– Ушла? – Чонхо выглядывает из-за угла.
– Привет! – Мелкий дает ему пять в подставленную ладонь.
– Ушла, – шепчет Мингю, краснея следом за Дасом, что начала рыдать еще громче. – Сейчас и я уйду. Спасите меня. Ну, чего ты, я ж тебя не обижу, – лепечет он, но девочка воротит от него голову, заливаясь слезами.
Чонхо медленно подходит к ним и с каким-то едва уловимым благоговением смотрит на рыдающего ребенка. Мингю знает, что он ни разу не видел Дасом – в этом мире. Не может упрекать за бездействие и этот взгляд, полный восхищения. Хотя было бы чем восхищаться – это же просто орущий ребенок.
– Дай-ка. – Чонхо забирает Дасом у Мингю, усаживает на свои руки и улыбается, заглядывая в ее лицо; девочка так резко обрывает свой плач, что у Мингю в ушах звенит. – Кто это у нас такой красивый?
Дасом улыбается и прячет лицо, утыкаясь носом в чужое плечо, наверняка размазывая по нему сопли.
– Я-ясно, – тянет мелкий. – Хён, может, по пиву?
– Тебе даже пятнадцати еще нет, какое тебе пиво! – приходит в себя тот.
Дасом оказывается на удивление смышленым ребенком: уже вполне неплохо для своего возраста ходит и хорошо понимает, что вот это трогать нельзя, а это – можно. А еще она смешно говорит «хёнь», повторяя за мелким Чонхо, на что получает корзину возмущения и «Нет, так нельзя, ты должна говорить “оппа”!».
Но больше всего Мингю удивляет то, что ребенок буквально не отлипает от старшего Чонхо, понемногу начиная напоминать ему свою кошку. Судя по всему, в этой жизни Мингю обнимать будет только пьяный Тэён.
Мелкий Чонхо сам меняет Дасом подгузник через пару часов, прогнав их от кресла, а затем сажает девочку рядом с компьютером, на котором мельтешат картинки: Чонхо как раз уселся играть, потому что Мингю отдубасил его какой-то детской игрушкой за то, что он слишком восторженно смотрел на ребенка, говоря что-то вроде «Давай себе заберем».
До этого момента Мингю даже не знал, что хреново умеет общаться с маленькими детьми: у него просто не было возможности. Возможно, проблема в том, что детей он никогда особо не любил, а возможно, в том, что этот самый ребенок – Дасом, к которой, как он помнит, наученный опытом, слишком сложно подступиться. Эта девчонка даже годовалой умеет показать характер, черт возьми.
Чонхо же, сторонившийся сестры, которая в другом мире была ровесником его мелкой версии сейчас, настолько от Дасом в восторге, что сам кормит ее, а потом смотрит на Мингю, наверняка собираясь сказать что-то совершенно неприемлемое, но не успевает, потому что Мингю его мгновенно затыкает.
Ближе к вечеру он, откровенно вымотавшийся, хотя ничего и не делал толком, сидит в углу на подлокотнике кресла и пьет пиво, настолько абстрагировавшись, что даже не сразу замечает, как из его банки громко отхлебывают. Мингю отвешивает мелкому подзатыльник и даже успевает пнуть под задницу, голося, что все расскажет его матери.
Дахён возвращается около семи вечера; бесконечно извиняется. Дасом ползет ей навстречу – слишком устала ходить за этот день – и липнет к ее ноге, мямля: «Мама, мама». В этот момент сдается даже Мингю, думая, что дети – это не так уж и плохо. Особенно если они тебя любят.
Чонхо лезет к нему обниматься весь остаток вечера – буквально рук не разнимает, не давая Мингю банально вымыть кружку.
– Я не знаю. – У Чонхо розовеют щеки, когда он интересуется, с чего его вдруг так размотало. – Просто она была такая милая. Я никогда не говорил тебе, но я всегда хотел младшую сестру.
Мингю медленно фильтрует про себя сказанное и не знает, нужно ли говорить что-нибудь в ответ. Это в любом случае будет звучать как-то не очень.
– Да, я в курсе. – Чонхо правильно расшифровывает его молчание. – Я знаю, что у меня она есть. Целых две. Не есть, а были. То есть…
Мингю со вздохом отставляет от себя кружку и разворачивается, чтобы самому его обнять. Чонхо молчит, уткнувшись лбом в его плечо, и это, кажется, первый раз за последний год, когда Мингю в полной мере чувствует, насколько Чонхо не хватает. Не хватает семьи. Не хватает матери, сестер. Не хватает друзей. Мира, в котором он вырос, но которому он решил больше не принадлежать.
Мингю стискивает зубы и крепче сжимает руки, боясь спросить что-то страшное. Что-то вроде…
– Нет, я не хочу вернуться. – Чонхо немного отстраняется, зарываясь ладонью в его волосы, и со смешком заглядывает ему в глаза. – Ты этого боишься?
Ответа не находится. Мингю его сам находить не хочет. Ведь да – именно этого он и боится. И всегда будет, сколько бы его ни переубеждали в обратном. Мингю не может поверить в то, что ради него кто-то просто взял и отказался абсолютно от всего, что делало его человеком.
Ведь так и есть? Ты никогда не человек лишь для себя, ты человек – для других? Пока другие помнят, пока другие знают и любят тебя, ты – человек. Ты существуешь. Кто ты, если все близкие тебя забыли? Разве ты продолжишь быть, если на месте, что ты занимал в чужих сердцах, пустота? Ты продолжишь? Продолжишь существовать?
