Целую неделю мы жили в этой квартире и за это время успели выдуть из бутыли все горючее, сожрать все, что было можно, я даже рассосал чурчхелы, которыми колол орехи, и на седьмой день Аца стал «работать». Я прибежал на выстрелы в комнату, где мой новый напарник, облокотившись на подоконник, целился из винтовки в лес Чито.
– Смотри вон на тот окоп, левее церкви, – прошептал Аца. Он был возбужден, и я сразу понял, что дело нешуточное. Меня даже слегка затошнило, и, не чувствуя под собой ног, я наступил на стреляные, еще дымящиеся на полу гильзы и едва не растянулся в шпагате, но вскочил, навел бинокль на тот самый окоп и заметил в нем какое-то движение. Из-за насыпи позади окопа кто-то бросил вниз две веревки, и они сначала просто висели, а потом вдруг натянулись словно лески под тяжестью клюнувшей рыбы. Только на крючке висели два солдата: один мертвый, второй в каске и бронежилете прятался за трупом. Похоже, он-то все и придумал и надеялся выкарабкаться, хотя на его месте я бы не дергался и сидел на дне ямы до вечера. Но, может, он был ранен, и у него не было других вариантов. Аца палил по ним, и я видел, как вытащили убитого, и его босые ноги исчезли в кустах над рыхлой бурой землей. А второй солдат в исклеванной пулями каске сполз обратно в окоп и завалился на бок, будто заснул. И темное красное пятно на его груди все увеличивалось, потому что Аца стрелял бронебойно-зажигательными и наверняка пробил на нем бронежилет.
Вечером я и Аца выпили за победу, однако на душе у меня было тяжело. Мой новый напарник держался бодрячком, но я заметил, что ему тоже не по себе, и он сказал, как будто оправдывался:
– Если бы они не сунулись сюда, то остались бы живы.
Потом я перестал ходить на эту чертову позицию и потерял своего нового напарника из виду. Хотя иногда мне ужасно хотелось разыскать его и поговорить с ним. А где-то через месяц Ацу Маргиева привезли мертвого из Абхазии, куда он пошел воевать добровольцем.
Несчастливое оружие
…одна любовь умерла, другая – уехала,
третья любовь
ох! любовей много, как бобов
да, попробуй, подсчитай их сейчас…
Рана на шее зажила на удивление быстро, прямо как на собаке, даже не успел похвастаться своей девушке. Странно как-то, ну да ничего, в следующем бою не буду зевать и получу еще несколько, но не такие пустячные, как эта. Потом быстренько соберусь и махну во Владик к Матильде. Представляю, как она испугается, увидев меня, перевязанного вдоль и поперек. Боже, вскрикнет она, где твоя рука, и бросится мне на шею и крепко-крепко обнимет. От ее страстных объятий раны на моем изуродованном войной теле откроются, забинтованные конечности станут влажными и теплыми, закапает кровь, и земля подо мной станет алой. Боль будет адской, но я вытерплю и скажу: полегче, моя козочка. И она трепетно, необыкновенно нежно поцелует меня, потом схватит за культю, затащит в дом и признается своему папочке: вот он, мой суженый, верней, то, что от него осталось, и, пока я не потеряла его совсем, ты должен благословить нас…
В городе было тихо, боев в ближайшее время не предвиделось, и я решил проведать своего друга Бесу – слышал, приболел он, может, ему лекарства какие нужны, а принести некому. Отодрав от шрама на шее грязный пластырь, я закинул автомат на плечо, помахал ребятам рукой – никто не видел моего прощального жеста, ну да плевать, – перешел мост и двинул в город.
На углу возле музея я встретился с одним своим приятелем, имя которого вылетело из моей контуженой головы, а спросить, как его зовут, было неловко. А тот изо всех сил пытался обратить мое внимание на свою забинтованную ногу, двигал ею, притопывал и даже постанывал, как будто испытывал мучительную боль, хотя лицо паренька сияло, – уж не спятил ли он? Впрочем, я знал, кто он: передо мной стоял отчаянный трус, он даже на перестрелках не отмечался и все же умудрился получить шикарную рану. Где, спрашиваю, справедливость? От злости у меня челюсти свело, а тот уже считал себя крутым и посмел обняться со мной. Я немного опешил от такой дерзости, но, подумав, решил не обижать парня, дружески похлопал его по спине и снисходительно спросил:
– Где это тебя?
– Вчера шел босой, – приятель расцвел от такого внимания к себе. – И здесь на этом самом месте наступил на осколок и поранился.
– Фу ты, – у меня отлегло от сердца. – Я думал, что-то серьезное. Ты хоть в больницу ходил, обработали врачи рану? Осколки на земле по два–три года валяются. Они опасны не меньше, чем ржавые гвозди на гнилых досках. Ты с этим не шути, братишка, иначе сепсис – и тютю.
– Я сделал все как надо, – улыбался безымянный приятель. – Спасибо за заботу. Сам-то как? А где твой пулемет?
– Махнулся с усатым Бота.
– На автомат?
– Ну да, – я погладил оружие по вороненому стволу.
– А ты знаешь историю этого автомата?
– Нет, а что?
– А то, что все, кто владел им, погибли, – приятель стал перечислять имена ребят, загибая пальцы, за которыми я внимательно следил.
