Сейчас меня не волнуют Шушины склоки. Я вижу, что Катя расстроена чем-то еще.
– Да все нормально, Леш, – улыбается она, вмиг сменив отрешенный взгляд на отзывчивый. – Я просто дура. В сотый раз на одни и те же грабли.
Она коротко смеется и с улыбкой подзывает официанта.
По старой доброй традиции я прошу принести блинчики со сметанным соусом и подбиваю Катю составить мне компанию, на что она без промедления соглашается. А когда немногословный официант покидает нас, я пытаюсь пошутить:
– Два спальника, Катя! Два! Так и знал, что второй надо было зажать. Уместились бы в одном!
Ведь дело явно в Максе.
– И хорошо, что все так вышло. – Катя отставляет наполовину пустой бокал и кладет локти на стол. – Я окончательно поняла, что между нами ничего не может быть.
– Рано сдаешь позиции, мать! Рано, – подмигиваю я.
Хихикнув, Катя подпирает кулаком щеку и опускает глаза. А потом снова тянется к бокалу, берет двумя пальцами соломинку и принимается размешивать кофе, отчего пенная шапочка немного оседает.
– Я же должна была ехать с ним, в пятницу еще была без своей машины. И когда он вечером позвонил и предложил сначала заехать в клуб, я почему-то решила, что Макс хочет провести немного времени наедине со мной, прежде чем мы окажемся в большой компании. И я, конечно, согласилась, – вздыхает она с иронией. – Ждала от него поцелуя. И даже рассчитывала на продолжение. К черту поездку, если все и так замечательно! А он… он на моих глазах какую-то блондинку подцепил. Так и уехал с ней.
Гребаный Макс!
– Кать… – хочу сказать что-то, поддержать, но слов не нахожу. Поэтому получается довольно резко: – Ну и пошел он!
– Да, – спокойно улыбается она. – Пусть идет своей дорогой.
– Я бы сказал: пусть валит!
– Нет, Леш. Он ни в чем не виноват. Мне просто хотелось верить, что я ему нравлюсь… Я сама себя зачем-то обнадежила.
– Даже не думай так! И не смей винить себя! – подаюсь вперед и заглядываю ей в глаза. – Поняла? Даже не думай! Если тебе пудрят мозги – не твоя в этом вина.
– Да он и не пудрил.
– Ка-атя. – Я мотаю головой, не в силах сдержать улыбку, и прикрываю ладонью лицо. Как можно разглядеть в ублюдском поступке что-то хорошее и оправдывать своего обидчика? Как?
А вот так. И в этом вся Катя!
Отталкиваюсь носком кроссовки от ножки стола и со скрипом отъезжаю на некоторое расстояние:
– Тогда плюнь, размажь и разотри!
Катя смотрит на меня с неким воодушевлением.
– Прямо здесь?
– Почему бы и нет! – пожимаю плечами я.
– Почему бы и нет, – хихикает Катя. Встает из-за столика, оглядывается, берет ворох салфеток и, помедлив лишь пару секунд, резво скидывает туфли и вскакивает на стул: – «Stop yelling like a bitch! Я могу всего сама достичь… Все люди как люди, а я – Суперзвезда!»
Рваные клочки вылетают из-под Катиных проворных пальцев, кружат возле нее и падают на пол, пока она поет, пританцовывая. Это Катино коронное «плюнь и разотри». На моей памяти она так делала уже несколько раз: перед лекцией по менеджменту на глазах у всей аудитории, после того, как на предыдущей паре ей несправедливо занизили оценку – тогда она пустила в ход свои конспекты, искрошив тетрадь в мелкие кусочки; и на одной из Шушиных вечеринок устроила нечто подобное. Было забавно. Не менее забавно, чем сейчас.
Я смеюсь. Катя тоже.
Она спускается на пол и облегченно выдыхает. И тут же бросает официантам:
– Извините! Я все оплачу!
Я выставляю кулак вперед и получаю в ответ нехилый удар.
– Вот теперь я узнаю своего собутыльника по ирландскому кофе!
Катя сдувает со лба упавшую на него прядь.
– Нет, пожалуй, с кофе на сегодня завяжем. – Она обувается и усаживается на место, а когда к нам подходит официант, просит его принести «Крем-соду». И спрашивает, сияя здоровым румянцем: – Ну а что у тебя? Какие продвижения с Линой? Ей понравились кашпо? И да, я видела, ты подъехал на такси… Где твоя тачка, чувак?
Я улыбаюсь.
– Боюсь, теперь тебе придется меня катать. Пару дней буду без колес, машина в боксе. Как только ребята царапину уберут, я снова встану в строй.
– Не вопрос, – машет рукой она и с аппетитом расправляется с тонким ажурным блинчиком. – Ну а с Линой-то что?
– А с Линой все в порядке. Вот только…
– Только… – эхом отзывается Катя и откладывает приборы.
– Мне хочется пригласить ее еще куда-нибудь. Но так, чтобы это не выглядело свиданием.
– Почему?
– Потому что Лина так просто не согласится.
Катя добродушно смеется.
– Мне она уже нравится!
– Мне тоже, – улыбаюсь я, вспоминая нашу последнюю встречу.
– Есть на примете идея?
– Пока нет.
– Пока нет! – передразнивая меня, хмыкает она. – Сейчас что-нибудь сгенерируем!
Глава 23
Сегодня мы торопимся сильнее обычного. Впопыхах мама закидывает на заднее сиденье свой нежно-бирюзовый укороченный кардиган, который она не успела надеть, сумочку, ланчбокс со свежими овощами для перекуса и папку с документацией, и мы трогаемся, едва пристегнувшись.
