— Ты помнишь то лето, когда мы отправили тебя в лагерь? И ночь накануне отъезда, когда ты сказала, что передумала и не хочешь ехать? Я попросила тебя сесть в автобусе с левой стороны, а когда он тронется, повернуть голову и смотреть, как я стою и жду тебя. — Я крепко прижимаю ее руку к своей щеке, так что остается след. — Займи такое же место на Небесах, чтобы видеть, как я смотрю на тебя.
Закапываюсь лицом в одеяло и говорю дочери, как сильно я ее люблю. В последний раз пожимаю ей руку.
И ощущаю слабое биение пульса, тишайший вздох, едва заметное ответное пожатие пальцев Кейт. Она прокладывает себе путь обратно в этот мир.
Анна
У меня есть вопрос: в каком вы возрасте, когда оказываетесь на Небесах? Я о том, что, раз это Небеса, вы должны находиться в самом расцвете сил и красоты. Сомневаюсь, что люди, которые умерли в старости, бродят там лысые и беззубые. Это открывает простор для множества других вопросов. Если вы повеситесь, то будете ли ходить там страшным и синим, с вывалившимся изо рта языком? Если вас убили на войне, проведете ли вы вечность без ноги, которую оторвало взрывом мины?
Я думаю, у вас может быть выбор. Вы заполняете анкету, где вас спрашивают: хотите ли вы иметь вид на звезды или на облака? Желаете получать на обед цыпленка, рыбу или манку? Каким вы хотите, чтобы вас видели окружающие? Я, например, выбрала бы возраст семнадцать лет — надеюсь, к этому времени у меня уже появится грудь, — и тогда, даже если умру столетней старухой, на Небесах буду выглядеть юной и привлекательной.
Однажды на вечеринке я услышала, как папа сказал, что хотя он уже очень-очень старый, но в душе ему двадцать один год. Может быть, есть такое место в вашей жизни, похожее на разъезженную колею на дороге, или, еще лучше, — на продавленный диван. И не важно, что происходит с вами, вы все время возвращаетесь к нему.
Проблема, я полагаю, в том, что все люди разные. Как обстоят дела на Небесах, когда все они пытаются найти друг друга после долгих лет разлуки? Допустим, вы умерли и начали искать своего мужа, который скончался пять лет назад. Допустим, вы представляете его себе семидесятилетним, а он восстал из гроба семнадцатилетним и разгуливает в том мире бодрым и веселым, как никогда.
Или, положим, вы Кейт и умерли в шестнадцать, а на Небе пожелали выглядеть тридцатипятилетней, какой никогда не были на Земле. Как вас там найти?
Кэмпбелл звонит папе во время обеда на станции и сообщает, что адвокат противной стороны хочет обсудить дело. Формулировка звучит глупо, так как все мы знаем, что речь идет о моей матери. Встреча состоится в три часа в его офисе, хотя сегодня воскресенье.
Я сижу на полу, голова Джаджа лежит у меня на коленях. Кэмпбелл так занят, что даже не запретил мне гладить его. Мама приезжает минута в минуту и, так как у секретарши Керри сегодня выходной, сама заходит в кабинет. Она поработала над внешностью — зачесала волосы назад и скрутила их в аккуратный узел. Немного накрасилась. Но в отличие от Кэмпбелла, который носит этот кабинет, как пальто, которое можно надеть или снять, моя мать выглядит в конторе адвоката чужеродным элементом. Трудно поверить, что когда-то она зарабатывала на жизнь юридической практикой. Наверное, раньше она была другой, как и все мы.
— Привет, — тихо произносит мама.
— Миссис Фицджеральд, — отзывается Кэмпбелл. Холоден как лед.
Она переводит взгляд с сидящего за столом для конференций отца на устроившуюся внизу меня, делает шаг вперед, будто собирается обнять, но останавливается.
— Вы назначили эту встречу, советник, — намекает Кэмпбелл.
Мама садится:
— Знаю. Я… ну, я надеялась, что мы сможем все прояснить. Я хочу, чтобы мы вместе приняли решение.
Кэмпбелл барабанит пальцами по столу:
— Вы предлагаете нам сделку?
Он говорит это совершенно бесстрастным деловым тоном. Мама моргает, глядя на него.
— Да, полагаю, что да. — Она поворачивается на стуле в мою сторону, как будто в комнате больше никого, кроме нас двоих, нет. — Анна, я знаю, сколько ты сделала для Кейт. И также понимаю, что у нее осталось мало шансов… но есть этот последний.
— Не нужно ни к чему принуждать мою клиентку…
— Все в порядке, Кэмпбелл, — говорю я. — Пусть продолжает.
— Если рак снова проявится, если трансплантация почки не поможет, если не будет результата, которого мы все хотим добиться для Кейт… Что ж, тогда я никогда больше не попрошу тебя помогать сестре… но, Анна, ты можешь сделать это в последний раз?
Сейчас она выглядит совсем маленькой, даже меньше меня, будто родитель — это я, а она — дитя. Удивительно, как возникла эта оптическая иллюзия, если мы обе не сходили с места?
Я смотрю на отца, но он окаменел и, кажется, делает все возможное, чтобы не отрываться от разглядывания рисунка дерева на столешнице и не участвовать в разговоре.
