— Я знала, что вы так скажете, — говорит Анна, готовая метнуться прочь.
— Погоди. — Я сажусь, уперев локти в колени. — Что ты хочешь купить?
— Какая разница?
— Анна, мы не будем торговаться по поводу шестисот баксов, не зная, для чего они нужны, — отвечает Брайан.
Она взвешивает в голове его слова.
— Это кое-что с eBay.
Моя десятилетняя дочь шастает по eBay?!
— Ладно, — вздыхает она. — Это вратарские щитки.
Я смотрю на Брайана, но тот, похоже, тоже ничего не понимает.
— Для хоккея? — уточняет он.
— Ну да.
— Анна, ты не играешь в хоккей, — замечаю я.
Она заливается краской, и мне становится ясно: вероятно, тут что-то кроется. Брайан выжимает из нее объяснения.
— Пару месяцев назад у меня упала цепь с велосипеда прямо перед хоккейной площадкой. Там тренировалась одна команда, но вратарь заболел ангиной, и тренер сказал мне, что заплатит пять баксов, если я встану в ворота и буду отражать удары. Я взяла форму больного мальчика, и, знаете… играла совсем неплохо. Мне это понравилось. И я стала приходить туда. — Анна робко улыбается. — Тренер попросил меня присоединиться к команде по-настоящему, пока не начался турнир. Я у них первая девочка. Но мне нужна форма.
— Которая стоит шестьсот четырнадцать долларов?
— И девяносто шесть центов. Хотя это только щитки для ног. Мне еще нужна защита для груди, ловушка, перчатка и маска. — Она выжидательно смотрит на нас.
— Мы должны обсудить это, — говорю я.
Анна бурчит что-то себе под нос и выходит из комнаты.
— Ты знала, что она играет в хоккей? — спрашивает Брайан, и я качаю головой, думая про себя: что еще таит от нас дочь.
Мы уже собираемся выходить из дому, чтобы посмотреть, как Анна в первый раз играет в хоккей, когда Кейт заявляет, что не пойдет.
— Пожалуйста, мама, — упрашивает она, — я сейчас так плохо выгляжу.
У нее красная сыпь на щеках, ладонях, подошвах и груди, лицо опухло из-за стероидов, которые она принимает для борьбы с высыпаниями. Кожа у нее шершавая и плотная.
Это визитные карточки осложнения «трансплантат против хозяина», которое развилось у Кейт после пересадки костного мозга. За последние четыре года оно не раз появлялось и исчезало, вспыхивая, когда мы меньше всего этого ожидали. Костный мозг — это орган, и так же, как сердце или печень, тело может отвергать его. Но иногда пересаженный костный мозг начинает отвергать тело, в которое его поместили.
Хорошая новость вот какая: когда борьба в организме обостряется, все раковые клетки тоже сидят в осаде. Доктор Чанс иногда называет эти явления болезнью «трансплантат против лейкемии». Плохая новость — симптоматика: хронический понос, желтуха, потеря подвижности суставов, появление рубцов и уплотнений в местах, где есть соединительная ткань. Я так привыкла к этому, что уже не выделяю периоды осложнения как нечто особенное, но если оно принимает тяжелые формы, разрешаю Кейт не ходить в школу. Ей тринадцать, и внешность сейчас приоритет. Я берегу ее самолюбие, которого и так мало.
Но оставлять ее дома одну нельзя, а мы обещали Анне, что придем на игру.
— Это очень важно для твоей сестры.
В ответ Кейт плюхается на диван и закрывает лицо маленькой подушкой.
Не говоря больше ничего, я подхожу к шкафу в прихожей и вынимаю из ящиков несколько вещей. Даю Кейт перчатки, надеваю ей на голову шапку, обматываю вокруг шеи шарф, который закрывает нос и рот, так что видны одни глаза.
— На катке будет холодно, — говорю я непререкаемым тоном.
Я едва узнаю Анну, засунутую в хоккейные доспехи и укупоренную в них. Все необходимое обмундирование мы позаимствовали у племянника тренера. Невозможно определить, что она единственная девочка на площадке. Невозможно догадаться, что она на два года моложе остальных игроков.
Слышит ли Анна сквозь шлем крики зрителей? Или полностью сосредоточена на том, что происходит перед ней, и заблокировала все посторонние звуки, а ее внимание полностью поглощено ударами клюшек и скрипом шайбы по льду.
Джесс и Брайан сидят на краешках кресел, даже Кейт, которая так не хотела идти, увлечена игрой. Вратарь команды соперников по сравнению с Анной двигается медленно. Атаки развиваются стремительно, игра перемещается от дальних ворот к Анне. Центровой делает пас правому нападающему, который несется на полной скорости, лезвия коньков скрежещут по льду, перекрывая рев толпы. Анна выезжает вперед, за миг до броска угадав, куда полетит шайба, она сгибает колени внутрь, расставляет локти.
— Невероятно! — восклицает Брайан после второго периода. — У нее природный вратарский талант.
Я могла бы сказать ему то же самое. Анна много раз спасала ворота.
В ту ночь Кейт просыпается оттого, что у нее течет кровь из носа, из прямой кишки, из глазниц. Я никогда еще не видела столько крови и, пытаясь остановить этот поток, с тревогой думаю, сколько она сможет продержаться? Когда мы приезжаем в больницу, Кейт совершенно дезориентирована и возбуждена, наконец она впадает в беспамятство. Медики накачивают ее плазмой, кровью и тромбоцитами, чтобы восполнить потери. Кажется, что все это с той же скоростью вытекает обратно наружу. Ей ставят капельницу с препаратами для предотвращения гиповолемического шока и делают интубацию. Проводят томографию мозга и легких, чтобы увидеть, насколько глубоко проникло кровотечение.
