Тэён молчит – не может найти верных слов. А когда находит, оно получается всего одно:
– Живешь.
Мингю улыбается. Смотрит на Тэёна и не может сдержать улыбки.
– Все, что я делал, оно было либо ради него, либо для него. Он хотел, чтобы я жил, даже если это означало, что мы никогда больше не увидимся, поэтому… – Он берет на руки Кэнди, которая запрыгивает на кухонный стол и наступает в лужу кофе, которую Мингю так и не вытер до конца. Думает какое-то время, а потом продолжает: – А сейчас мы оба хотим одного и того же. Я тоже хочу жить. И чтобы он жил тоже. Знаешь, если существуют другие миры, может, есть и другие жизни. Кто знает, вдруг мы увидимся в следующей. Если думать так, то становится проще.
Он видит по лицу Тэёна, что ответ его устраивает не до конца, но Тэён больше не задает вопросов. Коротко кивает и идет в прихожую. Мингю наблюдает за тем, как тот надевает ботинки, и выпускает Кэнди из рук, которая сразу же бежит к Тэёну, чтобы напоследок потереться о его ноги. Тот пару раз проводит ладонью по ее шерсти, а затем поднимает голову, встречаясь с Мингю взглядами.
– Мне стоит у тебя поучиться.
А ведь когда-то эти слова принадлежали самому Мингю. Он мягко улыбается, думая о том, что они до самого конца будут принадлежать ему лишь и никому больше, что бы ни произошло, но в ответ лишь кивает.
Возможно, они просто будут учиться друг у друга.
Одним майским утром Чонхо приходит к ним какой-то совсем странный. Выглядит со стороны будто контуженным и совсем ничего не говорит, молча хлюпая чаем, который ему делает сонный Тэён. Мингю сам сонный до жути, потому что сегодня чертово воскресенье и он собирался проспать до полудня в свой единственный выходной, а не сидеть за учебниками до посинения. Планы вылетают в трубу сразу же, едва Чонхо начинает пинать их дверь около восьми утра.
– Я просто не знаю, – выдает он вдруг спустя чуть ли не миллион лет угрюмого молчания, – я вроде бы и рад, а вроде бы и хуйня какая-то.
– Тебе тринадцать только недавно исполнилось, давай ты не будешь при старших материться, – возмущается Тэён, но как-то совсем лениво (потому что на самом деле ему глубоко плевать).
– Что случилось? – вздыхает Мингю, делая себе уже вторую кружку кофе (который 3-в-1, какая же мерзость).
– Мама! – разводит руками Чонхо.
– А что мама?
– Она выходит замуж! – Разведенные руки начинают быстро двигаться вверх-вниз. Кэнди, проснувшаяся позднее всех, запрыгивает Чонхо на колени, и тот принимается гладить ее с таким остервенением, что у несчастной кошки глаза вылезают на лоб, но она все равно терпит.
– А, оу. – Мингю немного теряется. – Ну, поздравляю.
– С чем поздравлять? Я сам узнал только сегодня утром! В смысле, то есть!.. – Чонхо говорит так громко, что сам пугается своего голоса. – Я знал, что у нее кто-то есть, но не думал, что она решит… вот это все!
– Так, я понимаю, что для тебя это может быть шоком, но иногда так случается, что взрослые дядя и тетя любят друг друга и решают…
– Хён, не принимай меня за пятилетнего, серьезно.
– Тогда не веди себя так.
Чонхо дуется и отворачивается, не переставая наглаживать кошку, пытается найти поддержку в лице Тэёна, но тот только пожимает плечами. Чонхо вздыхает обреченно и опускает голову.
– Она на четвертом месяце. А я думал, она просто начала полнеть.
– Ничего себе у тебя сегодня доброе утро, – смеется Тэён, но резко обрывает свой смех, когда Мингю со сморщенным лицом оборачивается на него.
– Чонхо, ну ты сам подумай. Это все хорошие новости. Твоя мама нашла человека, с которым хочет быть вместе. И скоро у тебя будет брат или сестра.
– Сестра, – бурчат в ответ.
– О. – Мингю моргает пару раз, отстраняется назад, упираясь в спинку стула, – А имя уже есть? – Сам не знает, зачем спрашивает это.
– Дасом, кажется. – Чонхо в сотый раз вздыхает и подпирает щеку кулаком.
Мингю не выдерживает и улыбается; пытается как-то эту улыбку скрыть, но ничего не выходит – ее замечают все.
– Ты так счастлив, будто сам женишься, честное слово, хён. – Чонхо выглядит обиженным.
– Нет, просто… – Он спохватывается, пытается подобрать слова, но те, блядь, не подбираются, поэтому он просто смеется. – Все нормально будет, Чонхо. Твоя мама ведь счастлива сейчас?
– Кажется, да. – Тот неуверенно вздыхает, переводя взгляд на кошку на своих коленях. – Мне просто страшно думать о том, как теперь все будет дальше.
– Хорошо будет. – Мингю тянет руку и треплет его по волосам. – Когда свадьба?
– В следующем месяце. – Чонхо яростно уворачивается от его руки. – Вы приглашены, кстати.
– Давай в качестве свадебного подарка подарим им кошку, – воодушевленно предлагает Тэён, на что получает два угрюмых взгляда.
– Ты сам ее любишь, цундере недоделанный, так что прекращай! – шипит Мингю.
