. В 1180-х же годах феодалы уже представляли собой большую общественную силу, которая, несмотря на многолетнюю борьбу Андроника, должна была его победить. Митрополит Михаил Акоминат и хронист Никита Хониат, которые упрекали Андроника за развязывание террора, с одобрением говорят о том, что Андроник обуздал непомерную власть феодалов[574]. Ошибка Андроника в этой неравной борьбе заключается в том, что он не искал поддержки ни у крестьянства, ни у столичного плебса. Материальное положение беднейших слоев столицы не улучшилось, так что народ Константинополя не видел никаких оснований для того, чтобы поддержать его террористические методы правления. Народ, разочарованный тем, что он так и не смог выйти из нищеты, быстро лишил Андроника своей поддержки, которую так охотно оказал ему в мае 1182 года.
Андроник оздоровил отношения в провинциях, пытаясь достичь централизации императорской власти. Он ликвидировал пиратство, что содействовало развитию портовых городов. Развитие столицы и ее украшение продвигались быстрыми темпами. Во внешней политике Андроник думал над тем, чтобы сохранить статус-кво, занимая оборонительную позицию. Андроник никогда не был хорошим стратегом, но был неплохим политиком. Он помешал созданию венецианско-сицилийского союза тем, что заключил с Венецией благоприятный для него договор. Содействуя византийским интересам, он искал согласия с Папой Луцием III, вел дальновидную политику в отношении султана Саладина, которого он хотел сделать союзником на случай войны против Запада. При этом он думал о присоединении к Византийской империи латинских княжеств Малой Азии. Насильственная смерть Андроника уничтожила все его старания. Первый же акт правления нового василевса, Исаака Ангела, отменил все реформы, которые проводил его предшественник. Однако Византийская империя уже не вернула себе былого значения на международной арене и через двадцать лет пала, став легкой добычей латинян.
Экскурс
1165 год был отмечен дальнейшими дипломатическими шагами императора Мануила I по отношению к русским княжествам, известным под общим названием Тавроскифия. Военные акции Стефана III против Византии принудили Мануила создать антивенгерский фронт. Он заручился поддержкой Венеции[575] и попытался при посредничестве специального посланника завоевать расположение русских князей. К сожалению, основные источники, которые могли бы служить основанием для понимания этой дипломатической миссии, крайне запутанны, что, на мой взгляд, следует приписывать не столько ошибке в точности данных у Киннама[576], сколько тому обстоятельству, что мы вынуждены иметь дело с эпитомой. Киннам был свидетелем описанных событий. Как секретарь Мануила он имел легкий доступ к дипломатическим документам, в то время как для более позднего автора эпитомы событий на Руси и имена князей были полностью непонятны.
Вскоре после возвращения Андроника от Ярослава Осмомысла Мануил направил посла в Киевское княжество и к другим князьям: «И Мануил, из рода Комнинов, направился к тавроскифскому народу, чтобы напомнить его правителю о договоре, который уже был заключен с императором и скреплен клятвой, и упрекнуть его за то, что он поддерживает дружбу с Ярославом, князем Галицким»[577]. Упомянутым здесь правителем был Ростислав, которому Ярослав помог в овладении киевским престолом. Ростислав вел самостоятельную политику вопреки интересам Византийской империи[578].
Зато чрезвычайно загадочной является фигура посла. Наверное, это был или император[579], как считал К. Грот[580], или какой-нибудь нигде не упомянутый двоюродный брат императора[581], которого мы вообще не знаем. Скорее всего, речь здесь идет о старшем сыне Андроника Мануиле, единственном члене императорского дома из более младшего поколения, носившем то же имя, что и император. В 1165 году ему было 20 лет, и он исключительно хорошо подходил для выполнения доверенной ему на Севере миссии[582]. Император, помирившийся со своим двоюродным братом, мог с успехом использовать в качестве дипломата его сына. Одно, между тем, неясно: как мог император поручить своему послу Мануилу упрекать Ростислава за его дружбу с Ярославом, если Ярослав кроме сердечного приема, оказанного им своему двоюродному брату Андронику, «совершил много других дел на пользу грекам»[583]? Возможно только одно заключение: миссия Мануила не должна была касаться пребывания Андроника в Галиции и не должна была пытаться нейтрализовать его влияние на Ярослава. Зато абсолютно точным следует считать то, что в качестве посла был направлен представитель императорского дома. Высокий ранг посла, с одной стороны, является убедительным свидетельством того, какое исключительное значение придавал Мануил этой миссии. С другой же стороны, этот жест говорит о силе русских княжеств и их самостоятельности по отношению к Византии.
