Утром собираюсь в универ. Звонит Катя и просит подобрать ее по дороге. Не спрашиваю, почему она сегодня не за рулем и что случилось с ее «Ниссаном» – просто выполняю просьбу.
Весь путь Катя весело щебечет о хорошо проведенных выходных, подробно описывает забавные эпизоды с участием Фила: как тот вылавливал из джакузи ананас, купался нагишом в бассейне, перепугал Шушу, и еще что-то там про мотоцикл… или гидроцикл. В какой-то момент я замечаю, что слушаю ее урывками, улыбаюсь невпопад, и мне становится жутко неудобно. Не пойму, о чем я думаю, обычно со мной такого не случается.
На парах тоже ухожу в себя. Сначала переживаю, как бы не подвести Линнера. Все же… одно дело – продать готовый автомобиль, а другое – отреставрировать чужой на заказ. До этого мы работали по первой схеме: покупали ретроавто, чаще даже не на ходу, не спеша восстанавливали его, фаршировали, на свой вкус приводили в божий вид и уже после находили клиента, которого бы полностью удовлетворил результат. А сейчас у нас новый виток в отлаженном деле, к тому же заказчик свой – и лично мной бесконечно уважаемый. Помню, как Борис Аркадьевич, лихо хлопнув меня по плечу, смело сказал: «Дерзай!» Он поверил в меня, в отличие от отца, и теперь немного страшновато: оправдаю ли доверие?
А потом, цепляясь за это «доверие», мысли уплывают в другую сторону.
Загружаю «Инстаграм». Нахожу среди своих подписок цветочную лавочку и лезу в профиль, чтобы изучить его досконально. Открываю вечные сторис, просматриваю бесконечное множество фотографии и записей, пытаясь вычитать в них что-нибудь важное, личное, и безуспешно хочу отыскать на снимках знакомое лицо. Лицо девушки, которая в какой-то степени тоже мне доверилась.
– Прикольный мохнатик. Его б в другое кашпо, поинтереснее, – комментирует Катя, – в виде дракончика, например. А этому… так и хочется мордашку пририсовать. Скучный профиль. Ты чего здесь залип-то вообще?
– Почему скучный?
– Ну, во-первых, все фото однообразные. Во-вторых, как человек, который мимо проходил, я бы на такое не клюнула. Колись, – она смотрит на меня внимательно, – ты что-то задумал?
Усмехаюсь и ухожу от прямого вопроса, задав свой:
– А что бы ты сюда добавила?
– Не знаю. – Катя склоняет голову набок и придвигается ближе. – Дай-ка.
Она забирает айфон и проворно скользит по экрану пальцем.
– Как по мне, так абсолютно в каждом снимке не хватает живости. Общий вид фотографий в профиле – беспросветная серость.
– Серость? Все ж зеленое…
– Одно другому не мешает, – пожимает плечами Катя. Открывает первое попавшееся фото, тщательно разглядывает его и вдруг зачем-то лезет в сумочку. – Ты не согласен?
Достав наушники, она подключает их к моему айфону и возвращается в шапку профиля, чтобы посмотреть актуальное сторис.
Я забираю у Кати один наушник и погружаюсь в видео вместе с ней. Это крохотный репортаж с нашей вчерашней поездки, обзор выставочного зала оранжереи: балки под потолком, увитые лианами, мощные стволы пальм, их гигантские мясистые листья с прожилками, причудливые бутоны, бесконечные ниши с пестрыми лилипутами. Комментируя буйство цветущих фиалок, Лина обходится буквально парой фраз, а потом снимает крупным планом несколько растений вроде тех, которые я чудом не раздавил. Ее голос пробуждает во мне воспоминания. Я улыбаюсь, ощущая присутствие Лины.
– Что добавить? Может, нотку юмора? Или хотя бы не прятаться за кадром, показать себя. Ты знаком с ней? Кто она? Почему ее лицо не мелькает в профиле?
– С каких это пор тебя интересуют девушки? – смеюсь я.
– Меня интересуют не все девушки, а только те, которые интересуют тебя.
– С чего ты взяла, что Лина мне интересна?
Катя игриво заглядывает мне в глаза и извлекает наушники из айфона.
– Так, значит, ее зовут Лина…
Глава 13
Вот уже второй день мама не оставляет попыток докопаться до истины. То есть до меня. Ее не устраивает мой короткий ответ, ее не устраивает ранее озвученная легенда, она не понимает, как склочный клиент мог без пререканий принять фиалку и навсегда убраться восвояси.
Хотя, конечно, «навсегда» – слишком опрометчиво сказано.
Мама желает услышать все до мельчайших подробностей, но я не могу даже в общих чертах пересказать ей то, что наговорила Мистеру Тараканьи Усишки. Я молюсь, чтобы «навсегда» не обрело временных рамок. Я молюсь, чтобы сенполия «Голубой туман» цвела вечно. Я молюсь, чтобы Алексей, с которым мама планирует связаться этим же вечером, не сболтнул чего лишнего. Ни сегодня, ни завтра, никогда!
Впрочем, о «никогда» я могу не беспокоиться: на днях мы пересечемся в последний раз, и наши пути снова станут параллельными прямыми.
Я делаю несколько шагов назад, чтобы взглянуть на завершенную зеленую композицию в витрине, и невольно вздыхаю.
