Мингю благодарно улыбается себе под нос: знает, почему был Чонхо, да весь вышел – в кибер-реальность. Он достает из холодильника бутылку соджу – на всякий случай – и зовет Тэёна в комнату, которая, если честно, просто спальня, не более того.
– Вообще-то, сегодня пятница, – расстроенно выдает Тэён, – я вчера позвал Соён погулять на Итэвоне. Может, ты приоденешься и мы вместе махнем? Пускай Чонхо играет в свои игруньки, мы найдем себе развлечение получше.
Мингю коротко смеется – даже не нервно; прикрывает за собой дверь и качает головой, давая понять Тэёну, что ему стоит на какое-то время забыть о неудобных шутках. Бутылка соджу оказывается на комоде – по иронии прямо под рамкой на стене. Тэён, внимательно наблюдая за ним, присаживается на кровать и складывает руки на груди.
– Сказал бы, что ты меня пугаешь, да чем ты вообще напугать меня можешь.
Мингю достает из ящика папку вместе с письмом, лежащим поверх; не спешит поворачиваться. Он отсчитывает про себя от десяти до нуля. Делает это еще раз. Тэён позади скептически хмыкает, и отсчет обрывается на середине. Мингю понимает, что обратного пути нет.
– Прежде, чем ты возненавидишь меня, – начинает он, резко оборачиваясь; готов отстреливать словами направо и налево, пока силы есть. Лишь бы не молчать. – Я хочу, чтобы ты знал, что ты – самый близкий мне человек. И последнее, чего бы я хотел, так это чтобы тебе было больно.
Есть два Тэёна: тот, которого видят все, и тот, которого может увидеть только Мингю – да и то редко. Но он видит сейчас. Видит, как выражение чужого лица теряет все смешинки и становится сосредоточенным – быстро, резко, без предупреждения. Потому что Тэён знает, что, когда Мингю говорит подобное, все серьезно.
– Ну?
Никаких «в чем дело» и «что случилось». Просто «ну». Ему на короткий миг хочется заплакать, потому что… Потому что Мингю знает. Он знает все. И он знает Тэёна.
– За последние два года мы ни разу с тобой не говорили серьезно обо всем, что произошло. – Он решает, что нет никакого смысла протаптывать себе дорожку – в любом случае придется ломать ветки и продираться сквозь чащу. – И я не себя имею в виду, со мной все уже давно ясно. Я говорю о тебе.
Тэён мгновенно отводит взгляд, ведет плечами, и от взгляда Мингю не укрывается то, как он напрягается. Чувство вины – такое родное и любимое, сука, – мгновенно пускает новые ростки.
– А что я? Со мной все нормально.
На виске настолько сильно пульсирует вена, что он буквально чувствует это. Папка в руках начинает казаться неподъемной. Мингю заталкивает все свои чувства куда подальше и присаживается на пол напротив Тэёна, желая лишь одного.
– Я это уже сказал только что, но повторюсь: последнее, чего я хочу, чтобы тебе было больно. Но тебе будет, Тэён. Прости. – Мингю сжимает в руках папку с рисунками и заставляет себя. Заставляет, мысленно раздирая собственное сердце – своими же руками. – Я думал, что однажды ты расскажешь. Обо всем. Но сейчас я понимаю, что если нет – так даже лучше. Было бы. Потому что… – Он судорожно вздыхает. – Потому что уже не осталось никаких «бы».
– А вот теперь ты действительно меня пугаешь, – шепчет Тэён.
– Прости. – Мингю склоняет голову. – И, пожалуйста, знай, что ни я, ни Чонхо никогда не хотели от тебя ничего скрывать. Мы хотели другого – чтобы ты… – Он чувствует, как его лицо искажается. – Чтобы ты нашел свое спокойствие.
– Если ты сейчас же не перестанешь, я тебя, блядь…
Мингю рывком сует Тэёну в руки папку с рисунками, кладет поверх письмо. Заглядывает в глаза. Молча просит прощения, надеясь на то, что его поймут. Надеясь на то, что…
Тэён останется Тэёном.
– Что это? – Чужой голос ровный, совсем не дрожит.
– Рисунки, которые я нашел в своем столе спустя пару месяцев после того, как вернулся, – произносит Мингю таким тоном, будто уже через минуту его поведут на казнь, – и письмо, которое Чонхо стащил у… – Он медлит, не зная, какое слово подобрать. – У Мингю. – Сдается. – И которое боялся тебе отдать целый год. Потому что… Потому что… Блядь.
Тэён не двигается минуту или около того – немигающим взглядом смотрит на папку в своих руках. Мингю – морально разлагается, потому что если Тэён пока не знает, он – да. Он знает, он видел, он читал. И он чувствует себя мудаком. Не только потому, что скрывал, не только потому, что прочитал чужое. А потому, что не хочет делать то, что сделать придется. Хоть и не сейчас.
– Прости меня, – просит в который раз шепотом Мингю.
– Я скоро вернусь. – Тэён подрывается с кровати и хлопает балконной дверью.
Он, конечно же, не идет за ним. Давится так и не высказанным «Лучше чуть позже», потому что о каком «позже» может идти речь, если Тэён и так ждал целых два года.
Мингю ждет. Сидит на полу спальни, разглядывает рисунок покрывала на кровати. Один раз даже поднимается на ноги и выглядывает за дверь, чтобы посмотреть на Чонхо – не для того, чтобы проверить, здесь ли он все еще, а просто. Просто так, понятно? Просто чтобы спокойнее стало.
