[2], ответил я, но это кличка, настоящего имени не помню, извини. Рухсаг у Ясар (царствие тебе небесное, Ясар), – сказал Исмел и выпил. Я еще немного посидел в надежде получить обратно свой нож, потом плюнул и свалил. Андрейка вернулся и, поместив свое мощное молодое тело между рулем и сиденьем, устроился поудобней и спросил:
– Я тебе не рассказывал, что творил Ч. в Абхазии?
– Нет.
– Короче, мы провернули там одну операцию: зашли в тыл к грузинам, те не ждали и сидели в окопах, а мы сзади расстреливали их, как приговоренных. Мне было жаль их, честное слово, они даже не поняли, откуда к ним пришла смерть. И тут один из них, раненный, вскинул руки и крикнул, что он свой, осетин. Ч. подскочил к нему, приставил к голове автомат и выстрелом снес ему черепную крышку. Потом он сковырнул пальцем кусочек мозга убитого и съел. С нами были чеченцы из отряда Басаева, и они, увидев, как Ч. жрет человеческие мозги, стали блевать, их выворачивало, они были в шоке.
Колонна между тем приблизилась к нашему «каблуку». Андрейка нажал на газ, вырулил на трассу, которая шла через грузинские села Тамарес, Чъех и Ачабет. Я еще раз проверил, в стволе ли патрон, и поставил автомат на предохранитель.
Другое лицо
Беса частенько говорил, что во время опасности я меняюсь в лице и меня невозможно узнать. Спросить, кого я напоминаю, не решался, потому что он мог сказать какую-нибудь гадость. Язык у него острый, глаз орлиный, все подмечает, гад, поэтому я помалкивал. Через неделю после ввода в город миротворцев я завалился к Бесе в гости, и он притащил из подвала запыленную трехлитровую бутыль вина. Он накрыл на стол, и стали мы пить да тосты всякие толкать. Вспомнили, конечно, и ушедших товарищей: Хайдера, братьев Остаевых, Эрика Кабулова…
Захмелев, Беса опять поднял тему изменений моего фейса во время критической ситуации. Тут я не удержался и спросил:
– А каким я бываю, на кого становлюсь похож?
Я очень надеялся, что он сравнит меня с Аль Пачино или Де Ниро, на Марлона Брандо я не потяну, но вот с Клинтом Иствудом я в одной весовой категории. А ведь чертовски любопытно посмотреть на себя со стороны, когда ты, устроившись на позиции, целишься из пулемета во врагов.
Беса налил в пустые стаканы вина и, поглядев на меня с ухмылкой, произнес:
– Ну на себя ты точно не бываешь похож.
– А на кого? Ты говори, я не обижусь.
– На психа. Жуткое у тебя бывает лицо, вспоминать страшно.
– Иди ты, – сказал я, польщенный: всегда хотелось услышать такое, и вот дождался, он мне будто на уши майский мед пролил. – Ладно, давай выпьем за твою маму!
Я вытянул руку со стаканом, как будто чокался с Богом, и влил в себя прохладное красное, пахнущее изабеллой вино. Поставив стакан, я всхлипнул и полез к Бесе обниматься. Он похлопал меня по спине, будто утешал, и осторожно, чтоб не уронить, усадил обратно.
Тут за окном послышались крики: миротворцы грузинские убили наших, айда мочить их! Я выхватил из кармана гранату, с которой не расставался даже по ночам – прятал ее под подушкой, – и вылетел из дома. На улице я присоединился к народу, бежавшему со всех ног ко второй школе, где уже собралась толпа, и там на перекрестке увидел перевернутую желтую «шестерку», а под ней лужи крови. Люди вокруг говорили, что грузинский миротворческий грузовик нарочно наехал на легковушку с нашими и все, кто сидел в машине, погибли.
– А где миротворцы, где эти твари? – орал я, будто собирался броситься на вражескую амбразуру. Одна женщина показала рукой на припаркованный напротив городской библиотеки военный «Урал» с эмблемой миротворцев. Кузов машины был накрыт брезентом. Я ринулся к ней, перемахнул через низкий деревянный борт и, повращав в полумраке моргалами, заметил парней в камуфляже. Они сидели на полу, обхватив ноги руками. Увидев меня, они зашевелились и стали ползать туда-сюда, как будто хотели улизнуть, но куда? Снаружи стояла разъяренная толпа, а в кузове я с гранатой в руке грозился взорвать всех к такой-то матери. Я хоть и драл глотку, но на самом деле четко знал, чего хочу: оружия! У этих миротворцев были новенькие складные автоматы, а на боку висела кобура с пистолетом. Ох и повезло же мне! От радости я совсем потерял голову:
– В машине сидел мой брат, а вы раздавили его, как муравья! Я вас всех взорву, вашу мать!
Один из миротворцев подполз ко мне на коленях и стал умолять:
– Бичо, не дэлай этава, ми не уиноваты! Вайме деда, ми просто приехали сюда на базар за едой!
– Ну тогда давай сюда свой автомат!
– Бичо, эта табелное аружие, я не магу ево тэбэ дауат, за это мения пасадият!
– Из тюрьмы ты, может, выйдешь, но отсюда точно нет! – я вытянул вперед руку с гранатой и сделал вид, будто срываю с нее кольцо.
– Вайме деда, на, бэри, толко не взривай, бичо! – миротворец протянул свое оружие, и в этот момент в кузов запрыгнул Гамлет, тот самый, что перевязал мне рану на шее во время боя за высоту над городом. Я подмигнул Гамлету, но он, видно, не узнал меня и, сдвинув густые брови в пучок, разглядывал грузинских миротворцев. Я уже взялся за ремешок автомата, потянул на себя и рявкнул:
– И пистолет тоже давай, ну, живо!
