– Меня больше другое волнует, – сообщаю я, когда впереди замаячил купол цирка. – Это же сам Петр Первый. Как ты с ним разговаривать собираешься? «Нарушаете, вашество»?..
– Будешь мне подсказывать, как с местным градостроителем разговаривать, – улыбается наблюдающий и добавляет: – Вообще, это не совсем сам Петр Первый. Медный всадник – скорее один из его аватаров. Истинный Петр – над, – при этих словах мой спутник многозначительно кивает вверх, – а это – его часть на уровне городских легенд и книжных историй.
Бронзовое воплощение императора (медным его прозвали, как вы помните, благодаря известному произведению Пушкина) стоит перед зданием цирка, уперев руки в бока, а у входа застыли его конь и белая лошадь. Животные неотрывно глядят друг на друга и определенно не желают расходиться.
– Все понятно! – обрадованно восклицает Славка.
– Вот, поглядите, – по-простому обращается к нам Медный всадник, когда мы подходим к нему. – Любовь у них. Так что пометь себе где-нибудь, наблюдающий: я ничего не нарушаю. Это все конь. Не хочет возвращаться. Ему даже мое величество не указ. А без коня я вернуться не могу. Мы, как скульптурная композиция, должны представлять собой одно целое. Иначе непорядок.
– «Но что-то кони мне попались привередливые», – задумчиво цитирует Славка очередную песню.
– Слав, я в лошадях не разбираюсь, – на всякий случай предупреждаю я. – Так что зря ты меня позвал. То есть позвал, конечно, не зря, но в этом деле я, похоже, бесполезен.
– Я, например, разбираюсь в лошадях, а толку? – хмыкает наблюдающий и уточняет у памятника Петру: – Что, даже на команды не реагирует?
– Не реагирует, – уныло соглашается тот.
– Давно это у них? – спрашиваю я, указывая на лошадей.
– Со Дня святого Валентина. Как только выезжаем погулять, сразу мчится сюда, к ней. А этой ночью решил у нее навеки поселиться, – вздыхает Медный всадник и эмоционально потрясает руками. – Я не могу позволить ему тут жить! И уйти без него не могу! Мы же с ним одно целое!
Я смотрю сначала на бронзового императора, потом перевожу взгляд на наблюдающего, и мне в голову приходит восхитительная по своему безумию идея – поговорить с конем по душам.
– Он не лягается? – уточняю я у Медного всадника.
– Не лягается и не кусается. Он воспитанный.
– Вот и ладушки, – киваю я и направляюсь к коню.
Тот позволяет мне подойти к нему и дружелюбно обнюхивает мое лицо.
– Привет, – глупо говорю я и осторожно опускаю руку ему на шею. – Есть разговор.
Мы неспешно обходим квартал, а когда возвращаемся к ожидающим нас Славке, Медному всаднику и белой лошади, конь уже готов отправляться на законное место.
– Получите, распишитесь, – усмехаюсь я, подводя коня к его владельцу.
Медный всадник удивленно смотрит на меня, а белая лошадь грустно ржет.
– Он вернется, – успокаиваю ее я. – Но сейчас ему надо работать памятником, а тебе – барельефом, или как ты там правильно называешься.
Бронзовый император пожимает мне руку, вскакивает в седло и, попрощавшись с наблюдающим, устремляется к месту своей постоянной дислокации.
– Что ты ему такого сказал?! – изумляется Славка, когда мы доходим до Фонтанки и останавливаемся у парапета.
– Про великую миссию быть конем Медного всадника, – криво улыбаюсь я. – Про то, как горько будут плакать туристы, если не застанут их на месте. Про то, как расстроятся коренные жители. Нагнал патетики, перетер за эстетику. Ну, ты меня понимаешь.
– Нет, – жестко отвечает наблюдающий, и его взгляд становится пронзительно-острым.
Я вдыхаю, выдыхаю и почти скороговоркой выдаю:
– Они с возлюбленной живут на одном слое города. Я сказал, что не всем так везет, как ему. Тем, кому не повезло, гораздо тяжелее, но они все равно находят в себе силы исполнять свой долг там, где должны находиться. Ему повезло, поэтому он всего лишь обязан выстроить баланс между личным и рабочим, чтобы наблюдающему, то есть тебе, не пришлось балансировать его принудительно. Вот что я ему сказал.
– Да уж, – хмурится Славка и скрещивает руки на груди. – Ты в курсе, что это манипуляция?
– Это был честный мужской разговор, – упираюсь я. – Я тебе сейчас кратко пересказываю. С конем я говорил другими словами, и это не было манипуляцией. Отвечаю.
– Так и быть, поверю, – смягчается наблюдающий и спрашивает: – Ты чего сегодня такой потерянный? Чего тебе снилось, что так вышибло?
– Мы с тобой, – нехотя отвечаю я.
– Чем мы занимались? – живо интересуется он.
– Ничем предосудительным. Дело не в этом. Я запутался, какой из моих снов – реальность, а какой – просто сон? Или они все – просто? Или все реальны?