— Вы имеете в виду, что если моя клиентка согласится отдать почку, то в дальнейшем будет освобождена от всех прочих медицинских процедур, которые могут понадобиться для продления жизни Кейт? — уточняет Кэмпбелл.
Мама делает глубокий вдох:
— Да.
— Нам, разумеется, нужно обсудить это.
Когда мне было семь лет, Джесс, как мог, старался просветить меня насчет Санты, чтобы я не была глупышкой. «Это мама с папой», — нашептывал он мне на ухо, а я сопротивлялась и не хотела этому верить. Я решила сама все выяснить. Перед Рождеством написала Санте и попросила у него хомяка, потому что хотела иметь его больше всего на свете. Я сама опустила письмо в ящик у школьного секретаря и упорно ничего не говорила родителям, хотя и делала намеки на другие игрушки, которые хотела бы получить в этом году.
В рождественское утро я нашла под елкой салазки, компьютерную игру и одеяло из вываренной ткани, которые упоминала в разговорах с мамой, но хомяка среди подарков не оказалось, потому что родители о нем не знали. В том году я поняла две вещи: ни Санта, ни мама с папой не были теми, кем я хотела их видеть.
Может быть, Кэмпбелл считает, что тут дело в законе, но, вообще-то, дело в моей маме. Я встаю с пола и бросаюсь в ее объятия, которые немного напоминают то место, о котором я говорила раньше, такое знакомое, что, попав туда, ты идеально в него вписываешься. У меня до боли сжимается горло, и слезы, которые я так долго таила, вылезают из потайных уголков.
— О, Анна! — восклицает мама, уткнувшись мне в волосы. — Слава богу! Слава богу!
Я обнимаю ее в два раза крепче, чем обычно, пытаясь удержать в памяти этот момент так же, как мне нравится рисовать на задней стенке мозга фреску с косыми лучами летнего солнца, чтобы любоваться ею зимой. Приложив губы к самому ее уху, я говорю слова, которые предпочла бы оставить при себе:
— Я не могу.
Мамино тело деревенеет. Она отстраняется от меня, смотрит мне в глаза. Потом надевает на лицо улыбку, изломанную в нескольких местах. Прикасается рукой к моей макушке. И все. Затем она встает, одергивает пиджак и выходит из кабинета.
Кэмпбелл поднимается с кресла, садится на корточки передо мной там, где только что была мама. На таком близком расстоянии он выглядит боле серьезным, чем раньше.
— Анна, ты действительно этого хочешь? — спрашивает он.
Я открываю рот. И ищу ответ.
Джулия
— Как, по-твоему, Кэмпбелл нравится мне, потому что он козел или несмотря на это? — спрашиваю я сестру.
Она шикает на меня с дивана, так как смотрит «Какими мы были» — фильм, который видела уже двадцать тысяч раз. Он у нее включен в список кинокартин, наткнувшись на которые нельзя переключать канал. В него также входят «Красотка», «Привидение» и «Грязные танцы».
— Я убью тебя, если пропущу развязку.
— Увидимся, Кэти, — цитирую я для нее. — Увидимся, Хаббл.
Она бросает в меня подушку и вытирает глаза. Звучит музыка, под которую идут финальные титры.
— Барбра Стрейзанд — это бомба, — произносит Иззи.
— Я думала, это типаж, любимый геями. — Я поднимаю взгляд от стола, заваленного бумагами, которые изучаю, готовясь к завтрашним слушаниям.
Я должна принять решение и сообщить судье: какой вариант будет лучше всего для Анны Фицджеральд. Выскажусь я в ее пользу или наоборот — без разницы, в том-то и проблема. Жизнь девочки будет разрушена в любом случае.
— Мне казалось, мы говорили о Кэмпбелле, — продолжает Иззи.
— Нет, это я о нем говорила. Ты впадала в экстаз. — Я потираю виски. — Была у меня надежда на твое сочувствие.
— По поводу Кэмпбелла Александера? Я не склонна к сочувствию. Скорее, к безразличию.
— Ты права. В безразличии тебе не откажешь.
— Слушай, Джулия, может, дело в наследственности. — Иззи встает и начинает массировать мне мышцы шеи. — Может, у тебя есть ген, из-за которого тебя влечет к абсолютным ничтожествам.
— Тогда у тебя он тоже есть.
— Ну, — смеется она, — верно сказано.
— Я хочу ненавидеть его. Чтоб ты знала.
Протянув руку над моим плечом, Иззи берет начатую мной банку колы и приканчивает ее.
— А как насчет того, чтобы оставаться в строго профессиональных отношениях?
— Вот-вот. Только в голове у меня этому противится невероятно крикливая группа оппозиции меньшинства.
Иззи снова садится на диван:
— Проблема, ты сама знаешь, состоит в том, что своего первого никто никогда не забывает. И даже если твой ум достаточно развит, чтобы осознавать это, то у твоего тела IQ как у фруктовой мушки.
— Просто мне с ним так легко, Из. Мы как будто начали с того места, на котором расстались. Я уже знаю все, что нужно, о нем, а он — обо мне. — Я смотрю на сестру. — Можно влюбиться в кого-то от лени?
— Почему бы тебе не трахнуться с ним, а потом не выкинуть его из головы?
— Потому что, как только я трахнусь с ним, это станет еще одной частью прошлого, от которой я не смогу избавиться.
— Могу познакомить тебя с кем-нибудь из моих друзей, — предлагает Иззи.
— Они все с вагинами.