— Вы должны помочь! Джесса арестовали!
— Что? — Я в изумлении гляжу на Анну, которая оторвала меня от прекрасного обеда, не говоря уже о беседе, которую я хотел бы довести до конца. — Почему это должно меня волновать?
— Потому что мне нужно, чтобы вы его вытащили, — медленно, как дебилу, объясняет Анна. — Вы же адвокат.
— Я не его адвокат.
— Но вы что, не можете?
— Почему ты не позвонила матери? — спрашиваю я. — Я слышал, она берет новых клиентов.
Джулия бьет меня по руке:
— Заткнись! — И поворачивается к Анне. — Что случилось?
— Джесс украл машину, и его поймали.
— Давай поподробнее, — прошу я, уже жалея об этом.
— Это был «хамви»[32], по-моему. Большой желтый.
Во всем штате есть только один большой желтый «хамви», и он принадлежит судье Ньюбеллу. У меня возникает боль в переносице.
— Твой брат украл машину судьи, и ты хочешь, чтобы я его вытащил?
Анна моргает глазами, глядя на меня:
— Ну да.
Иисусе!
— Пойду поговорю с офицером. — Предоставив Анну заботам Джулии, я подхожу к дежурному сержанту, который — клянусь! — уже смеется надо мной. — Я представляю интересы Джесса Фицджеральда, — вздыхаю я.
— Сожалею, что слышу это.
— Машина судьи Ньюбелла, да?
— Ага, — улыбается сержант.
Я делаю глубокий вдох:
— Парнишку еще не привлекали.
— Это потому, что ему только недавно стукнуло восемнадцать. На него протоколов написана целая миля.
— Послушайте, у него дома сейчас такое творится. Одна из сестер умирает, другая подала иск против родителей. Может, замнем это дело?
Сержант смотрит на Анну:
— Я поговорю с генеральным прокурором, а вы бы лучше вразумили мальчишку, потому что судья Ньюбелл, я уверен, не захочет давать показания.
Еще немного поторговавшись, я возвращаюсь к Анне, которая вскакивает, едва завидев меня:
— Получилось?
— Ага. Но я никогда больше не буду этого делать, и с тобой я еще не закончил. — Я иду в глубину полицейского участка, где находятся камеры.
Джесс Фицджеральд лежит на спине на металлической полке, положив одну руку на глаза. Мгновение я стою перед решеткой.
— Знаешь, ты лучший довод в пользу невмешательства в естественный отбор, какой я видел в жизни.
Парень садится:
— А вы кто такой?
— Твоя фея-крёстная. Ты, мелкий тупой гаденыш, ты хоть понимаешь, что украл машину судьи?!
— Да откуда мне было знать, чья это машина?
— А знак судейского тщеславия — табличку «ВСЕМ ВСТАТЬ» — ты не заметил? Я адвокат. Твоя сестра попросила меня представлять твои интересы. И, поступившись собственными принципами, я согласился.
— Без шуток? Значит, вы можете меня вытащить?
— Тебя отпустят без залога, под личную ответственность. Тебе придется отдать им свои права и дать согласие жить дома, что ты и так делаешь, и это не будет проблемой.
Джесс обдумывает мои слова:
— Мне придется отдать и свою машину?
— Нет.
Было видно, как крутятся шестеренки у него в голове. Парнишку вроде Джесса не могло волновать отсутствие клочка бумаги, позволяющего садиться за руль, пока у него есть машина.
— Ну, тогда это клёво! — произносит он.
Я жестом подзываю стоящего рядом полицейского, тот открывает камеру, и Джесс выходит. Мы идем в зону ожидания. Он ростом с меня, но какой-то недоделанный по краям. Лицо парня просветляется, когда мы сворачиваем за угол, и у меня мелькает мыль: он способен искупить вину, может, расчувствовавшись, станет союзником Анны.
Однако Джесс не обращает внимания на сестру, вместо этого он подходит к Джулии:
— Привет, ты обо мне беспокоилась?
В этот момент мне хочется запереть его обратно в клетку. После убийства.
— Убирайся! — Джулия вздыхает. — Анна, пойдем. Надо чего-нибудь поесть.
— Отлично! — оживляется Джесс. — Я проголодался.
— К тебе это не относится, — говорю я. — Мы едем в суд.
В тот день, когда был выпускной в школе Уилера, на город напала саранча. Она налетела, как летний ливень, путалась в ветвях деревьев, с глухим стуком падала на землю. Метеорологи работали в полях, пытаясь объяснить этот феномен. Они вспоминали библейские бедствия, Эль-Ниньо, ссылались на продолжительную засуху. Они рекомендовали ходить с зонтами, надевать широкополые шляпы, оставаться дома.
Тем не менее церемония вручения аттестатов была устроена на улице под большим белым тентом. Поздравительная речь сопровождалось суицидальными скачками насекомых. Саранча съезжала по покатой крыше и падала на колени слушателей.
Я не хотел идти, но родители заставили. Джулия нашла меня, когда я надевал магистерскую шапочку, обхватила за талию, пыталась поцеловать.
— Эй, на какую сторону земли ты провалился? — поинтересовалась она.
Помню, я подумал, что в белых накидках мы похожи на призраков. Я оттолкнул ее:
— Не надо. Ладно? Просто не надо.
