[250]. Расчеты Делгера объясняются, скорее всего, неточным свидетельством Киннама[251] о десятилетнем пребывании Андроника в тюрьме, из которой он бежал в 1164 году. Как говорится в «Регестах» Делгера, Андроник был заключен в тюрьму в январе 1155 года и, по-видимому, сразу бежал, однако никаких данных об этом в греческих источниках нет.
Император Мануил еще не знал, что его двоюродный брат вскоре после побега был схвачен, поэтому, в высшей степени обеспокоенный, он послал Иоанна Каматира в Константинополь с приказанием самым добросовестным образом разузнать, что произошло в столице[252].
Эпитома Киннама отводит второму, на этот раз удавшемуся побегу Андроника, который он осуществил несколькими годами позже, немного больше места[253]; она дополняется объемным сообщением Хониата[254]. Мы попытаемся подробно изложить ход побега, чтобы осветить некоторые детали, имеющие существенное значение.
Андроник не пал духом, повторно очутившись в тюрьме[255]. Он пришел к мысли симулировать болезнь. В то время у него был, «на его счастье», ηύμοιρηκώς, только один слуга для личного обслуживания, кроме которого никто не имел доступа в его камеру. Этот уступчивый юноша, не вполне владевший греческим языком, вскоре стал послушным орудием в руках заключенного. Андроник приказал юноше[256], чтобы он, в то время, как стражника свалит послеобеденный сон после обильного возлияния, тайком взял ключ от тюремных ворот и сделал с него восковой слепок. Слуга принес означенный слепок в камеру, откуда тот и был переправлен Мануилу, старшему сыну Андроника, и его жене[257] с указанием наискорейшим образом переслать Андронику изготовленный по слепку ключ в амфоре с вином, которое Андроник регулярно получал. Тем же путем попал в камеру и льняной шнур. Вечером, когда стража отсутствовала, Андроник с помощью слуги без труда открыл ворота и очутился вне тюремного здания. С наступлением ночи Кладон, начальник тюрьмы, лично проверил ключи и, испытав их, нашел, что все в порядке. Под покровом темноты Андроник добрался до поросшего высокой травой редко посещаемого участка Вуколеонского дворца и оставался там еще два дня, в течение которых весь сад усердно прочесывали в его поисках[258]. Во мраке следующей ночи он пробрался вдоль тюремного здания до его внешней части, соприкасавшейся с не очень высокой стеной, которая при сильном южном ветре омывалась снаружи морскими волнами. На площадке между двумя башнями он спустился по веревочной лестнице, которую сплел в дворцовом саду из полученного ранее льняного шнура. Когда он уже находился с наружной стороны стены, его заметил стражник, пришедший на смену караула. На вопрос стражника, кто он такой, Андроник заявил, будто бы он узник, которого заключили во дворец как должника некоего Папия. Простодушный стражник, подкупленный золотым амулетом, оставил Андроника в покое, и тот спустился в лодку, которая, по договоренности, стояла на побережье у волнореза. Перевозчиком в лодке сидел Хризохопул. Едва они отошли от берега, как были остановлены охраной Вуколеонской гавани. Эта охрана впервые была введена в 969 году, после того как переправленный в корзине через стену Иоанн I Цимисхий убил Никифора Фоку (10–11 декабря). Потеряй Андроник свойственное ему присутствие духа, пишет летописец, он оказался бы в третий раз в кандалах, уже более надежных, или был бы обезглавлен. На этот раз Андроник отговорился тем, что он будто бы домашний раб и бежит от многолетней неволи. Он умолял стражу о сострадании, уверяя, что перенес много лишений от своих господ, а теперь еще должен ожидать и новой кары — за побег, — тут он указал на Хризохопула. При этом он с умыслом пользовался варварским акцентом[259]. Хризохопул завоевал расположение стражников, вручив им подарки. Так добрался наконец Андроник до своего дома[260], который располагался рядом с Элевферийской гаванью. Уже свободный от оков, направился он после короткой встречи в лодке со своей любимой за пределы столичных стен, прямиком в Мелиботон, а оттуда верхом в Анхиал[261]. Там его друг Пупак[262] снабдил его продовольствием для дальнейшего пути в Галицкую Русь[263].
