На похороны Кейт явятся все: медсестры из больницы, ставшие нашими друзьями, и другие больные раком, продолжающие считать свои счастливые звезды, и жители города, которые помогали собирать деньги на ее лечение. Придется отгонять плакальщиков от ворот кладбища. А траурных корзин с цветами принесут так много, что некоторые раздадут бедным. В газете напишут историю короткой и трагической жизни Кейт.
Помяните мое слово, она появится на первой полосе.
У судьи Десальво на ногах шлепанцы, как у футболистов, когда они снимают бутсы. Не знаю почему, но мне от этого становится спокойнее. Хватает того, что я нахожусь в суде и меня ведут в его кабинет где-то в глубине здания. Приятно думать, что не я одна не вписываюсь в обстановку.
Судья вынимает из карликового холодильника банку и спрашивает, чего я хочу выпить.
— От колы не откажусь.
Он открывает банку.
— Ты знаешь, что, если положить в стакан с колой молочный зуб, через несколько недель он полностью растворится? Угольная кислота. — Судья улыбается. — Мой брат работает дантистом в Уорике. Каждый год показывает этот фокус в детском саду.
Я делаю глоток колы и представляю, как мои внутренности растворяются. Судья Десальво не садится за стол, вместо этого он устраивается на стуле рядом со мной.
— Есть она проблема, Анна. Твоя мама говорит мне, что ты хочешь сделать одно. А твой адвокат утверждает, что ты намерена поступить иначе. При обычных обстоятельствах я бы решил, что мама знает тебя лучше, чем человек, с которым ты познакомилась пару дней назад. Но ты никогда бы с ним не встретилась, если бы не искала этой встречи, чтобы воспользоваться его помощью. И это наводит меня на мысль о необходимости услышать твое мнение обо всем этом.
— Можно мне кое о чем спросить вас?
— Конечно.
— Обязательно должен состояться суд?
— Ну… твои родители могут просто согласиться на медицинскую эмансипацию, и на этом дело закончится, — отвечает судья.
Как будто именно так всегда и происходит.
— С другой стороны, если кто-то подает иск, как ты, например, тогда ответчики — в данном случае твои родители — обязаны явиться в суд. Если они действительно уверены, что ты не готова принимать такие решения самостоятельно, то должны представить мне свои доводы, в противном случае я могу вынести вердикт в твою пользу по умолчанию.
Я киваю. Я сказала себе, что сохраню спокойствие, как бы ни сложилась ситуация. Если развалюсь на куски, судья сразу посчитает меня не способной ничего решать. Намерения были прекрасные, но вид Десальво, подносящего к губам банку с яблочным соком, как-то меня расслабил.
Не так давно Кейт привезли в больницу для проверки почек, новая медсестра дала ей какую-то склянку и попросила сдать мочу на анализ.
— Лучше подготовить все к тому моменту, когда я вернусь, — строго сказала она.
Кейт, которая не приходит в восторг, получая резкие приказания, решила, что эту тетку нужно проучить. Она послала меня к торговому автомату и попросила купить такой же сок, какой пил судья, перелила содержимое банки в выданную ей посудину и, когда медсестра вернулась, подняла ее к свету.
— Гм… — задумчиво произнесла Кейт. — Выглядит немного мутной. Лучше отфильтровать ее еще раз. — С этими словами она поднесла склянку к губам и выпила все до дна.
Медсестра побледнела и вылетела из палаты. Мы с Кейт хохотали до рези в животе. До самого вечера нам нужно было только встретиться взглядами, и мы растворялись в веселье.
Как зуб, а потом ничего не осталось.
— Анна? — Судья Десальво подталкивает меня к ответу, ставит на стол эту дурацкую банку с соком, и я бросаюсь в слезы.
— Я не могу отдать почку сестре. Просто не могу.
Не говоря ни слова, судья подает мне пачку бумажных платочков. Я сминаю один в комок, вытираю глаза и нос. Некоторое время Десальво молчит, давая мне передышку. Когда я поднимаю голову, то вижу, что он терпеливо ждет.
— Анна, ни одна больница в этой стране не станет брать органы у донора, который не желает их отдавать.
— А кто, по-вашему, подписывает согласие? — спрашиваю я. — Разумеется, не ребенок, привезенный в операционную на каталке, а его родители.
— Ты не ребенок и, безусловно, можешь открыто высказать возражения, — заверяет меня судья.
— О, это верно, — произношу я и снова заливаюсь слезами. — Когда ты жалуешься после десятого укола иглой, тебя утешают, мол, ничего страшного, это обычная процедура. Взрослые переглядываются с фальшивыми улыбками и говорят друг другу: никто не станет напрашиваться, чтобы ему воткнули побольше игл. — Я сморкаюсь в платок. — Почка — это сегодня. Завтра потребуется что-нибудь еще. Всегда нужно что-нибудь еще.
— Твоя мама сказала, что ты хочешь прекратить дело, — говорит судья. — Она солгала мне?
— Нет. — Я с трудом сглатываю.
— Тогда… почему ты солгала ей?
На этот вопрос есть сотня разных ответов. Я выбираю самый простой.
— Потому что я люблю ее. — (Слезы снова катятся из глаз.) — Простите. Мне и правда очень стыдно.
