В груди то вспыхивает нечто, то сразу же затухает. Становится до того странно, что у Мингю уходит целых три минуты на то, чтобы вымыть одну несчастную сковороду. Вытерев руки о полотенце, он оглядывается на Чонхо, который как раз берет с подставки кофеварки кружку. Взгляд находит похожий кулон на чужой груди.
– Слушай, прозвучит странно, но все же… – Мингю по привычке достает из шкафчика коробку с хлопьями – Чонхо предпочитает завтракать именно ими, – ставит на столешницу и нервно улыбается. – Это ты мне подарил? – Он цепляет пальцем цепочку и доходит им до кулона, оттягивает его, чтобы было видно. – Почему-то не могу вспомнить.
Чонхо, собиравшийся поднести ко рту кружку, застывает; медленно ставит ее обратно на стол, но выходит неудачно – кружка соскальзывает на пол, после разлетаясь на куски. Чонхо даже не вздрагивает.
– Ну эй! – возмущается Мингю, приседая на корточки; собирает осколки, выбрасывает их. Вытирает теплую лужу кофе, а затем поднимает взгляд, чтобы рассмотреть на лице Чонхо хоть каплю раскаяния. Раскаяния не находит, зато находит…
Ничего. Чужое лицо – пустое. Даже глаза не выражают ничего. Мингю, начиная нервничать, моет тряпку в раковине, то и дело оглядываясь, а затем достает из шкафчика другую кружку, чтобы сделать новую порцию кофе.
– Ты в порядке? – осторожно интересуется он. – Чонхо? – Оборачивается.
– Да. – Тот отводит взгляд, прячет глаза, но Мингю даже по профилю может рассмотреть, что что-то не так.
– Точно?
В ответ мычат, отворачиваясь целиком. Чонхо так стремительно покидает квартиру, что забывает нормально повязать галстук; Мингю стоит с кружкой кофе, который, вообще-то, делал не для себя, наблюдает за чужими порывистыми движениями. И ничего не понимает.
Чонхо уходит, а он почему-то долго стоит возле своего компьютерного кресла и разглядывает толстовку, брошенную на спинку пару дней назад. Нюхает несколько раз, то и дело хмурясь. Запах, оставшийся на ткани, не похож ни на парфюм Мингю, ни на тот, что использует Чонхо. Странный запах. Вроде знакомый – сладкий и в то же время терпкий, – но распознать не получается никак. Мингю даже хочет написать Санхёну с вопросом, не оставлял ли тот свои вещи, но вовремя вспоминает, что Санхён не пользуется парфюмом – предпочитает обычные мисты. Да и те всегда пахнут не то морем, не то еще чем. Но никак не сладкой гарденией.
Посреди рабочего дня мелкий Чонхо присылает ему в катоке фото, которое сделал, пока они пьяные сидели недалеко от выхода из метро, дожидаясь его открытия, – это было буквально неделю назад. Мингю разглядывает свое румяное лицо, рассматривает Чонхо, закинувшего руку на плечо Санхёну, улыбается, видя лишь верхнюю часть лица малого. Улыбается, но улыбка резко пропадает, когда взгляд падает на пустое место на скамейке, которое пустым оставили будто нарочно. Мингю убирает телефон, заставляя себя абстрагироваться.
Пальцы сами собой без конца играются с цепочкой, на которой болтается кулон в виде созвездия Кассиопеи. Он сам за собой не замечает этих действий, но в какой-то момент приходится – поздно вечером, когда они с Чонхо сидят на диване, а тот во все глаза смотрит на него, сам то и дело поднося руку к похожему кулону на своей груди, но каждый раз одергивая себя на полпути.
– Ты не помнишь? – спрашивают тихо.
– А? – откликается Мингю, оттягивая пальцем цепочку. – Что не помню?
– Кулон, – поясняет Чонхо. – Ты не помнишь, кто подарил?