Известие о бегстве Андроника распространилось по всему государству с быстротой молнии. Тотчас была организована погоня, и снова были обнародованы письма о розыске Андроника. Последнему между тем удалось достигнуть северных границ Империи. Он уже приближался к галицийской границе[264], когда в Северной Буковине на Дунае натолкнулся на валахских стражников[265]. Они задержали Андроника, который ехал уже в одиночестве, так как проводники сопровождали его, по-видимому, лишь на самых сложных отрезках пути. В то время, когда его конвоировали в направлении к Константинополю, Андроник принял решение вырваться из рук валахов. Он притворился, будто день и ночь страдает расстройством желудка, часто слезал с коня и удалялся в кусты.
Таким образом он усыпил бдительность сопровождавшей его охраны. Однажды в сумерках, сидя на корточках в кустах, он воткнул в землю посох, которым он, как мнимый больной, имел обыкновение пользоваться при ходьбе, повесил на него свой плащ и нахлобучил сверху шляпу. Таким образом он сымитировал фигуру сидящего на корточках человека, а сам в это время спрятался под прикрытием густых зарослей. Через некоторое время валахи обнаружили коварство, жертвой которого они пали. Ошеломленные, они начали преследование Андроника в направлении, по которому его вели. Андроник же лесными тропами добрался до Галицкой Руси[266].
В распоряжении Мануила был хороший следственный аппарат, с помощью которого тотчас смогли установить, что при побеге Андронику помогал Пупак. Пупака публично избили, и один из герольдов водил его по кругу на веревке, причем Пупак в это время должен был громко выкрикивать: «Каждого, кто принял в своем доме врага императора, изобьют и будут публично водить по улицам». Он выкрикивал это с радостным лицом. Его взгляд был обращен прямо на собравшуюся рядом с ним людскую толпу, и, обращаясь к ней, он смело продолжал:
«Каждый, кто хочет, может считать позором для меня то, что я принял в своем доме моего благодетеля».
Во время подготовки второго побега из тюрьмы важнейшая роль предназначалась таинственной фигуре некоего слуги, единственного, кто имел доступ к Андронику. По-видимому, это был пленный раб неизвестного происхождения. Хониат называет его άνδράποδος, παιδαρίσκος — рабом, подобным ребенку, — который явно с умыслом был наделен обязанностями прислужника, так как едва владел греческим языком[267].
Общение узника с таким стражником представлялось совершенно невозможным. Однако Андроник очень скоро завоевал полную преданность своего слуги, хотя последнему за помощь сбежавшему заключенному угрожала мучительная смертная казнь. Слуга бескорыстно ставил свою жизнь на карту, ведь мы не слышали ничего о каком-либо вознаграждении, которое ему предложили бы за это Андроник или его семья. Андроник соблюдал все меры предосторожности, чтобы никому не выдать своих намерений. Ведь провал сделал бы возможность нового побега из тюрьмы ничтожной, по меньшей мере на долгие годы. Но как мог Андроник объясняться со слугой? Если мать Андроника действительно была русской княжной, что я пытался доказать во второй главе данной книги, тогда для него знание русского языка было бы само собой разумеющимся. Когда Андроник заметил, что он имеет дело с русским, то поведал ему о своем происхождении, чем окончательно склонил «земляка» на свою сторону. Эти мысли первым высказал С. Шестаков[268], который даже пошел еще дальше и сделал предположение, что, возможно, этим языком владел и Мануил, сын Андроника. Андроник тотчас начал давать поручения своему слуге, который помогал двоюродному брату императора «из солидарного протеста против неволи»[269]. Благодаря ему Андроник имел связь со своей семьей, от него же он знал и подробности того, что происходит во дворце, что очень пригодилось ему при встрече со стражниками[270]. Побег прекрасно удался, и никто во дворце не мог понять, кто был помощником Андроника. В противном случае Хониат, скорее всего, сказал бы что-нибудь о наказании тюремного слуги, раз уж он сообщил о том сравнительно мягком наказании, которому подвергся Пупак.
Дальнейшие подробности побега Андроника стали известны только после его возвращения в Константинополь и примирения с Мануилом I. Другим существенным подтверждением того, что Андроник знал русский язык, служит свидетельство Никиты Хониата, что он мог благодаря сильному варварскому акценту так коверкать греческий, как будто бы не умел на нем говорить вовсе[271]. Говорили, впрочем, что он и над надгробным памятником Мануила шептал что-то на варварском наречии[272]. Выводы Шестакова были подтверждены еще и другими данными, а именно имеющимися сведениями о том, что Андроник при правлении своего двоюродного брата дважды пытался искать убежища на Руси, где он, как мы уже говорили, принимал участие в заседаниях Совета бояр. О знании Андроником турецкого языка в рассматриваемый период времени не могло быть и речи, так как за время короткого плена в 1143 году он не