– Шесть человек! – ахнул я и склонил голову, будто жалел безвременно покинувших наш бренный мир парней, не успевших как следует насладиться жизнью.
На самом деле мне было плевать на прежних владельцев: с одним я как-то сцепился, и он чуть не пришил меня – туда ему и дорога. Я скинул с плеча автомат, внимательно осмотрел, но не нашел на нем колдовских заклинаний или знаков. Оружие как оружие, только приклад с одной стороны обугленный – один из шести чуваков, которому оно принадлежало, сгорел в доме, только автомат успели спасти, может, даже шлепнули бедолагу из-за него. Ну да это фигня, я знаю хорошего гробовщика, вчера, кстати, встречался с ним, и он, несмотря на свою занятость – много заказов, – обещал сделать новый, из орехового дерева. Еще он сказал, что вырежет на прикладе мои инициалы, красиво, в кельтском стиле.
Я пожелал приятелю здоровья – спросить как зовут, не решился, все равно забыл бы, зато нажил бы себе врага, и моя спина стала бы для него желанной мишенью, – попрощался с ним и дернул к дому Бесы.
Июль жарил вовсю, и по дороге я подумал, что не худо бы иметь самокат с моторчиком. Уж я бы погонял на таком устройстве с ветерком, установил бы на нем пулемет и на ходу палил бы. С такими веселыми мыслями я дошел до перекрестка, откуда был виден холм. А там, наверное, снайпер с недремлющим оком в кустах затаился, скучает, чтоб его клещ энцефалитный покусал. И хотя мне ужасно хотелось получить рану – чтоб разжалобить Матильду и тем самым приблизить день нашей свадьбы, – но не от стрелка-профессионала. Такой точно не даст мне уйти с царапиной, если попадусь ему на мушку. Я остановился за старой кирпичной стеной углового дома, приготовился к рывку, но, заметив на противоположной стороне перекрестка грузного очкастого мужика с камерой, осадил коней. А тот навел на меня свой киносъемочный аппарат и попросил пробежаться по его команде.
– Будете снимать? – я выпрямился, взял автомат в руки, как будто собирался из него стрелять, и, бросив грозный взгляд на холм, бесстрашно улыбнулся, обнажив несколько желтых, давно не чищенных зубов.
– Да, если можно! Хотя нет, подождите.
– Что еще?
– А это не опасно?
– Конечно, опасно! Там, на холме, рота снайперов зарылась!
– Так, может, не надо?
– А плевать, если только по телику покажете! – я представил, как Матильда сидит на диване, смотрит передачу новостей и вдруг видит меня бегущего с автоматом через улицу. Ручаюсь, от таких кадров она завизжит от восторга. Да это круче, чем пропитанные кровью бинты, к тому же в рану может попасть инфекция, сепсис, и прощай, Матильда. А здесь я прославлю себя без особого риска, на снайперов плевать, они во время жары неактивны, впрочем, среди них есть фанаты, ничем не брезгуют, сукины дети, бабушек мочат, настоящие маньяки.
– Покажем, конечно! – орал очкарик. – Бегите!
До репортера было шагов двадцать, не больше, и я мгновенно очутился возле него.
– Камера не была готова, – сказал очкарик. – Сейчас только настроил. Если можно, пробегитесь еще раз, но только не так быстро.
– Ладно, без проблем.
– А вы можете стрелять на ходу? – спросил он робко, ни на что не надеясь.
– Конечно! – офигеть как круто, о таком боевике можно только мечтать, настоящий геройский трюк. Передернув затвор, я навел автомат на холм. – Готовы?
– Да.
Я встал лицом к холму и двинулся обратно к кирпичной стене боком, приставными шагами, лупя из своего оружия, рискуя попасть на око снайперу. От коротких очередей стало еще жарче, я наполнил тишину грохотом, автомат дергался в руках, гильзы отскакивали в сторону веселые, словно кузнечики, а трассеры красиво легли по направлению к высоте. Я остановился за укрытием и, поменяв пустой магазин на полный, посмотрел на парня с камерой:
– Ну как, сняли?
– О да! – репортер был в восторге. – Пожалуйста, повторите еще раз!
Я, наверное, разбудил всех снайперов на этом чертовом холме и уже боялся, что кто-нибудь из них уложит меня метким выстрелом в голову, и Матильда, увидев это на экране, сойдет с ума. Ну да ладно, авось пронесет. Я повторил смертельный трюк и, запыхавшись, стоял возле немолодого, пахнущего потом репортера и менял пустой рожок на полный, емкий, от РПК.
– Можно я вас попрошу об одном одолжении? – очкарик смотрел на меня умоляюще.
– Без проблем, – сказал я бодро.
– Давайте поменяемся местами, вы будете снимать, а я пробегусь с автоматом.
– Зачем вам это нужно? – от изумления я чуть не уронил автомат.
– Хорошо, я скажу, – он снял очки, вытер их грязным носовым платком, снова нацепил и уже смелей, как будто исповедовался, продолжал: – От меня ушла жена, и мне очень тяжело, я приехал сюда, в горячую точку, чтобы забыть ее, но у меня не получается. А сейчас, снимая вас, я подумал, что, может, она, увидев меня в кадре с оружием, вернется. Надежды на это мало, но почему бы не попробовать?