Сейчас я в магазине одна. Мама на время оставила меня в покое – ей наконец-то удалось договориться с разнорабочими насчет демонтажа вывески за умеренную плату. Они уже съездили на старое место, и теперь мама руководит ими здесь, но снаружи. Поэтому я могу не притворяться, что все замечательно, и вволю повздыхать.
Я не понимаю, чем вызвано мое подавленное настроение. Гневные комментарии благополучно удалены самим автором, фото его персоны с «эксклюзивным» цветком набрало несколько сотен лайков и возглавило топ лучших постов нашего профиля. Даже подписчиков незначительно, но прибавилось. Похоже, моя внутренняя дисгармония никак не связана с недавним конфликтом. А что тогда?
Присаживаюсь на нижнюю ступеньку стремянки, которая с момента переезда все так и стоит у стены, за дальним стеллажом, загружаю «Инстаграм» и открываю актуальные сторис. Не знаю зачем, но просматриваю одно и то же видео бесчисленное количество раз, стремясь заучить его наизусть. Просматриваю. И вру. Вру сама себе!
Я знаю, почему снова и снова возвращаюсь к нему: я пытаюсь представить, с какими мыслями и ощущениями смотрел эту запись Алексей. Хочу оценить видео его глазами. А еще… вопреки довольно сильному и навязчивому желанию, боюсь переходить в его профиль. Мне страшно увидеть там нечто такое, что могло бы подкосить меня окончательно. Хотя какое мне дело до его личной жизни?
Стук, донесшийся снаружи, вырывает меня из потока тягостных мыслей. Я встаю, прячу телефон в карман и подхожу к витринным окнам. Но не слишком близко, чтобы не привлекать к себе внимание. Судя по всему, вывеска уже прикреплена над входом, ведь наверху остался только один рабочий. Двое других о чем-то разговаривают с мамой. Надеюсь, они не убеждают ее в необходимости доплатить что-либо сверху, а если и так, то мама с холодным сердцем и трезвым умом не поддастся на их манипуляции. А еще я надеюсь, что новое место расположения цветочной лавочки хотя бы чуточку поспособствует продажам.
В который раз я беру в руки парня-опунцию, кручу-верчу его, с умилением разглядывая проклюнувшиеся крошечные ушки, и мыслями возвращаюсь к Алексею. Передо мной живо встает его образ – образ самонадеянного красавчика, прожигателя жизни, упивающегося своим совершенством и превосходством. Богатенького сердцееда, которому доступно и позволительно все и которому прощается все, стоит только пустить в ход коронное оружие – улыбку. Я тотчас же вспоминаю его смешливые губы, как он слегка покусывает их, демонстрируя идеально ровные белые зубы. Как один уголок его рта устремляется вверх, как он мотает головой и как при этом смотрит. Его взгляд дразнящий, но вместе с тем полный внимания и участия, и даже если он смеется надо мной, то делает это потрясающе.
Я ставлю кашпо с кактусом на место, про себя окрестив его Алексеем, и вздрагиваю: внезапно дверные колокольчики издают знакомый перезвон.
– Ну вот, – мама торопливо проходит к стойке, чтобы взять приготовленные заранее деньги, строго ту сумму, о которой она изначально договаривалась. – Теперь уж точно можно поздравить друг друга с новосельем.
Я вижу, как мама светится изнутри – она довольна результатом, и мне уже не терпится выскочить наружу, чтобы оценить обновленный магазин со стороны. Вся былая меланхолия куда-то улетучивается. Хотя, кажется, она улетучилась мгновением раньше.
– Поздравляю! – радостно сжимаю кулаки я и слегка пританцовываю на месте.
На мой восторженный порыв мама лишь сдержанно кивает. А на обратном пути, уже взявшись за ручку входной двери, оборачивается.
– Доченька, и я тебя поздравляю!
Она произносит это так, будто бы я внесла в переезд свою непосильную лепту. Но я не чувствую себя весомо причастной!
Выхожу следом за ней в стремлении переубедить, ответить, что я всегда готова ей помогать и буду делать это отнюдь не ради благодарностей. Но, очутившись на улице, не могу произнести ни слова – пячусь, чтобы поравняться с мамой, а когда оказываюсь рядом, прижимаюсь к ней плечом.
Какое-то время мы молча стоим перед входом, задрав головы и любуясь нашим магазинчиком, как ни один клиент не станет любоваться даже самой лучшей витриной мира. Не говоря уже о том, что эта цветочная лавочка – триллионная в городе. Да, пусть она слишком тесная, крохотная и, допускаю, вполне себе неприглядная среди длинной галереи элитных бутиков. Но она хорошенькая, уютная. Наша. Наша и только наша!
– Мам, я должна тебе кое-что сказать, – я опускаю глаза. Меня захлестывает чувство вины. Знаю, сейчас неподходящее время вспоминать о Мистере Тараканьи Усишки, но я не в силах держать в себе этот груз, который тянет меня на дно. – Прежде чем прийти к нам…
Но мама обнимает меня так крепко, что я громко ойкаю, улыбается и прижимает к груди.
– Не важно. Остался доволен, и ладно! Не хочу, чтобы ты злилась, полагая, будто бы я тебе не доверяю.
– Ты с ума сошла! – отстраняюсь я, смеюсь и хмурюсь одновременно. – С чего ты решила, что я могу так подумать?
Мама не отвечает, лишь заводит мне за ухо волосы. Ее руки такие нежные, теплые, что хочется свернуться клубочком, подставиться и замурлыкать, как кошка.