– Я у тебя спрашивал, – тянет он, – но ты не ответил, и я решил, что ты обиделся, потому что я забыл, что именно ты мне его и подарил. У тебя ведь почти такой же. Но я никак не могу вспомнить, что это за созвездие…
Отчасти правда. Чонхо так резко ушел от ответа с утра, что Мингю не мог не смутиться подобной реакции. Наверное, это и правда неприятно – понимать, что самый близкий тебе человек забыл, что однажды ты сделал ему подобный подарок. Да еще и парный вроде как.
Чонхо подскакивает с дивана, заставляя его вздрогнуть.
– Я!.. – В Мингю эмоционально тычут пальцем. – Я так не могу!
– Эй, – он немного пугается, – прости, что я… Типа мне стыдно и все такое… Но я вовсе не…
Да что не так с этими чертовыми кулонами, блядь?
– Однажды ты сказал мне, что «он должен знать». – Чонхо хоть и возвышается над ним стеной, но вовсе не похож на грозовую тучу. – Помнишь?
– Наверное. – Мингю сдвигает брови к переносице. – К чему ты это?
– А еще ты говорил, что последнее, чего бы ты хотел, «чтобы ему было больно».
– Я… – Он закрывает рот, не давая последующим словам покинуть его; напряженно думает.
Кому «ему»? Кто тот человек, которому он не хотел сделать больно? Они же вот, все его люди: Чонхо, Санхён и мелкий. Быть может, еще Юбин и Соён. Кто еще? Разве есть кто-то еще? Почему на него смотрят так, будто он забыл о дне рождении собственной матери?
– Я не совсем понимаю, о чем ты. – Он сдается, потому что правда не понимает.
Чонхо со вздохом садится на пол возле дивана, запрокидывает голову назад, таращится в потолок. Мингю с волнением ждет того, что он скажет.
– Ты взял с меня обещание рассказать. – Чонхо медленно моргает. – Но я так надеялся, что мне даже не придется. Что эта ситуация не случится. Что все будет… по-прежнему, понимаешь? Но ты даже… – Он поворачивает голову, чтобы встретиться взглядами с Мингю.
– Я даже не… Что?
Чонхо забирается на диван, садится рядом. Тянется рукой и подхватывает пальцами болтающийся на груди Мингю кулон. Грустно улыбается.
– Это не я тебе подарил. И этот, – Чонхо цепляет пальцами другой руки кулон на своей шее, – подарил мне не ты. И даже не я сам себе купил.
– А кто? – Сердце стучит так сильно, будто совершенно с ума сошло.
– Знаешь… – Чонхо разжимает пальцы, и потеплевшая от его прикосновений подвеска падает обратно на футболку. – Я так долго думал, что могу тебя понять. Что я… я правда понимаю. Что бы ты ни сделал, как бы ни поступил. Что я понимаю твои мотивы и то, через что ты проходишь. Но сейчас… – Он тычет пальцем Мингю в грудь. – «Я не хочу, чтобы ему было больно», да? Ты ведь так думал? Думал и сомневался, а стоит ли отдавать письмо. Боялся, что этим сделаешь хуже. И я… Я, блядь, чувствую абсолютно то же самое сейчас. Чувствую, что вот теперь… именно теперь я понял все.
– Чонхо, – Мингю сглатывает, – прекрати говорить загадками, потому что, если ты продолжишь, я тебя побью.
В ответ – грустный смех. Цепочку на его шее еще пару раз поддевают пальцами, а затем смотрят в глаза. И там так много, что Мингю теряется. Там тянущая грусть и вина, там раздробленная на соты печаль и надежда на то, что смогут простить. Там будто целое небо, но оно ни сиреневое, ни голубое. Оно – затянуто тучами, и ни единого проблеска солнца. Ни единой возможности распознать цвет.
– Тэён, – соскальзывает с губ Чонхо. – Это имя говорит тебе о чем-нибудь?
