Может быть, но, кроме того, мне известно, что он федеральный судья. Он может заглядываться на школьниц, но никогда не сделает ничего противозаконного.
— Мам, я опоздаю в суд. Перезвоню тебе позже. — Я вешаю трубку прежде, чем она успевает возразить.
Ни в какой суд мне не нужно, и тем не менее. Глубоко вдохнув, я качаю головой и вижу глядящего на меня Джаджа.
— Причина сто шестая, почему собаки умнее людей, — говорю я. — Как только вы покидаете родительское гнездо, сразу рвете контакты с матерями.
Завязывая на ходу галстук, я иду на кухню. Моя квартира — произведение искусства. Тут нет ничего лишнего — чистый минимализм, но имеющееся — самое лучшее из всего, что можно приобрести за деньги: единственный и неповторимый черный кожаный диван; телевизор с плоским экраном на стене; запертый на ключ стеклянный шкаф, наполненный первыми изданиями книг с автографами писателей вроде Хемингуэя и Готорна; кофемашина импортирована из Италии; холодильник с отдельной морозильной камерой. Я открываю его и обнаруживаю одинокую луковицу, бутылку с кетчупом и три бобины черно-белой пленки.
Это вовсе не удивительно — я редко ем дома. Джадж так привык к ресторанной еде, что, если бы в его горло вдруг проскочил шарик сухого корма, он не признал бы это за пищу.
— Что ты думаешь? — спрашиваю я пса. — «У Рози» тебе понравится?
Он лает, а я надеваю на него упряжь собаки-поводыря. Мы с Джаджем вместе уже семь лет. Я купил его у заводчика полицейских собак, но пса специально обучили для моих нужд. Что касается клички, ну какому адвокату не хочется то и дело сажать судью в клетку?
«У Рози» — заведение, каким мечтал бы быть «Старбакс»: эклектичное и старомодное, набитое постоянными посетителями, которые в любое время дня читают русскую литературу на языке оригинала, или подводят баланс бюджета компании на ноутбуке, или пишут сценарий для фильма, заправляясь кофеином. Мы с Джаджем обычно заходим сюда и садимся за наш обычный столик в дальнем конце зала. Заказываем двойной эспрессо, два шоколадных круассана и бесстыдно флиртуем с Офелией, официанткой, которой всего двадцать один год. Но сегодня, когда мы появляемся, этой милашки нигде не видно, а за нашим столиком сидит какая-то чужая женщина и кормит ребенка в коляске пончиком с творогом. Это совершенно выбивает меня из колеи, и Джаджу приходится тащить своего хозяина к единственному свободному месту — табурету у стойки, которая обращена к улице.
Семь тридцать утра, а день уже испорчен.
Подходит с блокнотом худой, как завзятый героинщик, парнишка; на брови нанизано столько колечек, что она напоминает палку для занавески в ванной. Парень видит у моих ног пса.
— Прости, чувак, с собаками нельзя.
— Это собака-поводырь, — объясняю я. — Где Офелия?
— Она ушла, приятель. Сбежала вчера.
Сбежала? Люди все еще так поступают?
— С кем? — спрашиваю я, хотя это не мое дело.
— С каким-то артистом, который устраивает перформансы — лепит из собачьего дерьма бюсты мировых лидеров. Типа это такой вызов.
Я чувствую укол боли из-за бедняжки Офелии. Вот что я вам скажу: любовь обладает преходящим постоянством радуги — красива, пока вы ее видите, но, стоит вам моргнуть, может исчезнуть.
Официант сует руку в задний карман и протягивает мне пластиковую карточку.
— Вот меню на Брайле.
— Я хочу двойной эспрессо и два круассана, и я не слепой.
— Тогда зачем вам Фидо?[12]
— У меня атипичная пневмония. Пес прикрепляет ярлыки к людям, которых я заражаю.
Официант, похоже, не догоняет, шучу я или нет. Потоптавшись, он неуверенно уходит за кофе.
В отличие от моего обычного места, отсюда видна улица. Я смотрю, как пожилая леди едва уворачивается от резко подрулившего к тротуару такси; мимо окна, приплясывая, проходит парнишка с радиоприемником на плече, в три раза превосходящим по размеру его голову. Одетые в форму приходской школы близнецы хихикают, прикрывшись журналом для подростков. Женщина со струящимися черной рекой волосами роняет стаканчик с кофе и обливает себе юбку.
Внутри у меня все замирает. Я жду, когда она поднимет голову, чтобы посмотреть, та ли это женщина, о которой я подумал, но она отворачивается от меня, вытирая одежду салфеткой. Автобус разрезает мир пополам, у меня звонит мобильник.
Я смотрю на входящий номер и ничуть не удивляюсь. Сбрасываю звонок, даже не удосужившись ответить матери, и оглядываюсь на женщину за окном, но к тому времени автобус уже ушел, и она тоже.
Я вхожу в кабинет и на ходу отдаю распоряжения Керри:
— Позвони Остерлицу и узнай, сможет ли он выступить в качестве свидетеля на процессе Вейланда. Составь список истцов, которые возбуждали дела против «Нью-Ингленд пауэр» за последние пять лет. Сделай копию решения по Мельбурну и позвони Джерри в суд, спроси, кого назначили судьей на слушаниях по делу Фицджеральд.
Керри смотрит на меня. Звонит телефон.