На всех фотографиях с выпускного, которые сделали родители, я улыбаюсь, будто действительно хочу жить в этом новом, открывающемся мне мире, когда на мою голову валились с неба насекомые размером с кулак.
Этика адвоката отличается от этики всего остального мира. В действительности у нас существует официальный кодекс поведения — Правила профессиональной ответственности, — который мы должны прочесть, пройти тестирование и следовать ему в своей практической деятельности. Но эти самые правила требуют от нас совершать поступки, которые большинство людей считают аморальными. Например, если вы войдете в мой кабинет и скажете: «Я убил ребенка Линдбергов», — я спрошу у вас, где тело. «Под полом моей спальни, — ответите вы, — на глубине трех футов под фундаментом дома». Если я стану выполнять свою работу по правилам, то ни одной живой душе не сообщу, где ребенок. Стоит мне это сделать, и меня вообще лишат звания адвоката.
Из чего следует вывод: я приучен думать, что мораль и этика не обязательно идут рука об руку.
— Брюс, — говорю я обвинителю, — мой клиент будет держать язык за зубами. И если вы закроете глаза на несколько мелких нарушений ПДД, клянусь, он никогда не приблизится больше чем на пятьдесят футов к судье или его машине.
Я размышляю, какая часть населения этой страны знает, что судебная система гораздо чаще напоминает игру в покер, чем борьбу за торжество справедливости?
Брюс — парень что надо. К тому же мне шепнули, что его совсем недавно назначили вести дело о двойном убийстве; ему не хочется тратить время на обличение Джесса Фицджеральда.
— Кэмпбелл, вы знаете, что речь идет об автомобиле судьи Ньюбелла? — говорит он.
— Да. Мне это известно, — мрачно отвечаю я, думая про себя: человек, достаточно тщеславный для того, чтобы сесть за руль «хамви», практически сам напрашивается на то, чтобы его машину угнали.
— Мне нужно поговорить с судьей. — Брюс вздыхает. — Меня, вероятно, выпотрошат за такое предложение, но я скажу ему, что копы не возражают, если мы дадим парню передышку.
Через двадцать минут все бумаги подписаны, и Джесс стоит рядом со мной перед судьей. Через двадцать пять минут он формально отпущен на испытательный срок, и мы выходим на лестницу перед зданием суда.
Это один из тех солнечных дней, когда ты ощущаешь, как к горлу подступают воспоминания. В такие дни я, бывало, ходил с отцом на яхте.
Джесс откидывает назад голову.
— Мы раньше ловили головастиков, — ни с того ни с сего произносит он. — Сажали их в ведро и наблюдали, как у них хвосты превращаются в лапки. Ни один, могу поклясться, не стал лягушкой. — Он поворачивается ко мне и достает из кармана рубашки пачку сигарет. — Хотите?
Я не курил с того момента, как окончил школу права. Однако ловлю себя на том, что беру сигарету и прикуриваю. Джадж, вывесив наружу язык, наблюдает за течением жизни. Джесс чиркает спичкой:
— Спасибо за то, что вы делаете для Анны.
Мимо проезжает машина, по радио передают песню, которую никогда не ставят зимой. Изо рта Джесса вылетает сизая струйка дыма. Интересно, он когда-нибудь ходил на яхте? Есть ли у него воспоминание, которое он хранит долгие годы, например о том, как сидит на лужайке перед домом Четвертого июля, чувствуя, как холодеет трава после захода солнца, и держит в руке бенгальский огонь, пока ему не начинает жечь пальцы. У нас у всех есть что-то в памяти.
Через семнадцать дней после выпускного она оставила записку под дворником на ветровом стекле моего джипа. Не успев развернуть листок, я подумал: как она добралась до Ньюпорта и как вернулась? Я отнес записку к заливу и прочитал, сидя на камнях, а после этого поднес листок к лицу и принюхался. Вдруг он пахнет ею?
Формально мне было нельзя водить машину, но это не имело значения. Мы встретились, как было сказано в записке, на кладбище.
Джулия сидела перед могильным камнем, обхватив руками колени. Заметив меня, она подняла взгляд:
— Я хотела, чтобы ты был другим.
— Джулия, это не ты.
— Нет? — Она встала. — У меня нет доверительного фонда, Кэмпбелл. Мой отец не владеет яхтой. Если ты в те дни складывал крестом пальцы в надежде, что я превращусь в Золушку, значит ты все себе напридумывал.
— Ничто из этого меня не волнует.
— Ложь! — Она прищурила глаза. — Ты думал, будет весело шататься по трущобам? Ты сделал это назло родителям? А теперь можешь соскрести меня с подошвы своего ботинка, как случайно раздавленного жука? — Она бросается на меня и ударяет в грудь. — Ты мне не нужен. И никогда не был нужен.
— Ну а я, черт возьми, нуждался в тебе! — кричу я ей в ответ.
Когда она поворачивается, я хватаю ее за плечи и целую. Я собрал все то, что не мог сказать вслух, и влил в нее поцелуем.
Некоторые поступки мы совершаем, потому что убедили себя: так будет лучше для всех. Мы говорим себе, что это правильно, альтруистично. Так ведь гораздо проще, чем сказать правду.