— Тебя могло засыпать! — сказал он и вытащил меня наружу.
С этой точки я увидел, что мой туннель не простирался на многие мили. Отец стоял на дне, а яма была ему по грудь.
Темнота, знаете ли, вещь относительная.
Брайан
Анне хватает десяти минут на переезд в мою комнату на станции. Пока она выкладывает одежду в ящик и размещает расческу рядом с моей на тумбочке, я иду на кухню, где Паули готовит ужин. Все ребята ждут объяснений.
— Некоторое время она побудет со мной здесь, — говорю я. — Нам нужно кое с чем разобраться.
Цезарь поднимает глаза от журнала:
— Она будет ездить с нами?
Об этом я не подумал. Может, так Анна отвлечется, почувствует себя кем-то вроде ученика.
— А что, она могла бы.
Паули оборачивается. Сегодня он готовит фахитос с мясом.
— Все в порядке, кэп?
— Да, Паули, спасибо, что спросил.
— Если кто-нибудь будет ее расстраивать, — говорит Рэд, — ему придется иметь дело с нашей великолепной четверкой.
Остальные кивают, а я думаю: «Интересно, как бы они отреагировали, узнав, что расстраиваем ее мы с Сарой?»
Я ухожу, чтобы ребята закончили приготовления к ужину, и возвращаюсь в свою комнату, где Анна сидит на кровати, скрестив ноги по-турецки.
— Эй! — окликаю ее я, но она не отвечает.
Я не сразу замечаю, что она в наушниках, из которых ей в уши льется черт знает что.
Она видит меня и выключает музыку, стаскивает наушники, и они висят у нее на шее, как удавка.
— Привет!
Я сажусь на край кровати и смотрю на нее:
— Ну, ты как? Хочешь чем-нибудь заняться?
— Например?
— Не знаю, — пожимаю я плечами. — Сыграть в карты?
— В покер?
— Покер, рыба[30]. Что угодно.
Она внимательно смотрит на меня:
— Рыба?
— Хочешь, заплету тебе волосы?
— Пап, ты хорошо себя чувствуешь?
Я чувствовал бы себя лучше, если бы сейчас забегал в обрушающееся здание, а не пытался снять тяжесть с ее души.
— Просто я хочу, чтобы ты знала: здесь ты можешь делать все, что захочешь.
— А можно оставить в ванной коробку с тампонами?
Я сразу краснею, и Анна тоже, как будто это заразно. В пожарной команде только одна женщина, и та работает не на полную ставку, женская уборная расположена на нижнем этаже. И тем не менее.
Волосы завешивают лицо Анны.
— Я не о том… просто я держу их…
— Ты можешь оставить их в ванной, — разрешаю я, а потом авторитетно добавляю: — Если кто-нибудь пожалуется, скажу, что они мои.
— Не думаю, папа, что тебе поверят.
Я обнимаю ее одной рукой:
— Может, сперва я буду что-то делать не так. Никогда не жил в одной комнате с тринадцатилетней девочкой.
— Я тоже нечасто ночую с сорокадвухлетними мужчинами.
— Это хорошо, потому что я убил бы их.
Ее улыбка отпечатывается на моей шее. Может, все будет не так страшно, как я думал. Может, я смогу убедить себя, что этот переезд в конце концов сохранит мою семью, хотя первый шаг подразумевает ее разрушение.
— Папа?
— Хм?..
— Просто чтобы ты знал: никто не играет в рыбу, научившись ходить на горшок.
Она крепче обнимает меня, как делала, когда была маленькой. В этот момент я вспоминаю, как в последний раз нес ее на руках. Мы шли через поле, все впятером, рогоз и ромашки были выше ее головы. Я поднял Анну, и мы вместе пробивались через море травы. Но оба впервые заметили, как низко болтаются ее ноги, она была уже слишком велика, чтобы сидеть у меня на бедре. Очень скоро Анна забрыкалась, я отпустил ее, и она пошла сама.
Золотые рыбки становятся большими для аквариумов, куда их посадили. Бонсаи теснятся в миниатюрных горшках. Я бы все отдал, чтобы Анна оставалась маленькой. Дети перерастают нас намного быстрее, чем мы их.
Кажется знаменательным, что, в то время как одна из дочерей тянет нас в правовой кризис, другая находится в муках кризиса медицинского, но мы ведь довольно давно знаем: Кейт на последних стадиях почечной недостаточности. В этот раз нас сводит с ума Анна. И ты, как обычно, все понимаешь и справляешься с обеими. Человеческая способность выносить трудности — она, как бамбук, гораздо более гибкая и упругая, чем кажется на первый взгляд.
В тот вечер, пока Анна паковала вещи, я поехал в больницу. Когда вошел в палату, Кейт делали диализ. Она спала в наушниках от CD-плеера. Сара встала со стула, прижав палец к губам, призывая к тишине, и вывела меня в коридор.
— Как Кейт? — спросил я.
— Почти так же, — ответила она. — Как Анна?
Мы обменивались сведениями о состоянии дочерей, словно на миг показывали друг другу карточки с фотографиями бейсболистов, не желая пока заканчивать игру. Я посмотрел на Сару, размышляя, как сказать ей о том, что сделал.
— Куда вы сбежали, пока я билась с судьей? — спросила она.
Ну вот. Если будешь сидеть и рассуждать, какой сильный тебя ждет пожар, никогда не решишься вступить в него.
— Я забрал Анну на станцию.
— Что-то случилось на работе?