Миротворец полез в кобуру за стволом, а я боковым зрением заметил курчавую голову Вале – другого своего приятеля, служившего в ОМОНе, он тоже влез к нам. Отдышавшись, он вдруг подскочил ко мне и вышвырнул из кузова. Я как звезда полетел со сцены прямо на толпу и потому не ушибся, зато потерял лимонку. Опустившись на корточки, я принялся искать гранату, но ее, похоже, сперли. Жалко, конечно, но что поделаешь. Я встал и, увидев спрыгнувшего с кузова Вале, бросился на него. Я пытался выбить ему зубы:
– Ты мне должен пистолет и автомат как минимум! Ты вообще понял, что сделал? Мать твою, ты еще и ударил меня? Ну получай! – но, увы, я промахивался, и кулаки мои молотили раскаленный дыханием толпы воздух. Я попал в кого-то постороннего и стал перед ним извиняться, а Вале, воспользовавшись этим, исчез. Потом ко мне протолкнулся ветхий старичок, я улыбнулся ему, а он размахнулся и ладонью, скрюченной старостью, влепил мне пощечину.
– Такие, как ты, – сказал он, – и развязывают войны!
Я схватился за щеку и подставил вторую:
– На ударь меня еще раз, мать твою шлюху!
И этот подлый старикан снова ударил меня. Я дико разозлился и, наверное, переменился в лице, потому что старичок стал пятиться, а гогочущая толпа притихла.
– Будь ты моим ровесником, – крикнул я, – я бы превратил тебя в пыль, пень трухлявый! Тебе повезло, что ты такой старый, но берегись: если у тебя есть сыновья, я их всех отыщу и убью!
Старикан исчез в толпе, я тоже выбрался из нее и поплелся к Лиахве. Вода в реке была чистая, людей немного, и я нырял себе и загорал. А вечером я пошел в город и возле дома, где жил Парпат, увидел знакомых ребят. Они сидели на лавочке, смотрели на Гамлета, который им что-то рассказывал, и смеялись. Я подошел к ним, поздоровался со всеми за руку и приготовился слушать. Гамлет, как близкий друг, обнялся со мной и спросил, где я пропадал столько времени, совсем забыл друзей, то да се.
– Расскажи ему тоже, – сказал Гамат. – Пусть посмеется.
Гамлет вынул из кармана новенький пистолет, покрутил его на пальце и сказал:
– Какой-то псих сегодня влез с гранатой в грузовик грузинских миротворцев и стал орать, что сейчас взорвет их, ну они все побросали оружие. Потом появился еще один псих, кажется, из ОМОНа, и он вышвырнул из кузова того кретина с гранатой, а я спокойненько забрал трофеи.
– Сколько же у нас развелось сумасшедших, – сказал Гамат, закуривая, – сколько…
Реквием по ушедшим
В начале осени Беса явился во двор пятой школы навестить друзей. Он брел от одного памятника к другому, держа в руке початую бутылку водки, рассматривал рисунки на черном камне, щурясь, читал надписи. Если покойник оказывался знакомым, Беса останавливался, разговаривал с ним, выливал немного водки на землю, бормотал «рухсаг’у» (света тебе), потом делал глоток и, пошатываясь, подгребал к следующей могиле.
У памятника Мельсу Кочиеву он бросил якорь и произнес: привет, вот мы и встретились, дружище. Беса по-пьяному шумно вздохнул, присел на корточки и продолжал: прости, брат, в прошлый раз я не смог дойти до тебя, вырубился прямо на могиле Гамлета. Знаешь, что мне снилось? Будто я держал в руке маленького черта с большими рогами, и он ревел, как три медведя, до самого утра надрывался. Но это не важно, я ночевал здесь и до тебя и видел сны похлеще. Ты, я знаю, молчун, не любишь зря болтать, но согласись, что сам бы ни за что не получил гранатомета. Виталика благодари. Беса кивнул на памятник рядом. Он за тебя глотку драл, кричал, что вы служили вместе в армии и что ты великий гранатометчик. А командиры смеялись в ответ, потому что РПГ был на вес золота. Весь наш состав вступился за тебя, мы были уже силой, и спорить с нами стало опасно. И ты получил эту трубу и таскался с ней из боя в бой, пока не подбил два БРДМа в Гуджабаури. Это было круто, брат, и мы, твои друзья, страшно гордились тобой. Да что мы, весь город говорил о тебе как о герое. За твой мужской поступок, брат!
Беса поднес ко рту бутылку, сделал глоток и, занюхав рукавом джинсовой куртки, вспомнил о втором достойном поступке своего безмолвного друга.
Мельс махнул с отрядом добровольцев в Абхазию. И там попал в такой замес, что будь здоров. Сам Мельс не любил об этом говорить, хоть Беса и просил друга рассказать, как было дело. Беса даже напоил его хорошим вином, и тот, опьянев, совсем ушел в себя и в конце концов уснул за столом. После Андрейка рассказал про этот бой. Оказывается, цхинвальский отряд стоял у въезда в Гагру, а утром на него напали грузины. Впереди шли танки, позади пехота. Наши не ожидали такого и сначала дернули, но потом остановились, залегли и стали бить по пехоте из автоматов и пулеметов. По легенде, у Мельса была настоящая дуэль с передовым танком: Мельс выстрелил в бронемашину из РПГ, не попал, да еще и выдал себя. Танк остановился, повернул в его сторону дуло, пальнул и превратил в пыль мешки с песком, за которыми тот прятался. Мельса, однако, не задело, он появился из белого облака, как привидение, прицелился и подбил танк. Атака захлебнулась, и грузины повернули обратно.