В ответ он машет мне рукой, и я не могу не прошипеть ему на прощание:
– Давай, ариведерчи!
– Я тоже был рад тебя видеть, – по-простому смеется он и вежливо прощается с моей мамой.
Его голос звучит у меня в груди – там, в пустоте, на месте сердца, которое клокочет уже где-то в горле, в то время как розовые пони спешно пакуют чемоданы. Даже они понимают, что если мы больше не увидимся, я сойду с ума. И я проклинаю себя за все, что успела сказать ему в эти драгоценные последние минуты.
«Он ушел! Уше-ел!» – мысленно причитаю я, провожая его взглядом сквозь прозрачную дверь и витрину до самой машины. А когда Черная Кошечка скрывается за поворотом, хватаюсь за каланхоэ, чтобы не разреветься. Как он мог? Как он мог уйти просто так? Даже не сказав мне что-нибудь важное, значимое на прощание. Я смотрю на свои руки, к которым он прикасался, и не чувствую ничего. Мне хотелось бы, чтобы на них остались следы… горячие, обжигающие. Но вместо этого я ощущаю холод и пустоту.
В кармане вибрирует телефон, но я не обращаю на него внимания. Иду к клиенту, вручаю ему два кашпо с каланхоэ, и только когда мама окликает меня, понимаю, что она справилась сама – мужчина уже получил свое и расплачивается за покупку.
– Извините, – бормочу я и отхожу в сторону.
Мне так больно, будто мое сердце отпинали в самый дальний угол тела и оставили там истекать кровью. Мне хочется закусить язык и весь день, всю неделю, месяцы, годы провести в молчании. Я знаю, что сама виновата. Но… как когда-то сказал Алексей, после такой конструкции обязательно должно следовать «но».
«Но я не привыкла быть вежливой».
Я сама все испортила.
Машинально достаю телефон и вижу, что мне пришло сообщение с неизвестного номера. А когда открываю его, боюсь поверить самой себе. Мне не нужно выяснять, кто его написал, – это и так понятно. Но значит ли это, что все еще не закончилось?
«Передай своему парню, что, если стартап одобрен, я заеду за ним в воскресенье».
Глава 18
До половины второго провозились в боксе. Стали закрываться – рольставни заклинило: ни туда, ни обратно. Бились-бились вокруг них, дергали-дергали… Инструменты-то все внутри. А между рольставнями и асфальтом осталось такое узкое пространство, что внутрь бокса только по-пластунски попасть можно.
– Етить-колотить, Даник! Доверь тебе бокс закрыть – все переломаешь, – хохмит Егор, стараясь разрядить обстановку.
А я смотрю на Игоречка и вижу, как он нервничает: и так прилично задержались, и неизвестно, сколько еще здесь проторчим, а его жена дома ждет.
– Езжай, мы сами.
– Не, – Игоречек задумчиво качает головой. И отходит в сторону. – Позвоню только, предупрежу.
– И че теперь делать будем? – хмурится Даник.
– Че делать, че делать, – выдавливает Егор, снова силясь в бестолковой попытке поднять рольставни. – Леха тебе будет светить, а ты полезай. Ты один в рабочей одежде.
Даник отдает мне свой телефон и покорно опускается на колени, а я включаю фонарик и стараюсь заглянуть в темноту помещения.
– Давай-давай, продвигайся, Винни-Пух, – с серьезностью в голосе подгоняет Егор, – а то на Гошкиной шаурме вон какую мышцу на пузе отрастил.
Даник ползет, а сам ржет во всю глотку. Я тоже смеюсь, представляя эту картину со стороны. Лишь бы только кто-нибудь полицию не вызвал, решив, что мы вскрываем чужой гараж!
– Не свети ему в глаз! – не унимается Егор. – Не хватало, чтоб он еще и ослеп там! Похудевший и слепой Даник – ни к чему не пригодный Даник. Что мы с ним таким делать-то будем?
– Женим его, чтобы откормился до прежних размеров, – улыбается Игоречек, присаживаясь на корточки.
– Угу, одного уже женили, – хмыкает Егор и смотрит на Игорька исподлобья, – но ты бы точно не сумел так, как Даник. Крас-сава, Даник! Только ты там сразу встань на весы: не похудел ли? А то я беспокоюсь.
Хохотнув, Даник включает свет и копошится где-то совсем рядом. А потом миролюбиво приказывает:
– Вы подергайте, а я посмотрю, что заедает.
Я берусь за рольставни с одного конца, а Егор с другого. Слаженно, аккуратно, но довольно резко мы пытаемся сдвинуть их вверх, а затем сразу вниз.
– Попробуй смазать там все вэдэшкой, – подсказывает Игорек.
Даник молча выполняет указание, и спустя несколько минут мы снова прикладываемся к рольставням. Но ничего не происходит.
– Барабан сломался, – заключает Даник.
Тогда Игоречек наклоняется к земле, заглядывает в бокс и просит Даника:
– Просунь сюда обрезок фанеры.
Получив фанеру, он подкладывает ее под спину и прямо в светло-серой толстовке ложится на нее. Ухватившись руками за рольставни, Игоречек подтягивается и оказывается внутри помещения.
Мы с Егором переглядываемся, и я первым повторяю трюк Игорька.
– Эх, мама! Роди меня обратно! – последним в бокс «заезжает» Егор.
– Давайте снимем рольставни, разберем, посмотрим, что и как. И если действительно дело в барабане, сваркой приварим его. Другого выхода я не вижу.
