всерьез и расслабляются, с другой – меня не воспринимают всерьез, да. Впрочем, для домового, заставшего махновщину, я в любом случае ребенок. Как бы то ни было, надо делать свою работу.
– Я, наблюдающий, заявляю о нарушении, – повторяю я.
– О каком это нарушении ты тут заявляешь? – подбоченивается домовой. – Все законно. Мы заняли Смольный своими честными силами.
– И чего же ваши честные силы хотят? – интересуюсь я.
– Справедливости, – гордо отвечает он.
– И в чем же она выражается?
– Мусор не вывозят, – перечисляет тот, – снег и лед не убирают, сосульки не скалывают. Жильцы наши жалуются, травмы получают. Мы слушали их, слушали и решили: надо брать Смольный и всю власть в свои руки.
– Ты, батя, опоздал на пару-тройку месяцев со своей справедливостью, – говорит ему Андрюха, у которого вид главного, похоже, вызвал ровно те же ассоциации, что и у меня. – Мусор, сосульки, снег – когда все это было-то?
– Нет, – рассудительно отвечает домовой. – Мы как раз вовремя. Накопили силы, захватили власть, а там, глядишь, скоро следующая зима, но все уже будет нормально. Правильно и справедливо.
– Понятно, – вздыхаю я, – но захват власти таким путем может принести вам проблемы. Можно же было мирно.
– Нельзя, – обрубает главный. – Нас, домовых, за силу никто не считает, а мы – сила. Поэтому теперь у нас власть.
– Ты же, батя, сообразительный, – разводит руками мой напарник. – Вот и соображай: если будете и дальше играть во власть, сюда прибудет спецназ и поиграет с вами в догонялки. Или в «Зарницу». Как пойдет. За то, что игра будет справедливой, лично я не ручаюсь.
– Мы им такую «Зарницу» покажем… – потрясает кулаками домовой.
– Ага, с «трехлинейками», – ехидно отзывается Андрюха. – Вы их из какого могильника выкопали? Или в музее свистнули? Это вам тоже припомнят.
– Мы хотим, чтобы никто никому не показывал, – добавляю я. – Давайте как-то миром разойдемся, пока сюда силы всякого реагирования не бросили.
– Миром не получится, – констатирует главный. – Могу предложить вариант: если вы двое померяетесь удалью с моей ватагой и победите, мы уйдем.
Не успевает он произнести «ватага», как за его спиной вырастает многочисленная группа домовых с арматурой и бейсбольными битами в руках. Рожи у них что ни на есть разбойничьи. Видимо, это привычные ко всему обитатели коммуналок, общаг и бараков.
– Хорошо, – соглашаюсь я, потому что просто больше и сказать-то нечего.
– Слав, ты чего? – с недоумением шепчет Андрюха. – Они нас массой задавят. Если только пулемет против них выставить…
– «А лисички взяли спички, но, увидев фронт работ, запросили огнемет», – бормочу я в ответ. – Или пулемет, да.
– Ты кто такой будешь, наблюдающий? – тем временем интересуется главный, неспешно отходя с линии атаки. – Мы, например, с девчонками принципиально не деремся.
– Признавайся, Славочка, самое время, – советует напарник и смотрит на меня такими глазами, что признаться хочется во всем – даже в том, к чему отношения не имеешь. Но у меня тоже есть свои принципы.
– Признаться и бросить тебя на растерзание этой ватаге? Не дождешься! – ухмыляюсь я и с вызовом заявляю домовым: – Считайте тем, с кем вам религия драться позволяет.
– Потом не хнычь, – предупреждает главный и дает отмашку.
В этот же самый момент рядом с нами с визгом тормозит микроавтобус спецназа, и из него высыпаются бойцы с автоматами наперевес. Я вскидываю руки вверх и громко кричу:
– Не стрелять! У нас учения!
– Сказали: восстание, – бросает мне командир спецназа.
– Учения, – так, чтобы слышали все, включая домовых, с нажимом говорю я. – Отработка ситуации захвата власти в условиях, максимально приближенных к реальным. Совместный проект наблюдающих и домовых. Все под контролем. Можете позвонить нашему руководству. Оно подтвердит.
– Правда, что ли? – изумляется Андрюха, на всякий случай тоже приподнимая руки и демонстрируя спецназу свои мирные намерения.
– Оно что угодно подтвердит, если будет надо для дела, – шепотом отвечаю я ему и шиплю на главного домового: – Только попробуй своих сейчас же из Смольного не отозвать и в «телеге» про учения не написать. Лично разберусь с тобой по закону военного времени.
– А справедливость? – обиженно тянет тот.
– Будет тебе справедливость. И скажи спасибо, что не правосудие, – обещаю я и велю: – Расходитесь по домам и устанавливайте порядок там. По остальному тебя вызовут куда надо, и все изложишь кому следует.
– Слав, а тебе не попадет? – тихо спрашивает у меня Андрюха, пока мы наблюдаем, как домовые (под присмотром донельзя удивленного спецназа) стройными рядами покидают здание.
– Разумеется, попадет, но не сильно. Конфликт разрешен. Никто не пострадал. Домовые даже администрацию не разгромили и не разграбили. Они же хозяйственные. Гораздо больше попадет тому, кто прислал спецназ, не дождавшись, пока мы решим это дело.
