Внешне, вспоминал о знакомстве с Ю. В. Андроповым Николай Кондратьевич Вакуленко, начальник 2-го управления КГБ при СМ Украинской ССР, он выглядел богатырем: высокого роста, плотного телосложения, плечистый, с цепким пронзительным взглядом и несколько глуховатым голосом. На первый взгляд казался несколько суховатым и малоразговорчивым. Он всегда внимательно выслушивал собеседников, задавал уточняющие вопросы, постепенно втягивал их в обсуждение затронутых вопросов и выработку возможных вариантов решения. Был проницателен и быстро «раскусывал» того, кто хотел подстроиться под него. Провести его было чрезвычайно сложно.
Первый заместитель начальника ПГУ В. А. Кирпиченко подчеркивал, что Андропов не терпел «нудных докладов, построенных по стандартной схеме. Он раздражался, перебивал докладчика, задавал множество неожиданных вопросов. „Я предупреждал резидентов, — писал в связи с этим В. А. Кирпиченко, что к докладам и отчетам надо готовиться очень основательно, что необходимо знать все детали обсуждаемых вопросов и ориентироваться на ведение диалога“».
Даже столь высокопоставленный работник разведки, как В. А. Кирпиченко, подчеркивал, что «нередко покидал кабинет председателя с чувством неудовлетворенности самим собой, так его уровень мышления, знания, умения нестандартно и увлекательно вести беседу заставлял осознавать, и иногда довольно остро, собственную некомпетентность в ряде вопросов, неспособность также досконально разобраться в существе каких-то проблем».
Будь это единичное признание, его можно было бы отнести на счет комплиментарности по отношению к бывшему руководителю (хотя у большинства наших мемуаристов комплиментарность, как и объективность, по отношению к коллегам, и прежде всего — бывшим, явно не в чести). Но повторенное неоднократно, разными людьми и при разных обстоятельствах, оно, безусловно, характеризует, прежде всего, отличительные, если не выдающиеся, личные качества Андропова как человека и как руководителя.
Уже с середины 1960-х гг. в Москве иногда проходили «демонстрации», в которых участвовали от двух-трех, до нескольких десятков человек. Их требованиями, как правило, были: «Свободу религии!» (требования так называемых «религиозных диссидентов»), «Свободу выезда из СССР!» (требования «еврейских активистов-отказников» и немцев), «Никакого возврата к сталинизму!» (сторонники «демократического движения»).
Эти действия, со стороны их участников, в значительной степени имели характер «саморекламы» или выполнения заданий по проведению провокационных действий, приуроченных к каким-то знаменательным датам или событиям общественно-политической жизни СССР. Однако зарубежным антисоветским центрам они были нужны и важны как «доказательства наличия оппозиции и сопротивления» в Советском Союзе. О них оперативно сообщали своим аудиториям западные «радиоголоса» — американский «Голос Америки из Вашингтона», британская «Би-би-си», «Немецкая волна» и «Кол Исраэл» («Голос Израиля»). И столь же важно для зарубежных антисоветских центров было оперативное получение информации о произошедших акциях, о которых заранее оповещались и на которые приглашались иностранные корреспонденты. Задачей же чекистов являлось недопущения подобных акций и ликвидация каналов оперативной передачи информации за рубеж.
И, хотя для жителей мегаполиса «демонстрации» проходили практически незаметно, столичное управление КГБ было обязано информировать партийные инстанции о такого рода «антиобщественных действиях». Понятно, что подобные «демонстрации» нервировали московские власти.
Если эти действия сопровождались нарушениями общественного порядка, их активные участники или подстрекатели получали 15 суток административного ареста, с ними проводились профилактические беседы, при наличии юридических оснований — отдельные из их участников привлекались к уголовной ответственности.
Бывший начальник 5-го управления КГБ СССР Ф. Д. Бобков вспоминал в связи с этим следующий эпизод. «Совещание у Андропова, на котором присутствовали Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко, министр внутренних дел Н. А. Щелоков, начальник УКГБ Москвы С. Н. Лялин, два заместителя председателя КГБ — Г. К. Цинев и С. К. Цвигун и я.
От московских властей выступил Лялин. По поручению первого секретаря МГК КПСС В. В. Гришина[124] он поставил вопрос о выселении подстрекателей демонстраций из столицы. Ему возражали: подобные административные меры противоречат закону. Лялина решительно поддержал Щелоков, он предложил „очистить столицу“, создав для этого штаб из представителей КГБ, МВД и прокуратуры.
— Это снова тройки?[125] — осторожно спросил я. Руденко поддержал меня и стал спорить со Щелоковым. Тот настаивал на своем. Цинев и Цвигун молча ерзали на стульях…
Тогда я вновь попросил слова и попытался доказать, что это прямое нарушение законодательства.