Нет – в одном мире. Но в другом – да, ибо за гранью все погрешности становятся вероятностями. Мингю – главная из них, и он счастлив быть ею. И для него сейчас нет ничего хуже мысли, что Чонхо перестал чувствовать себя важным.
– Я ничего не боюсь, – отвечает он спустя почти минуту молчания, – и никогда не буду.
– И ты не испугаешься, даже если я серьезно попрошу тебя всегда быть рядом?
Мингю взрывается хохотом и дубасит Чонхо по плечу сначала одной рукой, а затем другой. Мгновенно роняет улыбку, когда понимает, что это была не шутка. Моргает медленно и почти сумасшедшим взглядом окидывает кухню, начиная нервничать.
– Мне и своя фамилия нравится.
– Что? Ты о чем вообще?
– Не знаю.
Чонхо улыбается и отпускает его; кажется, собирается уйти куда-то, но Мингю реагирует раньше: хватает обеими руками и не дает сдвинуться с места. Готов и ногами обхватить, но Чонхо смеется – как дурак, если честно, так только он может, – и выскальзывает. Так шустро и проворно, что Мингю хватает лишь воздух через пару секунд, а затем отбегает к приоткрытому окну, на подоконник которого вернул пепельницу буквально десять минут назад.
– Не-а, нет, – отрезает он, когда Чонхо возвращается, пряча что-то за спиной.
– Я даже не сказал ничего.
– Знаю, что скажешь.
– Господи. – Он закатывает глаза и подходит ближе. – Это всего лишь билеты, и их купил не я. – Чонхо сует ему под нос несколько продолговатых бумажек. Мингю перехватывает его за запястье и выхватывает взглядом «Португалия» на одном из билетов.
– Я же говорил как-то, что хочу, чтобы ты как-нибудь побывал в Лиссабоне.
Лиссабон, точно. Он таращится на ряд букв и не может не вспоминать тот день, когда решил, что с ума сошел. Что Чонхо рядом с ним быть не может. А тот взял – и вернулся к нему, перед этим побывав в том самом Лиссабоне. Вернулся и говорил, что Мингю нужен ему. Что он – не может без него. Что хочет быть рядом.
Мингю прикрывает глаза и отстраняет от себя руку, держащую билеты.
– Да ты и так знаешь, что я с тобой хоть куда пойду. Скажешь, что в Лиссабон, и я лишь покиваю. Скажешь, что в ад, и я пойду первым, чтобы на себя весь удар принять.
– Знаю, – Чонхо кладет билеты на подоконник, – Тэён так же сказал. Потому эти билеты и купил.
– Тэён билеты купил, значит. – Он пробует хоть немного срулить вбок, но Чонхо хватает его пальцами за подбородок, заставляет посмотреть на себя. И улыбается:
– Он может купить что угодно. Но то, что я хочу быть здесь с тобой до самого конца, – это факт.
Чонхо не говорит, что он будет здесь всегда. Чонхо не говорит, что никогда не уйдет. Он говорит: «Я хочу быть с тобой». Мингю этого достаточно. Всегда было и будет. Потому что Чонхо – это просто Чонхо. И Мингю больше никогда ничего не нужно будет.
– Давай быстрее! – прикрикивает он на Тэёна, который роняет свои солнцезащитные очки прямо на кафельный пол.
– Не ори! А то щас как сяду на свой багаж, и вы поедете без меня! – бравирует Тэён в ответ.
– Ничем не напугал. – Мингю толкает чемодан на колесиках, на который усаживается Тэён, и тот медленно катится вперед. – Чувак, отвратительно, можешь хоть немного быстрее передвигаться?
Хуже Тэёна, который медленнее стада улиток, оказывается то, что Санхён тоже покупает билет до Лиссабона и в итоге и оказывается тем, кто поднимает Тэёна с чемодана и толкает в сторону стойки регистрации. Пиздец, Мингю думает, он ведь так хотел скататься по-тихому, чтобы не узнал никто.
– Никогда не летал первым классом. – Санхён поправляет очки, отобранные у Тэёна. – Там коктейли раздавать будут?
– Господи, – шепчет Мингю, игнорируя свою же панику, а затем подталкивает вперед Чонхо, который зазевался, пропустив свою очередь.
Он почти не запоминает их приземление, хотя они летят пятнадцать часов: Мингю так надирается коктейлями, о которых мечтал Санхён, что на трап сходит привидением. Он мало что запоминает и после: только смазанный аэропорт, номер, чужие улыбки и то, как его много обнимают. Если честно, эта короткая трехдневная поездка вся становится картинками, собранными в небольшой фотоальбом, но никак не кинолентой. Не потому, что запоминать нечего, а потому, что буквально каждая новая минута – будто яркая вспышка, щелчок затвора камеры. Словно момент, который выжигается внутри и там же и остается, найдя свое место в том самом фотоальбоме, который Мингю хранит под сердцем.
Он помнит яркое солнце, людей в цветастых рубашках и крутые склоны улиц. Помнит теплые вечера, коктейли с зонтиками и шум волн. Помнит свежий воздух, запах камелии и небо, которое голубое, но если закрыть глаза – слепяще сиреневое.
Мингю помнит каждую дорогу, каждое здание. Помнит Санхёна с фотоаппаратом, все те сотни сделанных фото и как однажды он напился настолько, что его пришлось тащить на себе до номера. Помнит Тэёна, который смеялся больше, чем за весь прошедший год, ходил в соломенной шляпе и гонял птиц по площадям. Помнит Чонхо, который сидел на одном из камней на пустынном пляже, до которого они добирались полдня, и смотрел вдаль, за горизонт. А по воде стелились лучи закатного солнца. И в этот момент глаза уже не нужно было закрывать – небо действительно стало сиреневым.