Хотя мы уже много раз посреди ночи приезжали в отделение скорой помощи, так как болезнь внезапно возвращалась и проявлялась неожиданными симптомами, я понимаю: настолько плохо не было еще никогда. Кровотечение из носа — это одно, отказ всего организма — совсем другое. Дважды у Кейт были приступы сердечной аритмии. Из-за кровоизлияний ее мозг, сердце, печень, легкие и почки не получают необходимого для правильной работы питания.
Доктор Чанс отводит нас в маленький холл в дальнем конце педиатрического отделения. На стенах нарисованы ромашки со смайликами в сердцевинках, в одном месте приделан ростомер — червяк длиной в четыре фута: «Каким я могу вырасти?»
Мы с Брайаном сидим очень тихо, как будто нас ждет награда за хорошее поведение.
— Мышьяк? — переспрашивает Брайан. — Яд?
— Это новый способ лечения, — объясняет доктор Чанс. — Его вводят внутривенно от двадцати пяти до шестидесяти дней. Пока мы еще не создали настоящего лекарства. Нельзя сказать, что этого не произойдет в будущем, но на данный момент у нас нет пятилетней кривой выживаемости. Это на самом деле очень новое средство. Лечебное воздействие пуповинной крови, аллогенной трансплантации, радиации, химии и ПТРК Кейт уже испытала на себе, и оно истощилось. Она прожила на десять лет дольше, чем мы ожидали.
Я ловлю себя на том, что согласно киваю.
— Делайте это, — даю я добро, и Брайан опускает взгляд на свои ботинки.
— Мы можем попробовать. Но скорее всего, мышьяк все равно будет выводиться из организма кровотечением, — говорит нам доктор Чанс.
Я смотрю на ростомер. Сказала ли я Кейт, что люблю ее, когда вечером укладывала спать? Не могу вспомнить. Вообще не могу.
Около двух часов ночи я теряю Брайана. Он выходит, когда я засыпаю рядом с кроватью Кейт, и не возвращается больше часа. Я спрашиваю про него у сестры на посту, заглядываю в кафетерий и в мужской туалет, везде пусто. Наконец обнаруживаю его в конце коридора, в маленьком атриуме, который назван в память о каком-то несчастном умершем малыше. Это светлое, полное воздуха помещение с искусственными растениями, где могут приятно проводить время пациенты. Брайан сидит на уродливом диване, обтянутом коричневым вельветом в рубчик, и что-то быстро пишет синим фломастером на клочке бумаги.
— Эй! — тихо окликаю его я, вспоминая, как дети вместе рисовали, сидя на полу в кухне, карандаши рассыпались между ними, как цветы на лугу. — Поменяешь желтый на синий?
Брайан испуганно поднимает взгляд:
— Это…
— С Кейт все хорошо. Состояние стабильное.
Медсестра Стеф уже ввела ей первую дозу мышьяка и сделала два вливания крови, чтобы восполнить то, что девочка теряет.
— Может, заберем Кейт домой, — предлагает Брайан.
— Ну, мы, конечно…
— Я имею в виду сейчас. — Он складывает руки домиком. — Думаю, она хотела бы умереть в своей постели.
Слово взрывается между нами, как граната.
— Она не собирается…
— Да, собирается. — Он смотрит на меня, его лицо искажено болью. — Она умирает, Сара. Она умрет, может быть, сегодня, или завтра, или через год, если нам повезет. Ты слышала, что сказал доктор Чанс. Мышьяк не лекарство. Это лишь отсрочка неизбежного.
Мои глаза наполняются слезами.
— Но я люблю ее, — говорю я, потому что для меня это веская причина.
— Я тоже. Слишком сильно, чтобы продолжать делать это.
Бумажка, на которой он писал, выпадает у него из рук и приземляется ко мне на колени. Я успеваю взять ее раньше мужа. Она вся закапана слезами, исчиркана. «Ей нравилось, как пахнет весной, — читаю я. — Она могла обыграть любого в джин-рамми. Она могла танцевать без музыки». По краям листка есть дополнения: «Любимый цвет — розовый. Любимое время суток — сумерки. Много раз перечитывала „Там, где живут чудовища“ и до сих пор знает этот текст наизусть».
Волоски у меня на шее становятся дыбом.
— Это что… некролог?
Теперь Брайан тоже плачет:
— Если я не сделаю этого сейчас, то потом, когда будет нужно, уже не смогу.
— Еще не время, — качаю я головой.
В три тридцать утра я звоню сестре, хотя и понимаю, что для Занни, вообще для всех нормальных людей, это середина ночи.
— Я разбудила тебя.
— Что-то с Кейт?
Я молча киваю, хотя она не может этого видеть.
— Занни…
— Да?
Я закрываю глаза и чувствую, как из-под век сочатся слезы.
— Сара, что случилось? Ты хочешь, чтобы я приехала?
Говорить трудно, горло сильно сдавило; правда разрастается в нем, вот-вот задушит. В детстве наши с Занни спальни выходили в один коридор, и мы с ней ссорились из-за того, оставлять в нем свет на ночь или нет. Я хотела, чтобы он горел, она хотела спать в темноте. «Накрой голову подушкой, — говорила я ей, — и тебе будет темно, а я не могу сделать, чтобы было светло».