Десальво в упор глядит на меня:
— Знаешь что, Анна, я, пожалуй, назначу кого-нибудь, кто поможет твоему адвокату разобраться и подскажет мне, что лучше для тебя. Как тебе такой выход?
Волосы свешиваются на лицо, я убираю их за ухо. Сижу вся красная и опухшая.
— Хорошо, — отвечаю я.
— Ладно. — Судья нажимает кнопку переговорного устройства и просит, чтобы сюда прислали всех остальных.
Первой в кабинет заходит мама и сразу направляется ко мне, но ей отрезают путь Кэмпбелл и его пес. Адвокат приподнимает брови и показывает мне большие пальцы, но это вопрос.
— Я не вполне понимаю, что происходит, — говорит между тем судья Десальво, — поэтому назначаю опекуна — представителя по судебному делу, который проведет с Анной две недели. Нет смысла упоминать о том, что я ожидаю полного содействия от обеих сторон. Опекун представит мне отчет, и тогда мы устроим слушания. Если к тому моменту выяснится нечто такое, о чем мне необходимо знать, захватите эти сведения с собой.
— Две недели… — произносит мама, и я знаю, о чем она думает. — Ваша честь, со всем уважением к вам, должна заметить, что две недели — это очень долгий срок, учитывая тяжесть заболевания моей старшей дочери.
Мама совсем на себя не похожа, я ее не узнаю. Раньше она казалась мне то тигрицей, которая борется с медлительностью медицинской системы, то каменной скалой, за которую могли цепляться мы все, то боксершей, готовой принять очередной удар судьбы. Но в роли адвоката я еще ни разу не видела ее.
— Хорошо, — кивает судья Десальво. — Тогда мы проведем слушания в следующий понедельник. А пока я хочу, чтобы медицинскую карту Кейт доставили в…
— Ваша честь, — вмешивается Кэмпбелл Александер, — как вы прекрасно знаете, в связи с необычными обстоятельствами этого дела моя клиентка проживает вместе с адвокатом противной стороны. Это вопиющее нарушение закона.
Моя мать резко втягивает ноздрями воздух:
— Вы что же, предлагаете, чтобы у меня забрали ребенка?
Забрали? Куда же я пойду?!
— Я не могу быть уверенным, Ваша честь, что адвокат противной стороны не попытается использовать факт совместного проживания с истицей к своей выгоде и оказать давление на мою клиентку. — Кэмпбелл, не мигая, смотрит на судью.
— Мистер Александер, я ни при каких условиях не стану забирать девочку из дома, — отвечает Десальво, но потом поворачивается к моей матери. — Тем не менее, миссис Фицджеральд, вы не должны говорить об этом деле со своей дочерью без ее адвоката. Если вы не согласны или мне станет известно о каком-либо нарушении запрета переступать эту домашнюю Китайскую стену, я могу прибегнуть к более решительным действиям.
— Все понятно, Ваша честь, — отвечает мама.
— Тогда, — судья Десальво встает, — увидимся с вами на следующей неделе. — Он выходит из кабинета, шлепанцы, причмокивая, глухо стукают по кафельному полу.
Как только судья удаляется, я поворачиваюсь к матери. Хочется крикнуть: «Я все объясню!» — но слова не идут с языка. В руку тычется влажный нос. Джадж. И мое сердце — сбежавший поезд — сбавляет ход.
— Мне нужно поговорить с моей клиенткой, — заявляет Кэмпбелл.
— В данный момент она моя дочь, — отвечает мама, берет меня за руку и сдергивает со стула.
На пороге я оглядываюсь. Кэмпбелл кипит от ярости. Я могла бы и раньше сказать ему, что все закончится именно так. Дочь козырем бьет любые карты, какая бы ни шла игра.
Третья мировая война разгорается немедленно, не из-за убитого эрцгерцога или сумасшедшего диктатора, но из-за пропущенного левого поворота.
— Брайан, это не Северная Парк-стрит. — Мама выгибает шею.
Отец моргает глазами, выбираясь из тумана мыслей.
— Надо было сказать раньше, пока я не проехал мимо.
— Я сказала.
— Я не слышала, — встреваю я, не успев оценить, чего мне будет стоить вмешательство в чужую битву.
Мама поворачивает голову:
— Анна, твое участие мне сейчас нужно меньше всего.
— Я просто…
Она выставляет руку, как перегородку между водителем и пассажиром в такси, и качает головой.
Я заваливаюсь на бок на сиденье и поджимаю под себя ноги. Смотрю в заднее стекло, чтобы видеть только темноту.
— Брайан, ты снова его пропустил, — говорит мама.
Когда мы заходим в дом, мать на всех парах пролетает мимо открывшей дверь Кейт, мимо Джесса, который смотрит какой-то засекреченный канал «Плейбоя» по телевизору. На кухне она открывает дверцы шкафчиков, хлопает ими. Достает еду из холодильника и с грохотом швыряет ее на стол.
— Привет! — говорит отец Кейт. — Как ты себя чувствуешь?
Та, не обращая на него внимания, быстро идет на кухню.
— Что случилось?
— Что случилось? Ну… — Мама пришпиливает меня к месту взглядом. — Спроси лучше у своей сестры, что случилось.
Кейт поворачивается, глядя на меня во все глаза.
— Удивительно, какая ты тихая, когда судья тебя не слышит, — замечает мама.