами пытается выдавить из себя улыбку, когда к нему подходит старый знакомый, с которым они когда-то учились вместе. Он – в аспирантуре, Мингю – пытается все-таки получить диплом бакалавра, но кому какая разница? Мингю жмет ему руку и просит помогать в учебе, на что получает радостный кивок. А Мингю думает, что да. В этом вся Корея. Обещание золотых гор, а в итоге – лишь скудные кучки меди, в которых ты жизнь должен поддерживать сам. И, быть может, когда-нибудь они станут золотом – самым настоящим. Все лишь от тебя зависит.
– А ну пошел на хер, троглодит поганый! – орет Тэён, когда Кэнди прыгает на его рюкзак.
– Сам ты поганый, хён, – возмущается Чонхо и подхватывает подросшего котенка, крепко прижимая к себе (чему тот ну очень рад). – И это девочка, чтоб ты знал.
– Да мне похуй! Он жрет мои вещи!
– А ты не разбрасывай их по всему дому!
Мингю обреченно вздыхает и уходит на кухню, чтобы насыпать котенку еды. Который и правда девочка на самом деле. А еще она подросла за пару месяцев, стала очень пушистой, а шерсть из бледно-серой стала серебристой. И глаза зеленые.
– Я люблю это животное, а оно меня нет! – воет Тэён. – Я ей корм покупаю и игрушки, а она дерет мои вещи до лоскутков!
– Она так любовь свою показывает, – уверяет его Чонхо, а потом смеется проказливо и тискает кошку, которая почему-то подобные манипуляции терпит только от него.
Мингю улыбается и переводит взгляд на стопку учебников, после чего – в окно. На дворе весна. На дворе, блядь, весна, которая своей пыльцой забивает легкие и заставляет мечтать о зиме, но Мингю не мечтает – только кашляет пару раз, а потом думает, что на территории Ёнсе цветет красивая магнолия. Белая, нежная, такая трогательная.
Кэнди срывается с рук Чонхо и вдруг подбегает к Мингю, после начиная тереться о его ноги. Он смотрит на кошку насмешливым взглядом, а потом тянется к записной книжке.
Этой весной он должен похоронить прошлого себя так, чтобы даже вздоха между атомами не осталось. Этой весной он должен положить начало новому себе. Он должен начать просто-
жить.
Ранним вечером следующего дня он едет в больницу, в которой, как он думал, уже больше никогда не окажется.
Мингю сидит на скамье напротив стойки регистрации уже третий час. Наблюдает за медсестрами, которые снуют туда-сюда: у них под глазами пролегают темные круги, волосы, забранные в пучок, растрепаны, а яркие губы, явно накрашенные впопыхах в туалете для персонала, смотрятся неуместно на фоне бледной кожи. Мингю провожает каждого проходящего мимо человека долгим и пристальным взглядом, пытаясь узнать среди десятков чужих лиц одно знакомое. Он не уверен, что найдет здесь того, кого ищет. Не уверен, что этот человек все еще здесь, но кроме этой больницы больше ничего не осталось.