– Тэён? – Мингю чувствует, как меж его бровей пролегает морщина; он щурится, бросая взгляд в сторону рабочего стола. – Тэён…
Это ощущение ни с чем не сравнить: оно одновременно и больно делает, и возвращает чувствам внутри тот оттенок, который ты будто бы утратил, забыл, как он ощущается. За грудиной не простреливает, не простреливает и голову несуществующей пулей – зато взрывается вакуум в сердце. Тот самый темный уголок, который не давал покоя. Он взрывается и – да. Дает начало Вселенной, но не новой, а той, что знакома давно.
Все чувства, подавляемые вынужденной пустотой, обрушиваются шквалом. Это длится лишь несколько секунд, но их Мингю хватает на то, чтобы забыть о банальной потребности организма в кислороде.
Он фокусируется взглядом на чужой руке, что лежит на его колене, а сам бездумно хлопает себя по карманам.
– Моя зажигалка. – Его голос срывается на последнем слоге; он прочищает горло. – Моя, блядь, зажигалка…
– Что? – не понимает Чонхо. Сжимает пальцы на его ноге. – О чем ты…
– Он стащил мою зажигалку, а мне настолько было не до того, что я даже не сразу заметил! – взрывается Мингю. – Тэён упер мою зажигалку! В то утро, когда мы… Когда мы… – Его голос стихает. Он опускает голову; глаза мгновенно застилает слезами. Мингю заваливается вперед и утыкается лбом в чужое бедро, сразу же чувствуя, как Чонхо кладет ладонь на его затылок.
– Мингю, – зовут его; он неразборчиво мычит в ответ. – Ты… вспомнил?
Вспомнил. Все до последнего мгновения вспомнил. И воспоминания эти вкупе с осознанием, что их у него последние сутки не было, отвешивают ему пощечины одну за другой. Он забыл. Он, блядь, забыл. Да как он посмел? Как он, сука, только посмел вот так взять и все забыть? Да как он…
Мингю приподнимает голову, шмыгает носом, разглядывая мокрое пятно на чужих джинсах. Виновато трет ткань, потому что стыдно становится.
– Мингю? – Чонхо же откровенно плевать на то, что он залил слезами его штаны. – Ты вспомнил?
– Да. – Он быстро-быстро моргает, пытаясь удержать себя от нового приступа.
– Невероятно, – шепчет Чонхо, глядя на него во все глаза, – охуеть. Но как же… Как ты… Невероятно. – Он смеется, но выглядит так, будто сам в шаге от истерики. – Если честно, я полдня морально готовился к тому, что мне придется пересказывать тебе твою же жизнь и… В голове не укладывается. Просто не укладывается.
– Что именно? – Мингю втягивает в себя остатки соплей. – То, что я все вспомнил, или то, что… – Он хочет распробовать последующие слова на языке, хочет как-то успеть привыкнуть к ним до того, как озвучить, но и так знает, что ни черта не получится. – Или то, что у Тэёна получилось?
– Как получилось? Как?! Мы сто раз это обсуждали, и я говорил, что способа нет, что его не существует! – Чонхо всплескивает руками.
– Может, пока не существовало. – Он дергает джинсовые нитки в прорези на колене.
– Ты хочешь сказать, что он… сам?..
– Я ничего не хочу сказать. – Мингю поднимается с дивана.
Выдвигает нижний ящик рабочего стола. Достает из него папку, которую оставил Тэён. И в которой больше нет документов о передачи собственности. Это документы о владении недвижимостью, а внизу каждого листа – подписи самого Мингю. Эта Вселенная сделала все для того, чтобы Тэён исчез. Вот только она не учла одной маленькой, но такой важной детали, которой в принципе не должно было быть здесь. Вселенная не учла Чонхо, который ее законам не подвластен. Который ни одному миру не принадлежит. И он может быть где угодно, когда угодно и с кем угодно. Наверное, как и Тэён теперь, который наконец-то… свободен?