Мы единогласно соглашаемся. Снова переодеваемся в рабочую одежду, включаем чайник, чтобы подзаправиться кофе, и через десять минут приступаем к ответственной миссии. А спустя час, вымотанные, но довольные, наконец-то закрываемся – теперь рольставни скользят как по маслу.
В общем, бокс мы покидаем около трех ночи. Хорошо, на утро планов никаких, можно подольше поспать. Добираюсь до квартиры, принимаю душ, по дороге из ванной в комнату встречаю рассвет, кладу голову на подушку и… телефонный звонок!
Девять часов утра. Ну ладно, хорошо – без пятнадцати десять. Еле разлепляю глаза, чтобы разобрать, кто звонит. Если это Шуша, прямым текстом пошлю куда подальше. Но это не Ольга. На аватарке – улыбающееся лицо мамы. А мама – святое.
И вот уже мчу к родителям. Семейный обед и все такое. Отец прилетел, «а мы так давно вместе за одним столом не сидели…» Давно – это максимум неделю назад. Но я могу понять мать: она привыкла занимать себя хлопотами по дому, готовить завтраки для нас троих, угождать во всем и ждать отца с работы, а меня с учебы. Но с недавних пор ей не о ком заботиться: я перебрался в отдельную квартиру в двух шагах от универа, а отец погряз в своих совещаниях.
– Чтоб я еще раз имел с ним общее дело… Филистер[5]! Когда меня попросит… Даже слышать о нем ничего не хочу… Ему б меня учить!
Я захлопываю дверцу машины и поглядываю на распахнутое окно, из которого вылетают наружу резкие фразы отца. Зачем он приносит с собой рабочие проблемы, еще и вываливает их на мать?
Захожу в дом, разуваюсь и, не медля ни секунды, направляюсь в столовую. Еще от угла вижу маму, сидящую за столом, и отца, подпирающего поясницей подоконник.
– Привет, – сухо произносит он, сразу же заприметив меня в дверном проеме.
Протягиваю ему руку, но его пожатие короткое и вялое. Мамины же объятия крепкие и жаркие, и я отвечаю ей тем же.
– Ну как у вас? Все хорошо? – смотрю на нее и пытаюсь разобрать по лицу, не обидел ли ее отец.
Нет, вообще-то у родителей прекрасные отношения, и до скандалов еще ни разу не доходило, но то заслуга не отца, а матери. Мама очень любит его и поддерживает почти во всем, а если их интересы разнятся – тихонько отходит в сторону. Она слишком мягкий человек, чтобы конфликтовать с кем бы то ни было, но, как ни странно, ей порой удается смягчить и отца.
– Слушай, Алексей, ты же ему какой-то хлам восстанавливаешь? – брезгливо морщится отец.
– Кому? Ты о чем? – не понимаю я. Обхожу стол и сажусь напротив матери.
– Кому-кому, – хмыкает он. – Гниде этой, Линнеру.
Гниде?
Я вскидываюсь – что могло между ними произойти? – и читаю в глазах отца неприкрытое презрение.
Но они же всегда были друзьями, вместе поднялись в девяностые и до сегодняшнего дня шли нога в ногу!
– Что ты смотришь на меня? – вспыхивает он с новой силой. – Да! Ты не ослышался – гниде! Только так я могу его теперь называть! И даже не спрашивай. У тебя не найдется для него никаких оправданий.
– Володя, может, бульончика? Из индейки… – осторожно улыбается мама и нежным заботливым взглядом приглашает отца присесть. А сама встает и ко мне обращается: – Леш, горяченького, а?
И супницу раскрывает.
Столовую окутывает пряный аромат.
Я киваю, разделяя мамин дипломатический подход к ситуации, но все же не могу не поправить отца:
– Не хлам, а «Волгу» тысяча девятьсот шестьдесят шестого…
Он коротко ухмыляется, и я замечаю, как его толстые губы нервно подергиваются.
– Меня не интересуют подробности! – Отец с силой выдвигает стул, чтобы сесть во главе стола. – Ты должен оборвать с ним все связи, и точка!
– В смысле?
Мама, разлив бульон по тарелкам, откладывает половник и встает между нами.
– Сметанки?
– Я выразился довольно ясно, как мне кажется! – поверх локтя матери отец буравит меня взглядом.
– Я ничего тебе не должен, – ровным голосом отвечаю я и даже не удивляюсь его категоричности. – Сметанки, – мягко соглашаюсь на предложение матери.
– Если тебя волнует финансовая сторона…
– Это тебя она волнует, – перебиваю его я.
На что он надменно хмыкает:
– Вот и отлично. Я надеюсь, ты все понял.
Зато ты ничего не понял, мысленно заключаю я, но решаю не отвечать отцу. Все равно возражать бесполезно. Пусть думает что хочет.
Расправляюсь второпях с бульоном, благодарю мать и встаю из-за стола, сославшись на занятость. Мама все понимает. Она выходит проводить меня, а когда я на прощание целую ее в горячую щеку, шепчет мне на ухо:
– Надеюсь, все еще уляжется. Не торопись. И не злись на отца.
– Мам, – я беру ее за плечи и слегка отстраняюсь, чтобы заглянуть в лицо, – я не могу подвести Бориса Аркадьевича, понимаешь?
И вижу в ее глазах полное понимание и одобрение.
– Ты его не подведешь, – тихонько говорит она, и я ее обнимаю.