Я набираю в грудь воздуха и прыгаю вниз с кручи, в которую превратился мой брак.
— Нет. Анна поживет там со мной несколько дней. Думаю, ей нужно немного побыть наедине с собой.
Сара таращится на меня:
— Но Анна будет не наедине с собой. Она будет с тобой.
Вдруг коридор начинает казаться мне слишком ярким и широким.
— Это плохо?
— Да, — говорит Сара. — Ты действительно считаешь, что, если потакать капризам Анны, это пойдет ей на пользу?
— Я не потакаю ее капризам. Я даю ей пространство, чтобы она сама пришла к правильным выводам. Не ты сидела с ней, пока шло разбирательство у судьи. Я беспокоюсь за нее.
— Ну, этим мы с тобой отличаемся, — возражает Сара. — Я беспокоюсь за обеих наших дочерей.
Я смотрю на нее и на долю секунды вижу женщину, какой она была когда-то, — ту, что знала, где отыскать улыбку, не мешкая; ту, что всегда забывала, чем кончается шутка, и тем не менее смешила; ту, что могла завести меня, не прилагая к этому никаких усилий. Я беру в ладони ее лицо, думая: «О, вот и ты», — после чего наклоняюсь и целую в лоб.
— Ты знаешь, где нас найти, — говорю я и ухожу.
Вскоре после полуночи нам звонят из скорой помощи. Анна моргает глазами со своей постели, звонок выключается, и автоматически вспыхнувший свет заливает комнату.
— Ты можешь остаться, — говорю я, но она уже на ногах и обувается.
Я дал Анне старую спецодежду нашей совместительницы: пару ботинок, красную шапку. Она надевает куртку и залезает в «скорую», пристегивая себя к обращенному назад сиденью за Рэдом, который готов рулить.
Мы с визгом летим по улицам Верхнего Дерби к дому престарелых «Солнечные ворота» — преддверию встречи со святым Петром. Рэд вытаскивает из машины носилки, а я несу сумку парамедиков. У дверей нас встречает медсестра:
— Она упала и на некоторое время потеряла сознание. Теперь у нее немного помутилось в голове.
Нас отводят в одну из палат. На полу лежит пожилая женщина, худая и тонкокостная, как птица, из макушки головы у нее течет кровь. Пахнет так, будто старушка перестала контролировать свой кишечник.
— Привет, подружка, — произношу я, быстро опускаясь рядом, беру ее руку, кожа тонкая, как креп. — Можете сжать мои пальцы? — И медсестре: — Как ее зовут?
— Элди Бриггс. Ей восемьдесят семь.
— Элди, мы вам поможем, — говорю я, надеясь оценить ее состояние. — У нее рана на затылке. Мне потребуются жесткие носилки. — Рэд убегает за ними к машине, а я измеряю давление Элди и пульс — нерегулярный. — У вас есть боли в груди? — (Женщина стонет, но качает головой и морщится.) — Я одену на вас воротник, хорошо, дорогая? Похоже, вы сильно ударились головой. — Возвращается Рэд с носилками, и я, подняв голову, смотрю на медсестру. — Вам известно, что помутнение сознания стало результатом падения, или падение произошло из-за него?
Медсестра мотает головой:
— Никто не видел, как это случилось.
— Разумеется, — бормочу я себе под нос. — Мне нужно одеяло.
Его протягивает маленькая дрожащая рука. До этого момента я не вспоминал, что Анна с нами.
— Спасибо, малышка, — говорю я и улучаю момент, чтобы улыбнуться ей. — Хочешь помочь? Можешь сесть у ног миссис Бриггс?
Она кивает, лицо совершенно белое, и садится на корточки. Рэд кладет носилки.
— Мы вас переместим, Элди… на счет три…
Мы считаем, поднимаем, привязываем ее, от этого рана на голове снова начинает кровоточить. Грузим пациентку в «скорую». Рэд гонит к больнице, а я копошусь в забитой всем на свете кабине, выуживаю кислородный баллон, пристраиваю его.
— Анна, дай мне набор для капельницы. — Я начинаю разрезать на Элди одежду. — Вы еще с нами, миссис Бриггс? Сейчас будет небольшой укол, — предупреждаю я, беру ее руку и пытаюсь нащупать вену, но они похожи на тончайшие карандашные линии, затемнения на светокопиях; на лбу каплями выступает пот. — Я не могу попасть с двадцаткой. Анна, найди двадцать вторую.
Пациентка стонет и плачет, машину мотает из стороны в сторону, она поворачивает, притормаживает, когда я пытаюсь попасть иглой в вену, все это не облегчает мою задачу.
— Черт! — ругаюсь я, бросая на пол вторую иглу.
Быстро снимаю кардиограмму, потом беру рацию и связываюсь с больницей, предупреждаю, что мы подъезжаем.
— Пациентке восемьдесят семь, она упала. В сознании, отвечает на вопросы, давление сто тридцать шесть на восемьдесят три, пульс сто тридцать, нерегулярный. Я попытался поставить ей капельницу, но мне не удалось. На затылке рана, но она сейчас под контролем. Я дал ей кислород. Есть вопросы?
В лучах фар проезжающего мимо грузовика вижу лицо Анны. Машина сворачивает, свет пропадает, и я понимаю, что моя дочь держит незнакомую женщину за руку.
У входа в приемный покой больницы мы вытаскиваем из машины носилки и катим их к автоматическим дверям. Команда врачей и медсестер уже ждет нас.