— Что же ты предлагаешь? — спросил Андропов.
— Если у Лялина есть доказательства, что эти люди совершили преступление, пусть их судят по закону. Только суд может определить меру ответственности, — ответил я.
Но Лялин и Щелоков не сдавали позиций. Спор продолжался часа два, но мы так и не пришли к какому-то решению. Андропов закрыл совещание, предложив еще раз хорошенько все обдумать…
Гришин готов был любой ценой заплатить за спокойствие и порядок в столице, а этому „руководителю московских большевиков“ лучше не становиться поперек дороги.
Зато я получил полное удовлетворение, когда мне позвонил Андропов.
— Правильно поставил вопрос, — сказал он. — Выселять никого не будем!
Я хорошо понимал, что в споре по поводу репрессивных мер, как в зеркале, отражается характер взаимоотношений между руководителями государства и очень четко высвечиваются карьеристские устремления тех, кто из огня этой борьбы хочет выхватить каштаны для себя.
Со стороны наши разногласия выглядят так: Гришин, как человек принципиальный, остро ставит вопрос — очистить Москву от скверны, а „либерал“ Андропов проявляет нерешительность. Министр внутренних дел Щелоков выступает, разумеется, на стороне Гришина»[126].
Прежде чем познакомить читателя с повседневной деятельностью председателя КГБ, приоткроем и еще одну, главную тайну Андропова.
Главная тайна Андропова
Большинство авторов, писавших о Ю. В. Андропове, практически не упоминали и не задумывались о его работе в Политбюро Центрального Комитета КПСС, сначала в качестве кандидата, а затем — и полноправного члена этого высшего партийно-политического органа Союза Советских Социалистических Республик. А эта сторона многогранной деятельности Юрия Владимировича имела важное значение для выработки и реализации политики обеспечения безопасности страны.
Приступая к освещению этой малоизвестной страницы биографии Андропова, следует отметить, что кандидаты в члены Политбюро ЦК участвовали, с правом совещательного голоса, в его еженедельных заседаниях в Ореховом зале, рядом с «парадным» кабинетом Генерального секретаря ЦК КПСС в Кремле[127] (второй его, «рабочий» кабинет под номером 6 находился на пятом этаже подъезда № 1 А главного здания ЦК на Старой площади).
Избрание в качестве кандидата или члена Политбюро ЦК означало приобретение лицом дополнительных должностных прав и полномочий, в частности, запрашивать дополнительную информацию, анализировать ее, высказывать предложения и мнения по обсуждавшимся вопросам.
Кое-кто до сих пор недоумевает: а почему это Ю. В. Андропов стал членом этого высшего политического органа Советского Союза? Чего не было после июня 1953 года? Но тогда зададим себе и попытаемся объективно ответить на вполне обоснованный вопрос: а является ли целесообразным присутствие именно в таком коллективном органе государственного управления страной руководителя ведомства, отвечающего за обеспечение государственной или национальной безопасности страны? Тем более, в обстановке холодной войны? На наш взгляд, ответ на этот вопрос вполне очевиден.
Ведь, согласно пункту 27 Устава КПСС, «высшим принципом партийного руководства является коллективность руководства — непременное условие деятельности партийных организаций, правильного воспитания кадров, развития активности и самодеятельности коммунистов». В соответствии с Уставом КПСС Политбюро ЦК избиралось всего лишь «для руководства работой партии между Пленумами ЦК» (пункт 38 Устава КПСС). И в связи с этим ему были делегированы полномочия и функции Центрального Комитета КПСС — в промежутках между съездами руководить всей деятельностью партии, местных партийных органов, осуществлять подбор и расстановку руководящих кадров, направлять работу центральных государственных и общественных организаций через партийные группы в них (пункт 34).
В связи с этим Политбюро рассматривало и утверждало не только проекты партийных документов — решений Пленумов ЦК и съездов партии, но и принимало («утверждало») решения Совета министров СССР, как это было, например, с Положением о КГБ при СМ СССР, руководителей других министерств и ведомств.
Таким образом, реальное значение этого коллективного органа управления было намного более значимым, чем это указывалось в Уставе КПСС, поскольку он рассматривал, обсуждал, принимал и утверждал решения, обязательныедля исполнения как Советом Министров СССР, так и другими государственными ведомствами, фактически вырабатывал основы политики государства в международной и внутриполитической сферах жизни Советского Союза.
Политбюро ЦК, особо подчеркнем, — в брежневско-андроповский период, поскольку этот порядок впоследствии был отменен при М. С. Горбачеве, рассматривались и утверждались тезисы для бесед советских руководителей с иностранными делегациями, в том числе и советские позиции по «деликатным» международным и внутриполитическим вопросам, которые могли бы быть подняты в ходе переговоров.