Многие с ним были согласны, пока автобус наш не остановился в середине Зарского леса перед встречным грузовиком. Мы высыпали из ЛАЗа и подошли к машине, из изрешеченных бортов которой сочилась кровь, будто виноградный сок из давильни. Какой-то парень влез в кузов посмотреть. Мать твою, прошептал он, спрыгивая и исчезая в кустах, откуда выпорхнула большая птица. Водитель грузовика, пожилой мужик с коричневым худым лицом, ничего не мог объяснить и только плакал в кабине. Езжай, сказал ему Парпат, и машина тронулась, подкидывая на ухабах полный кузов трупов…
Кажах первым заметил белую «Волгу», остановившуюся в сорока шагах от бензоколонки, где мы прятались. За тянущимися вдоль трассы тополями колыхались заросшие сорняком поля. Машина тоже качалась, и оттуда доносились сдавленные крики.
– По-моему, там кого-то трахают, – предположил Кажах.
– Похоже на то, – говорю. – Ты умеешь водить?
– Конечно, а ты разве нет?
Вдруг задняя дверца открылась, и из салона вывалились двое: высокий, одетый в черную кожаную куртку дядька, в которого вцепился коренастый, похожий на бультерьера, мужик. С другой стороны появился еще один, с пузом, и они вместе повалили высокого на асфальт и стали бить. Я выбежал из загаженной дерьмом операторской и начал стрелять в дерущихся. Те двое оставили свою жертву и бросились к машине. Кажется, я попал в похожего на бультерьера мужика, потому что он приволакивал ногу, другой, с пузом, прыгнул за руль, высокий остался лежать на трассе. Раненый схватился за дверцу, в ту же секунду «Волга» рванула и потащила его за собой. В такие моменты патроны, конечно же, кончаются. Пока я менял магазин, белый автомобиль со вцепившимся в него бультерьером был довольно далеко.
– Одолжи автомат! – крикнул Кажах. – Ну пожалуйста, я еще ни разу не убил человека!
– Тут некого мочить, а в машину ты уже не попадешь!
– Дай хоть прикончить вон того! – не унимался Кажах.
Я посмотрел на трассу и увидел бежавшего к нам со всех ног высокого дядьку. Досадно, конечно, что упустил ублюдков, нужно было стрелять одиночными, а не очередями, тогда я завалил бы обоих, и машина досталась бы нам. Но чувак в кожанке спутал мне все карты, ну да ладно, спас человека – и то хорошо, не зря, значит, сидели в засаде.
Опустив оружие, я немного расслабился, а Кажах, про которого я совсем забыл, воспользовался этим, вырвал из моих рук автомат, прицелился, нажал на спуск, и несколько горячих гильз попало мне в лицо.
– Не стреляйте! – кричал высокий. – Я свой, еврей!
В ярости я выхватил нож и приставил его к горлу Кажаха:
– Ты что делаешь, гад, заложника хочешь испортить?
Высокий в кожанке между тем приблизился к нам. Он плакал, обнимал нас по очереди и благодарил. Мне было не по себе, и я спросил, не ранен ли он. Нет, все в порядке, просто побили сильно.
Я спрятал нож, забрал у ошарашенного Кажаха автомат и спросил чувака в кожанке:
– А как ты оказался с ними в одной машине?
– Сам я цхинвальский, – сказал он. – Поехал в Гори к родственникам, по дороге нас высадили из автобуса и начали проверять паспорта…
– Ты цхинвальский? – переспросил я.
– Ну да, я учитель, в школе преподавал.
– Больше ничего не говори.
– Давай возьмем с него бабки, – прошипел мне в ухо Кажах.
Я его чуть не пристрелил:
– Какие еще бабки? Все цхинвальские теперь на голодном пайке!
Втроем мы поплелись обратно. Высокий на радостях подарил Кажаху свою кожаную куртку, часы и обручальное кольцо, а я думал о хромоногой Агунде, удалившей меня из сердца вместе с осколком из попы.
Вырваться из окружения
…Вот колледж пылает, а мальчики заперты в классе…
Мы не грабили банк, и у нас с собой не было сумки денег, я и Рябой просто пришли в заброшенное село собирать джонджоли. Казалось бы, ничего криминального, но, братцы мои, нас застукали, и вышла жуткая перестрелка с убитыми и ранеными. Мало того, враги погнались за нами, и Рябой, вместо того чтобы бросить корзину и бежать налегке, как старший, решил дать бой. И выбрал для обороны второй этаж недостроенного дома, хотя можно было закрепиться на первом – оттуда по крайней мере проще слинять! А лестница, братцы мои, только снаружи.
Но уже поздняк метаться, потому что враги потихоньку окружают хату и, видно, решили взять нас живьем. Иначе они позвали бы гранатометчика, и тот мокрого места от нас не оставил бы. Впрочем, солдатик с трубой, может быть, уже на пути сюда или ждет приказа. В кино я не раз видел, как хорошие парни пытаются выбраться из западни, но, понимая, что конец близок, произносят душераздирающие монологи. Герои в фильмах умирают так красиво, что мне всегда хотелось оказаться на их месте, но в реале, братцы мои, это совсем другое кино. Жаль, Бесы нет с нами, втроем легче отбиваться. Впрочем, нет: зачем тащить друга на тонущий корабль? Пусть живет себе, хоть могилы наши потом будет убирать. Но я не хочу умирать!!