Спустя долгие полчаса Мингю понимает, что не дождется. Он раздвигает шторы, в которых до этого все путались, ленясь отодвинуть до конца, и таращится в сторону балконного окна. Там, рядом совсем, – огни многоэтажек через дорогу. А если высунуться наружу, можно рассмотреть парк с кроликами. Можно хоть до неба дотянуться, если постараться, но Мингю так плевать на это сейчас. Он выходит на балкон, и его сердце сжимается, потому что он понимает, что чувствовал Чонхо, найдя его здесь на полу с зажигалкой и конвертом в руках.
– Господи, – давится он словами, – блядь, эй, Тэён, эй.
Мингю был готов к этому (нет). Он знает, что делать (нет).
Тэён, свесивший голову себе на грудь, даже не пытается ее поднять. Он не плачет. Он просто сидит и смотрит, но не куда-то вдаль, а себе вовнутрь словно. И от этого страшно. Страшно настолько, что у Мингю руки дрожат так, будто он – наркоман со стажем, который только вышел из забытья и желает в него провалиться обратно.
– Тэён! – зовет он, присаживаясь перед ним. – Посмотри на меня. – Мингю обхватывает чужое лицо обеими ладонями, приподнимает голову. – Тэён, – зовет снова.
Его не слышат. Взгляд – пустой. В нем ничего нет, ни единого проблеска. Мингю не знает, что ему делать. Он ни хуя уже не знает, поэтому лишь крепче сжимает в руках чужие щеки и опрометчиво прижимается губами ко лбу Тэёна. Целует смазанно и сразу же отстраняется, надеясь, что ему ответят хотя бы жестом. Взгляд Тэёна все еще пустой, но он теперь направлен на него.
Мингю знает, что он не Мин. Мингю знает, что он не тот, кто нужен. И он и не хочет быть тем, в ком нуждаются настолько, что разрушают самого себя. Он не хочет быть Мином и не хочет быть суррогатом, о котором писали в письме. Тэён прикрывает глаза. Будто приходит внутри к смирению. А затем вжимается лбом в его плечо и без конца шепчет: «Прости меня», чем делает хуже не только себе, но и Мингю, который понимает, за что у него просят прощения.
– Ничего, – так же шепотом отвечает он; обнимает крепче, – все в порядке.
Ничего не в порядке. Для Тэёна уже никогда ничего не будет в порядке. И если самому Мингю тяжело жить с этой мыслью, то каково ж, блядь, Тэёну? Он жмурит глаза и кривит губы, запрещая себе плакать. Ему – нельзя.
Они сидят на полу балкона, не двигаясь, совсем недолго или, быть может, почти до самого утра – время становится одной километровой секундой, звенящей, хлесткой. Дрожит оборванной струной внутри.
– Знаешь, – голос Тэёна хрипит после долго молчания, но он не откашливается, – теперь я понимаю, что ты чувствовал, когда столько лет пытался сбежать от себя.
Мингю осторожно отстраняется; на краткий миг ловит мысль, что ему страшно смотреть в чужие глаза. Но он в них смотрит все равно. Тэён кажется спокойным (одна лишь видимость), обычным (он никогда не был обычным). Мингю поднимается с пола, заходит в комнату и берет бутылку соджу. Сразу же возвращается и садится напротив, ставя бутылку между ними. Руки сами находят сигареты, лежащие на подоконнике.
– Пытался сбежать, да. – Он щелкает зажигалкой. – У меня, как ты помнишь, ни черта не вышло.
– А я думал, что у меня получится. Но… – Тэён опускает взгляд на бутылку. – Блядь, и почему даже чужой пример меня ничему не учит. Мне в этом году двадцать семь стукнуло, а я все еще полный кретин, который понятия не имеет, как дальше жить и что с жизнью своей делать. – Он тоже тянет руки к пачке сигарет.
Мингю, если честно, боится говорить. Боится, что спугнет, и Тэён снова закроется – у него это в привычку вошло за последние пару лет. Мингю думал – надеялся, – что он смог справиться. Но вот он, Тэён, – сидит возле него и наверняка мысленно вытягивает шею под гильотиной, которая летит, готовая снести голову с плеч. В этот раз – навсегда.
– Ты ведь прочитал письмо, да? – Тэён поджимает губы.
– Да. – Мингю никогда ему не врал. – Прости за это. Но я… Мне нужно было знать, что я не просто так… Что как бы… – Он путается в словах, отводя взгляд. – Что все стоит того.
– Теперь думаешь, что стоит?
– Если бы это был я, я бы хотел знать.
– Ты знал. – На губах Тэёна расцветает печальная улыбка. – Потому что Чонхо не из тех, кто будет молчать о подобном и все отрицать.
– Зато я отрицал. – Чтобы как-то занять руки, Мингю, зажав сигарету меж пальцев, откручивает крышку на бутылке соджу. – Очень и очень долго.
– У всех Мингю – в каждом мире, – видимо, хобби такое.
Он бы вздрогнул от этих слов, да какой смысл. Это чистая правда. Разница лишь в том, что сам Мингю отрицать давно перестал. Ровно как и бегать от себя.
– Злишься на него? – мягко спрашивает он.
– Немного, – соглашается Тэён.
– Думаю, он на себя злится куда сильнее.
Тэён залпом выпивает треть бутылки и смешно моргает – так, словно у него перед глазами поплыло.
– Я, если честно, как-то говорил с Чонхо об этом, – виновато произносит он.