Немного дальше эта эпитома вызывает еще большее смущение. Во второй раз Киннам говорит: «По этой причине Мануил направился к Примиславу, но также затем, чтобы ему получить для греков союзные войска»[584]. Потом этот посол направился к Ростиславу, правителю Тавроскифии, чтобы заключить военный союз[585]. Говорят, что миссия прошла благополучно (κατά σκόπον). Оба русских князя, польщенные столь высоким посольством, пообещали все, чего желал император. Потом Киннам переходит к галицийскому визиту. Мануил не забыл и Ярослава. Согласно эпитоме Киннама, Мануил будто бы расположил к себе Ярослава письмом следующего содержания:
«Мы не будем мстить Тебе за Твою неблагодарность, которую Ты выказал, забыв безо всякого повода свои обещания и давно заключенные соглашения[586]. Хотя Ты вынашиваешь против нас крайне злые планы, мы обращаем Твое внимание на следующее: подумай, что, выдавая свою дочь замуж за Стефана, Ты отдаешь ее злому, ненасытному и разнузданному человеку. Не отдавай ему свою дочь, потому что он будет обращаться с ней как с уличной девкой. Он оскорбил наше Величество и нарушил принесенную присягу. Берегись, чтобы он и с Тобой не обошелся жестоко»[587].
Ярослав поверил этим словам «с варварской наивностью» (σύν βαρβάρψ τινι ασφαλεία). Вышеприведенное письмо является убедительным свидетельством хитрости византийской дипломатии по отношению к русским князьям. Несмотря на плохо скрываемую надменность Киннама, когда он говорит о «варварской наивности» русского князя, мы, однако, констатируем, что заключение брака дочери Ярослава со Стефаном III было отложено на более поздние времена[588]. Политика Мануила на сей раз увенчалась успехом. Тон письма подтверждает тот факт, что Мануил очень уважал Ярослава, принимая во внимание его «железную власть»[589].
Все сведения о посольстве Мануила к русским князьям Киннам суммирует следующими пятью записями: в первой записи речь об имени не идет вообще[590]; во второй записи[591] хронист упоминает некоего Примислава (?); в третьей записи[592] фигурирует Ростислав, названный правителем Тавроскифии; в четвертой[593] император Мануил предостерегает Ярослава от Стефана; в пятой записи хронист упоминает Примислава вторично[594], на этот раз абсолютно ошибочно, потому что из смысла сказанного вытекает, что речь идет о Ярославе Осмомысле, то есть именно о том князе, который смог предоставить Мануилу помощь в войне с Венгрией.
В первой записи Киннам, вероятно, имеет в виду Ростислава Мстиславича[595], потому что он упрекает его в дружбе с великим князем Галиции. Ростислав взошел на киевский престол в 1159 году при немалой поддержке Ярослава Осмомысла и князя Волыни Мстислава Изяславича, что свидетельствует, кроме того, о более тесных связях Ярослава с другими русскими князьями, чем это было при жизни его отца Владимирко[596]. В этой эпитоме после короткого описания бегства Андроника в Галич сообщается: «Поэтому Мануил прибыл к Примиславу (?), чтобы получить вспомогательные войска для войны против Венгрии». Из этого может вытекать, что Киннам, возможно, имеет здесь в виду того же самого Ростислава, но это предположение противоречит смыслу следующей фразы: «Посол пришел также к Ростиславу, чтобы заключить с ним военный союз». Оба князя почитали за честь принять столь сановного гостя. Следовательно, речь здесь идет явно о двух разных персонах, поэтому объяснение С. Шестакова, что большая часть относится ко всем тавроскифам (русским) в целом, ошибочно — так же, как и его заключение, что эпитома обгоняет события и говорит о более поздних фактах[597]. Выражение ήσθέντες (большая часть) указывает на то, что в тексте речь идет уже о Ростиславе и даже, как я упоминал, уже в первой записи говорится именно о нем, хотя бы даже и без указания имени