В поисках выхода я ношусь по комнатам и, судя по тому, как пули крошат шифер, которым закрыты оконные проемы, смерть совсем близко. Иногда, впрочем, я подкрадываюсь к дыре в шифере, откуда неплохой обзор, и даю короткую очередь по шевелящимся кустам. Я уже выкинул три пустых магазина, пристегнул к автомату последний полный и стреляю одиночными из экономии. Рябой же сидит на стуле перед дверным проемом и смотрит в оптический прицел на дорожную насыпь, которая возвышается над домом. По ней бежит голый по пояс, загорелый гранатометчик, он, видно, хочет залечь за кучей гравия и оттуда пальнуть по нам из РПГ. И тут, братцы мои, Рябой спускает курок, винтовка в его руке дергается, я вздрагиваю от выстрела, а парень падает лицом в лужу. В кино я в восторге от таких трюков, но сейчас мне хочется, чтобы парень быстренько вскочил на ноги и, пока Рябой перезаряжает винтовку, успел спрятаться за кучей гравия. Но он лежит и, похоже, никогда уже не встанет. Я умоляю Рябого:
– Надо делать ноги, пока они не пригнали БМП!
– Флаг тебе в руки, – говорит он с усмешкой.
– Ладно, посторонись.
Рябой откидывается на спинку стула, я выскакиваю на каменную, без перил лестницу, но шквал огня загоняет меня обратно.
– Ну как? – ехидно спрашивает Рябой и снова направляет дуло на дорогу с трупом в луже.
– Я здесь точно не останусь.
– Дай знать, если найдешь лазейку.
Я снова принимаюсь бегать по комнатам второго этажа, спотыкаясь о мешки с закаменевшим цементом, лопаты, доски, ведра и прочую хрень, и обнаруживаю дверь в конце коридора, но она заперта. Я хватаю кирку и начинаю крошить дерево. Дверь слетает с петель, падает вниз, и, братцы мои, я вижу путь к свободе! Ура! Правда, вдоль проволочного забора, который тянется до самого обрыва над буйной после дождей Лиахвой, разрослась ежевика со жгучей крапивой. Солдатам оказалось слабо пройти сквозь нее, потому-то они и не смогли нас окружить. Можно рискнуть перемахнуть через ограду – по мне, лучше вырваться из ловушки с колючками в заднице, чем навсегда остаться здесь. Я бегу к Рябому и говорю, что нашел выход, давай вставай, я не шучу! Он берет корзину и медленно, будто нехотя идет за мной. Я останавливаюсь у дверного проема и говорю:
– Гляди, надо только сигануть через забор и колючки!
– Да ты спятил, я не оставлю им джонджоли.
– Да черт с ними, потом еще нарвем, я твоей жене все объясню, она поймет!
– Ладно, ты прыгай, а я посмотрю.
Я перебрасываю через изгородь автомат, делаю несколько шагов назад, разгоняюсь, прыгаю и, братцы мои, падаю в самую гущу зарослей. Но я так разгорячен, что не чувствую боли и выбираюсь из кустов. Одежда свисает с меня ленточками. Я подбираю автомат и кричу Рябому:
– Эй, не тяни, кидай сюда винтовку и корзину!
Но Рябой уходит обратно в дом, а я принимаюсь вытаскивать из себя колючки. И тут до моего слуха доносится рев БМП, он все ближе и ближе. В проеме появляется Рябой с деревянной лестницей. Он неторопливо спускается по ней с корзиной джонджоли. Я немного остыл и уже чувствую боль от царапин и ожогов.
– Где ты ее взял? – спрашиваю Рябого в досаде, выдергивая колючку из-под нижней губы.
– Ты про лестницу? Нашел.
– Что ж ты молчал?
– А ты не спрашивал.
Очутившись внизу, он кладет драгоценную ношу на землю, подбирает выбитую мной дверь, кидает ее на заросли ежевики и идет по ней как по мосту. Уже с безопасного расстояния мы смотрим на пылающий дом…
Мы чудом выбрались из окружения, и после выпавших на нашу долю тяжких испытаний неплохо бы по домам разойтись. Но Рябой, братцы мои, никак не может успокоиться и говорит: смотри-ка, солдаты думают, что мы все еще в доме, окружили его и потеряли всякую осторожность, у тебя как с патронами? Один неполный магазин, говорю и продолжаю щуриться на дымящийся особняк, из которого мы только что удрали, но, лопни мои глаза, зеленых человечков вокруг ни одного не засек. Кстати, у меня плохое зрение: минус три с половиной, однако надеть очки не решаюсь, потому что крутые парни с огненным взором презирают близоруких ботанов. Приходится притворяться: вижу пятерых, да они совсем как дурачки суетятся, очень неосторожно с их стороны…
А Рябой размышляет вслух, его закадровый голос раздражает, а планы – пугают меня: надо перейти на другой берег, спрятаться вон за теми кучами гравия в карьере, тогда мы окажемся за спиной солдат и перебьем всех! Только бы патронами разжиться. Я робко предлагаю сходить к Бесе, который недавно хвастал, будто выменял вино на боеприпасы у военных. Ладно, давай к нему, говорит Рябой, хватая корзину с джонджоли, и мы бежим прочь из села. У родника, однако, мы делаем привал, утоляем жажду и, освежившись, дергаем дальше.
Минут через десять я стучусь в дверь дома Бесы, а Рябой усаживается на лавку во дворике. Беса открывает и, увидев мою разодранную, в колючках одежду, испуганно спрашивает: что случилось, ты не ранен, брат? Со мной все в порядке говорю, а вот с патронами беда, кончились, можешь дать нам хоть сколько-нибудь? Конечно, да вы проходите, может, вина холодного? Спасибо, нет, мы очень спешим, слышишь пальбу, нам туда. А можно мне с вами, Таме? Я оглядываюсь на Рябого, как на командира, тот милостиво разрешает. Беса просит обождать, исчезает и выходит к нам в разгрузочном жилете с автоматом и со вскрытым цинком патронов в руках. Он торжественно ставит его на круглый пластмассовый столик под тутовником, и мы с Рябым набиваем карманы пачками патронов.