— К слову сказать… — Она кивает в сторону входа в мое внутреннее святилище.
Там с банкой профессионального чистящего средства и замшевой салфеткой в руках стоит Анна Фицджеральд и полирует дверную ручку.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я.
— То, что вы сказали. — Она смотрит на собаку. — Привет, Джадж.
— Тебе звонят по второй линии, — перебивает нас Керри.
Я смотрю на нее многозначительным взглядом, мол, зачем она пустила сюда эту девчонку, мне не понять, и пытаюсь пройти в кабинет, но Анна намазала ручку чем-то жирным, и ее не повернуть. Несколько секунд вожусь с ней, но наконец Анна накрывает ручку салфеткой и открывает дверь.
Джадж делает кружок по полу, чтобы найти себе удобное место. Я давлю на мигающую огоньком кнопку переговорного устройства:
— Кэмпбелл Александер.
— Мистер Александер, это Сара Фицджеральд, мама Анны Фицджеральд.
Я держу паузу, глядя на ее дочь, полирующую ручку двери в нескольких шагах от меня.
— Миссис Фицджеральд, — наконец произношу я, и Анна, как и ожидалось, обмирает.
— Я звоню, потому что… ну, вы понимаете, все это какое-то недоразумение.
— Вы составили ответ на жалобу?
— В этом нет необходимости. Вчера вечером я поговорила с Анной, и она не собирается продолжать этот процесс. Она хочет сделать все возможное для Кейт.
— Вот как… — Голос мой становится безучастным. — К сожалению, если моя клиентка планирует отозвать иск, мне нужно услышать это лично от нее. — Я приподнимаю бровь, ловя взгляд Анны. — Вы не знаете, где она?
— На пробежке, — отвечает Сара Фицджеральд. — Но мы собираемся зайти в суд сегодня во второй половине дня. Поговорим с судьей и все уладим.
— Полагаю, там мы с вами и увидимся. — Я кладу трубку, складываю на груди руки и смотрю на Анну. — Ты ничего не хочешь мне сказать?
Она пожимает плечами:
— Вообще-то, нет.
— Кажется, твоя мать думает иначе. Но, кроме того, у нее создалось впечатление, что ты изображаешь из себя Фло Джо[13].
Анна бросает взгляд в сторону приемной, где сидит Керри, которая, естественно, жадно ловит каждое наше слово. Девочка закрывает дверь и подходит к моему столу:
— После вчерашнего вечера я не могла сказать ей, что пойду сюда.
— А что случилось вчера вечером? — Анна молчит, и я теряю терпение. — Послушай, если ты не собираешься продолжать этот судебный процесс… если это колоссальная трата моего времени… тогда я был бы весьма признателен тебе, если бы ты честно сказала мне об этом сейчас, а не когда-нибудь потом. Я ведь не семейный психолог и не твой лучший приятель, я твой адвокат. И чтобы быть им, мне нужно дело. Поэтому я спрашиваю тебя еще раз: ты изменила решение и больше не хочешь подавать иск?
Я рассчитываю этой тирадой положить конец тяжбе, посадив Анну в дрожащую лужу нерешительности. Однако, к моему удивлению, девочка смотрит на меня в упор, спокойная и собранная.
— Вы еще готовы представлять мои интересы? — спрашивает она.
И вопреки голосу разума я отвечаю «да».
— Тогда я отвечу «нет», — говорит Анна. — Я не изменила решения.
В первый раз я с отцом участвовал в гонках на яхтах в четырнадцать лет, и он был настроен решительно против этого. Я еще не дорос, не созрел, да и погода слишком неустойчивая. На самом деле говорил он следующее: раз я напросился к нему в команду, то он скорее потеряет кубок, чем выиграет его. Для моего отца, если ты не совершенен, тебя просто не существует.
Его яхта относилась к классу «USA-1», красавица из тика и красного дерева, купленная у гитариста Дж. Гейлса в Марблхеде. Другими словами — мечта, статусный символ, ритуал посвящения, обернутые в белоснежный парус и заключенные в корпус медового цвета.
Мы отлично взяли старт — пересекли линию на полной скорости в самый момент выстрела. Я изо всех сил старался быть на шаг впереди и оказываться там, где был нужен, чуть раньше времени — поворачивал руль на миг раньше, чем отец отдавал команду, перекидывал парус и натягивал лини, пока мышцы мои не запылали от напряжения. И может быть, все прошло бы удачно, но вдруг с севера налетел штормовой ветер, он принес с собой дождь, поднял волны до десяти футов высотой и стал швырять нас с гребня в пучину.
Я смотрел на отца, который быстро двигался по яхте в желтом дождевике. Казалось, он вообще не замечал, что идет дождь; он точно не собирался забиваться в нору, хвататься за живот из-за тошноты и умирать, как я.
— Кэмпбелл! — крикнул он. — Иди сюда!
Но повернуться против ветра означало в очередной раз прокатиться на «американских горках».
— Кэмпбелл, — повторил отец, — давай же.
Перед нами разверзлась бездна, лодка так резко клюнула носом, что я потерял равновесие. Отец пролетел мимо меня, хватаясь за руль. На какое-то чудесное мгновение парус замер. Потом гик со свистом перелетел на другую сторону, и яхта сменила курс на противоположный.
— Нужно определить координаты, — приказал отец.