Через пару часов, когда Чонхо окончательно оттаивает и начинает шутить на тему того, что скоро ему не будут давать делать домашнее задание детские вопли, Мингю неспешно переодевается и говорит, что вернется вечером. Никак не отвечает на вопросительные взгляды и скрывается за входной дверью с легкой улыбкой на лице. Надевает наушники, включает уже до дыр заслушанную песню Nickelback – «Lullaby» и идет в сторону метро.
Путь до городского кладбища занимает около часа. У самого входа Мингю покупает в небольшом магазинчике огромный букет белых хризантем, который потом ставит в вазу возле таблички с именем матери, что располагается точно между теми, на которых выбиты имена отца и бабушки. Сидит около получаса на скамейке в этом небольшом закутке, где по стенам значатся десятки чужих имен, и то и дело смотрит то на голубое небо над головой, то на имена перед собой.
Он редко бывает здесь. Слишком редко для того, для кого семья была целым миром. Но, может, в этом все и дело. Мингю хочется, чтобы воспоминания о родных в его памяти были яркими и живыми, как самые настоящие люди, а не как имена на холодном камне, за которыми спрятан прах. Он поднимается со скамейки, проводит пальцами по холодному мрамору, по выгравированным фотографиям. Улыбается и просит вслух: «Будьте счастливы». В следующей жизни.
И уходит, чтобы затем поехать на другое кладбище.
Он пытался узнать адрес не один месяц. Он пытался узнать точное местонахождение так долго, что чувство такое, будто это длилось несколько лет как минимум, а ведь ему в этом помогал даже Тэён. И теперь, когда Мингю заходит за ржавые ворота одного из тех крошечных кладбищ на окраине Сеула, он попросту не верит в то, что действительно находится здесь. В его руках – скромный маленький букет космеи, который почему-то было так сложно достать. Продавщица, у которой он попросил «все цветы, что есть», очень удивилась, ибо обычно использовала космею лишь для того, чтобы украшать большие букеты. А Мингю улыбаться хотелось. Потому что для него космея никогда не будет просто украшением.
Нужная ему могила – именно могила в традиционном ее смысле – находится в противоположной стороне, но дорога занимает лишь пять минут, которые Мингю растягивает как может. А когда доходит до нужного монумента, то садится прямо на землю, после закрывая глаза.
С одной стороны, хочется сказать до болезненного много, а с другой – просто помолчать, а потом, может, лечь назад и упереться взглядом в голубое небо, на котором сейчас ни единого облака. Мингю кладет букет космеи на могилу и все-таки падает назад, раскинув руки. Думает, что выглядит предельно нелепо и странно сейчас, лежа так посреди кладбища, но следом улыбается, потому что какая разница. Щелкает несколько раз крышкой зажигалки с бабочками, с которой уже не расстается теперь, и закуривает.
Он лежит так до тех пор, пока не начинает темнеть, а поясницу – морозить. Мингю садится и смотрит на бледно начерченное имя на надгробии: «Кан Сонёль». Придвигает цветы чуть ближе, чтобы те закрывали дату смерти, и встает. И все, на что у него хватает сил, чтобы сказать вслух, это:
– Прости. – Мингю опускает взгляд, но почти сразу же поднимает его обратно. – И спасибо.
Прости за то, что не услышал тебя тогда, когда ты так в этом нуждался. Прости, что не смог за улыбкой разглядеть твои слезы. И спасибо за то, что спас меня, хотя сам не подозревал об этом.
Мингю уходит с кладбища, не оборачиваясь, а когда минует ворота, то все-таки останавливается. Запрокидывает голову, глядит на стремительно темнеющее небо, и думает о том, что бумажный фонарик готов сорваться с его рук.
Чтобы навсегда исчезнуть где-то в вышине.
Июль приносит с собой жуткую влажность и начало сезона дождей. Мингю умирает от жары на занятиях, затем умирает от сумасшедшего кондиционера в кофейне на очередной смене и думает, что такие перепады температуры не для его здоровья. Успевает переболеть раза три к августу и облегченно вздыхает, когда начинаются короткие летние каникулы.
Но отдыхать не выходит все равно, потому что к сменам в кофейне прибавляется стажировка в одной компании, куда он отправляет резюме «чисто на поржать», как выразился Тэён, но «чисто поржать» как-то подозрительно быстро сменяется собеседованием, и уже в первых числах августа Мингю путается в галстуке и материт всю планету, ибо слушать Тэёна – себе дороже.
Дожди идут почти каждый день. Одним вечером Мингю едет не домой, а на мост Шелкопряда, на котором не был с прошлого лета. На котором в последний раз был не один. И единственное, что связывает эти два мгновения, – дождь и запах миндаля, которого сейчас на самом деле нет совсем, но Мингю чувствует его все равно. Он стоит на мосту, смотрит сквозь прутья на Сеульскую башню вдали, вдыхает влажный воздух, крепко сжимая в руке портфель, который даже не ему принадлежит, и думает, что да. Пора. Пора разжать руки. Пора разрешить бумажному фонарику стать частью неба. И прижать поближе к сердцу те самые теплые мгновения, что сделали его тем, кто он есть сейчас.
И позволить им быть не просто воспоминаниями, а неотъемлемой частью себя. Позволить им быть чем-то, что не будет вызывать грусти или боли меж ребер и выше до самого сердца. Эти мгновения