– «Все существующее – сон, все, что не сон, не существует», – вворачивает Славка очередную цитату, а затем задумчиво произносит: – Знаешь, действительно бывают просто сны, и на слое снов преобладают именно они. Но для тебя слой снов с некоторых пор служит порталом на другие слои города, поэтому многие твои сны представляют собой реальность. Хоть я и мастер слова, словами тебе не смогу объяснить, чем одни сны отличаются от других, но точно могу сказать, что на самом деле ты знаешь эту разницу. Ведь ты уже достаточно ощутил и увидел на многих уровнях Петербурга, а значит, можешь отличить одно от другого.
– Да, – соглашаюсь я и прислушиваюсь к себе. – Ты прав. Я знаю разницу.
– Мне тоже снятся обычные сны про нас, – вдруг тихо говорит наблюдающий.
– Что мы в них делаем? – прищуриваюсь я.
– Ничего предосудительного, – практически моими же словами отвечает он и ехидно добавляет: – Просто не успеваем. Я раньше просыпаюсь, чем начинается самое интересное.
– И что же, по-твоему, самое интересное?
– Ну-у-у, – тянет Славка, – я не знаю. Я же не досматриваю. Мне кажется, должно быть что-то про не мыть руки перед едой, пить сырую воду из-под крана и – о ужас! – курить за школой.
– Сразу ясно, что не досматриваешь! – смеюсь я. – За гаражами, Слав, за гаражами!
Дальше мы, как обычно, дружно ржем как кони – привередливые и не очень.
В этой серии мы знакомимся с Петром Первым в образе Медного всадника. Медный всадник – это монументальный конный памятник Петру Великому, созданный в 1768–1778 годах и стоящий на Сенатской площади. Памятник изготовлен из бронзы, а название «медный» закрепилось за ним благодаря поэме Пушкина «Медный всадник».
Медный всадник считается одной из центральных фигур мистического «петербургского текста» и за годы своего существования оброс многочисленными легендами. В частности, его называют хранителем города, который должен оставаться нерушимым и стоять на своем месте, однако иногда он спускается с постамента и скачет по улицам Санкт-Петербурга.
Без цирка же на Фонтанке (наб. реки Фонтанки, д. 3) трудно представить себе город. Это единственное в России цирковое здание, сохранившееся с девятнадцатого века до наших дней. Основатель цирка Гаэтано Чинизелли был отличным наездником и дрессировщиком лошадей. Лошади в цирке выступали всегда, с ними связана геометрия здания и даже цирковые приметы. По легенде, всем артистам цирка Чинизелли необходимо поцеловать нос лошадки перед выходом на манеж.
Андрюха, у нас… Восстание домовых
– Андрюха, у нас домовые Смольный взяли! – сообщаю я напарнику, когда тот является на мой зов.
– А почту, телефон и телеграф? – усмехается он.
– Насчет телеграфа не знаю, но их официальный телеграм-канал пишет, что администрация Санкт-Петербурга полностью перешла под контроль домовых. По крайней мере, на тонких слоях.
– И чем это нам грозит? – интересуется Андрюха, когда мы направляемся к парадному входу в здание Смольного института, в котором на всех слоях реальности и располагается администрация города.
– Лично нам – работой, – отвечаю я. – Пока не прислали спецназ, надо бы поговорить с этими повстанцами и понять, чего они добиваются. Потому как «вся власть домовым» – это, конечно, хорошо, но уже однозначный перекос. Не может быть у власти только одна какая-то узкая группа населения, особенно если заявлена демократия.
– Ты еще и в политике разбираешься? – кисло улыбается напарник.
– Честно? – Я пристально смотрю на него. – Не разбираюсь я в политике и вообще стараюсь держаться от нее подальше, но я – наблюдающий, и у меня профессиональное чутье на нарушение баланса. Это восстание домовых однозначно не гармоничное.
Перед входом на территорию Смольного прогуливаются два домовых, вооруженных винтовками Мосина образца прошлого века. Мы дружно фыркаем. Если учесть, что средний рост домового – примерно мне по колено, а длина винтовки со штыком – почти два метра, выглядит это комично.
– А бывают гармоничные восстания? – уточняет Андрюха.
– Бывают, но давай не будем об этом, – говорю я и обращаюсь к охранникам: – Позовите главного. Скажите, к нему наблюдающий с помощником.
Один из домовых засовывает пальцы в рот и громко свистит. На свист прибегает домовенок, которого охрана и посылает за главным.
– Как у них все организованно-то, – искренне восхищается мой напарник, прислоняясь к ограде.
– Не говори, – киваю я и встаю рядом.
Главный снисходит до нас минут через десять. Глядя на него, я вспоминаю строки из песни: «Батька Махно смотрит в окно». По крайней мере, шапка и кафтан у лидера повстанцев явно сохранились еще с тех времен и событий.
– Ты, что ли, наблюдающий? – с ленцой спрашивает он у Андрюхи.
– Нет, я – его помощник, – широко улыбается тот и кивает на меня: – Вот наблюдающий.
– Я наблюдающий, – представляюсь я и добавляю: – И я заявляю о нарушении.
– С каких это пор детей берут на такие должности? – хмыкает домовой, окидывая меня презрительным взглядом. – Хотя, сказывают, известный писатель Гайдар в четырнадцать лет дивизией командовал. Сам я его тогда не встречал, но проверенные источники врать не станут.
Соглашусь, внешность у меня специфическая. Чтобы соблюсти нейтральность, я выгляжу как подросток, подстриженный и одетый в стиле «унисекс». Это, с одной стороны, играет мне на руку – меня не воспринимают