– Спасибо, – внезапно говорит мне напарник, когда мы уже идем в сторону Смольного собора.
– Это еще за что? – удивляюсь я, судорожно перебирая в голове варианты, за что он сейчас может меня благодарить.
– За то, что теперь говоришь «мы», – радостно отвечает Андрюха. Его глаза при этом светятся неприкрытым лукавством.
– Ах ты… – наигранно тяну я.
– Ах мы, – подмигивает он.
– Мы – не ах, мы – ух! – поправляю я, а дальше ситуация разворачивается по привычному сценарию: мы дружно смеемся в голос над моими словами, над самими собой, да и вообще.
Попробуйте представить себе петербургский культурный код без Смольного. Попробовали? Согласитесь, уже не то.
Смольный институт – здание, возведенное в 1806–1808 годах и расположенное по адресу Смольный проезд, дом 1, – в настоящее время является не только памятником истории и архитектуры, но и музеем и резиденцией губернатора Санкт-Петербурга.
Здание Смольного наиболее известно своей ролью в событиях Октябрьской революции. В октябре 1917 года здесь расположился штаб по подготовке к большевистскому восстанию. До переноса столицы в Москву Смольный служил штаб-квартирой правительства большевиков и лично Владимира Ильича Ленина. Начиная с 1918 года здание занимают органы городского управления.
Андрюха, у нас… Хранитель Грааля
Когда я прихожу на встречу со Славкой, наблюдающего нигде нет. В эфире, точнее на том слое Санкт-Петербурга, где я оказался, стоит звенящая тишина. Что за дурацкие шуточки, возмущенно думаю я.
– Славка, – говорю нарочито громко, – хорош прятаться, выходи. Так уж и быть, бить не буду, просто выпорю.
Наблюдающий не отвечает. Он отсутствует в этом пространстве, хотя я был стопроцентно уверен, что мы встретимся тут – на канале Грибоедова, неподалеку от Казанского собора. Возмущение проходит, а ему на смену в душу закрадываются нехорошие подозрения.
– Слав, – растерянно шепчу я, – ну где ты? Не дури.
Оттого что наблюдающий не отзывается, мне становится тоскливо и немного тревожно. Вот как узнать, где его носит? Решение приходит не сразу, но приходит. Спускаюсь к воде, достаю из кармана мелочь и начинаю кидать монеты в канал. Через некоторое время на поверхности появляется голова русалки с зелеными волосами.
– А, это ты. – Ее раздраженное выражение лица меняется на приветливое.
– Извини, – отвечаю я, – не знал, как позвать. Может, подскажешь, где наблюдающий?
– Поцелуешь – подскажу. – Русалка подплывает ближе и томно глядит на меня.
Целоваться с русалкой мне совершенно не хочется, но если это единственный мой шанс узнать, где Славка, значит, я буду целоваться с русалкой.
– Хорошо. Поцелую, – решительно сообщаю я и наклоняюсь к ней.
– Я пошутила, – внезапно грустнеет она и, оттолкнувшись от гранита, отплывает назад. – Не надо меня целовать. Наблюдающий в Петропавловской крепости. У них собеседование с Петром Первым.
– С каким Петром? – уточняю я.
Со Славкиных слов я помню, что истинный император находится где-то над городом и миром, а на многочисленных слоях Питера действуют в основном его аватары, например тот же Медный всадник.
– Первым. – Русалка смотрит на меня так, будто сомневается в моих умственных способностях. – Он нашего наблюдающего к себе на службу хочет. Так что иди в крепость. Может, успеешь попрощаться.
Сердце обрывается, стремительно падает вниз и трепыхается где-то в районе желудка. Когда я взлетаю вверх по ступеням, в спину мне доносится:
– Увидишь наблюдающего, передай ему, что у него есть настоящий друг.
– В смысле? – оборачиваюсь я.
– Ты был на все готов ради того, чтобы узнать, где он и что с ним. – Русалка обворожительно улыбается мне. – Значит, ты – настоящий.
Славку я замечаю издалека: он одет в темно-синюю форму. Два ряда серебряных пуговиц сияют на солнце. Наблюдающий неторопливо идет вдоль Петропавловского собора, а рядом с ним шагают еще двое – старец в белом одеянии, похожий на монаха, и сам Петр Великий.
Я сбавляю шаг, затем сажусь на ближайшую скамейку и наблюдаю за троицей. Мне начинает казаться, будто меня здесь и нет. Я – пыль, прах земной, а они – столпы и основы, но не только этого города, а те, на которых держится мироздание, которое они ежесекундно делают настоящим только своим в нем присутствием.
Славка поворачивает голову и замечает меня. Строгое лицо озаряет улыбка. Старик следит за его взглядом и тоже добродушно улыбается. Император, напротив, хмурится. Потом, перекинувшись еще несколькими фразами, они прощаются друг с другом кивком. Старец и Петр поворачиваются ко мне спиной и возвращаются ко входу в собор. Наблюдающий же неспешно направляется в мою сторону.
– Привет, – отстраненно здоровается Славка, садясь на край скамейки.
Он сидит с идеально ровной спиной и смотрит прямо перед собой.
– Привет, – отвечаю я, утыкаясь взглядом в землю под ногами.
Некоторое время мы молчим.
– Мне предложили должность Хранителя Грааля, – наконец говорит наблюдающий.