Раньше я могла игнорировать ремни безопасности, ведь по пути от дома к магазину нет ни камер, ни сотрудников в форме, а сейчас мне жутко стыдно оттого, что я вела себя так легкомысленно. С правой стороны мимо нас проносится черный «Лексус», и я мысленно фыркаю, осуждая безмозглого водителя за нарушение правил дорожного движения.
– Приедешь на пять минут позже, и снова встать некуда, – без особого недовольства заключает мама, когда мы оказываемся на месте. – Придется временно приткнуться здесь.
– Ты забыла, чем это кончилось? – напоминаю я, стараясь держать серьезное лицо, в то время как втайне от всего мира свечусь изнутри. Это находчивые пони в глубинах моего подсознания развесили с сотню огромных шаровидных лампочек, за что я им даже благодарна.
– Да, ты права, – отзывается мама и, резко выворачивая руль, въезжает в прилегающий двор, где мы парковались уже не раз.
Я выхожу из машины и, взяв у мамы ключи, спешу к дверям нашей цветочной лавочки. Витрина, начисто отмытая вчера перед закрытием, встречает меня глянцевым блеском. Взглядом я отыскиваю «красавчика Алексея» в пиджаке и галстуке, и не могу не поприветствовать его улыбкой.
Без пяти минут девять. Все в порядке.
В мои утренние обязанности понедельника входит купание влаголюбивых растений под теплым душем. Для этого в подсобке есть огромный поддон, похожий на низкое корыто, и лейка со специальной насадкой.
Я надеваю клеенчатый передник с длиннющими завязками, которыми можно обмотаться с головы до ног, беру рулон с пищевой пленкой, чтобы прикрыть ею кашпо и грунт, и, напевая под нос мелодию одной заезженной песенки, в хорошем настроении принимаюсь за работу. И пока я устраиваю цветам тропический ливень, мама обслуживает первого клиента. Я слышу, как они приглушенно переговариваются и время от времени даже смеются.
Взяв в охапку разросшуюся маранту, умытую и благодарно развернувшую свои узорчатые листья, я заношу ее в торговый зал и застываю на месте: у витрины стоит девушка примерно моего возраста и держит в руках «парня». Моего парня! Она смотрит на кактус так, будто бы влюбилась в него без памяти и не уйдет отсюда, не забрав его с собой.
Вот гадость!
– Он не продается! – выпаливаю я и ставлю кашпо с марантой на пол, прямо под ноги. Подхожу к покупательнице и забираю у нее «Алексея».
На что мама реагирует более чем странно.
– Лина! Что за выходки? – Она прилюдно отчитывает меня, как сумасбродную девчонку, совершившую недопустимый проступок, в то время как я просто защищаю свое.
– Это мой парень! – с горячностью сообщаю я и повторяю: – Он не продается!
Девушка пятится, хлопая наращенными ресницами, из-за которых ее глаза кажутся кукольными. Она и сама вся такая Барби: с ногами от ушей, тонкой талией, ламинированными волосами и кожей цвета слоновой кости. Да, она красивая и эффектная, и у нее наверняка есть десяток воздыхателей, которые пытаются подкатить к ней, неприступной крепости. Но ей и этого мало? Она желает отнять у меня то, что стои́т глубже и дальше, чем дебри витринной полки. Она покушается на теплоту, хранимую под сердцем.
Ни-ког-да!
Я делаю еще один шаг вперед, крепко прижимая «парня» к груди, и смотрю на покупательницу так, что от перенапряжения у меня вот-вот задергается правый глаз.
Девушка оказывается понятливой и, криво улыбнувшись мне и маме, уходит без лишних вопросов. Дверные колокольчики провожают ее мелодичной трелью, заглушая стук двенадцатисантиметровых шпилек. И как она умудряется держаться на них?
Мама хмурится. Несколько секунд она пытает меня недовольным взглядом, а потом наконец-то спрашивает:
– Ну и что это было?
Но я уже заготовила речь для нее:
– Это было примерно тем же самым, как если бы у тебя захотели купить кулон, – хмыкаю я, указывая на подвеску, которую мама носит практически каждый день. Подарок ее брата – моего дяди, несколько лет назад погибшего в авиакатастрофе. – Ведь ты бы ни за что не продала его, так?
Нет, я понимаю, что сильно утрирую, но… Чтобы не растерять те крохи аргументов, который мелькнули на задворках моего разума, спешу поскорее озвучить их:
– Фотографию этого «парня» оценили по меньшей мере тысяча двести человек, в то время как другие опунции приносили нам не больше ста лайков. Он станет лицом нашей цветочной лавочки, он привлечет дополнительную аудиторию, а в перспективе и новых клиентов, – я передаю ей слова Алексея и про себя отмечаю, что его идея замечательна.
– Лина… – Мама хочет что-то возразить, но я не желаю ничего слышать.
– Ты не понимаешь! – фыркаю я и ухожу к витрине, чтобы возвратить «Алексея» на место. А после поспешно хватаюсь за маранту, ставлю растение на вторую ступеньку стремянки и со скрипом придвигаю ту к стеллажу.
Лязг металла по плитке заставляет меня съежиться. В этот момент я отчетливо понимаю, что веду себя слишком грубо. Не мешало бы извиниться перед мамой. Но я уже лезу вверх, чтобы водрузить маранту на самую высокую полку, а произносить извинения со стремянки – не очень-то хорошее решение. К тому же в подсобке меня ожидают другие кашпо с цветами, и я тороплюсь вернуться к ним, иначе торговый зал в глазах новоявленных покупателей будет смотреться пустовато.