— Пошли. Я угощу тебя завтраком.
— Но мы опаздываем.
— Какая разница, — пожимаю я плечами.
Судья Десальво недоволен. Наша с Анной утренняя прогулка затянулась на полтора часа. Он сердито смотрит на нас с Джаджем, когда мы заходим в кабинет, где идет досудебное совещание.
— Ваша честь, прошу меня простить. Мне пришлось срочно сходить к ветеринару.
Я скорее чувствую, чем вижу, как у Сары Фицджеральд отвисает челюсть.
— Адвокат противной стороны объяснила это иначе, — говорит судья.
Я смотрю прямо в глаза судье:
— Ну, вообще-то, именно так все и было. Анна проявила сочувствие и помогала мне держать пса, пока у него из лапы вынимали кусок битого стекла.
Судья в сомнениях. Существуют законы против дискриминации инвалидов, и я использую это на всю катушку. Меньше всего мне хочется, чтобы он обвинил в задержке Анну.
— Есть ли возможность удовлетворить прошение без слушаний? — спрашивает Десальво.
— Боюсь, что нет.
Анна, скорее всего, не жаждет делиться своими секретами, что я могу только уважать, но она точно хочет довести дело до конца.
Судья принимает мой ответ.
— Миссис Фицджеральд, я так понимаю, что вы продолжаете сами представлять в суде свои интересы?
— Да, Ваша честь, — отвечает она.
— Хорошо. — Десальво смотрит на нас обоих. — Это суд по семейным делам, адвокаты. В семейном суде, и особенно во время слушаний, подобных этому, я обычно не придерживаюсь строго правил дачи показаний, так как не хочу превращать разбор дела в прения. Я способен отличить приемлемые доводы от неприемлемых, и если будет сказано нечто действительно требующее возражений, последние будут приняты во внимание, но я предпочел бы, чтобы слушания были проведены быстро, пусть даже не по всей форме. — Он смотрит на меня в упор. — Я хочу, чтобы все прошло как можно более безболезненно для тех, кто вовлечен в процесс.
Мы перемещаемся в зал суда. По размеру он меньше того, где разбираются уголовные дела, но все равно выглядит устрашающе. По пути я заворачиваю в холл при входе, чтобы забрать Анну. Когда мы переступаем порог, она замирает, глядя на отделанные деревянными панелями стены, ряды стульев, внушительных размеров судейское кресло и место для свидетелей за барьером.
— Кэмпбелл, — шепчет она, — мне ведь не придется стоять там и говорить, да?
На самом деле судья, скорее всего, захочет услышать ее показания. Даже если Джулия выступит в поддержку ходатайства, даже если Брайан займет сторону Анны, судья Десальво наверняка пожелает вызвать ее, чтобы узнать позицию самой истицы. Но если я скажу ей это сейчас, она разволнуется, а в таком состоянии приступать к слушаниям не годится.
Я вспоминаю наш разговор в машине, когда Анна назвала меня лжецом. Есть две причины не говорить правду: первая, потому что ложью вы можете добиться желаемого; вторая, потому что ложью вы можете уберечь кого-то от беды. Имея в виду обе, даю Анне ответ:
— Ну, я в этом сомневаюсь.
— Ваша честь, — начинаю я, — мне известно, что это не является общепринятой практикой, но я хотел бы сделать заявление до того, как мы начнем вызывать свидетелей.
Судья Десальво вздыхает:
— Разве это не то самое соблюдение церемоний, от которого я просил вас воздержаться?
— Ваша честь, я бы не спрашивал, если бы не считал это важным.
— Делайте, только быстро, — разрешает он.
Я встаю и подхожу к судье:
— Ваша честь, всю жизнь Анна Фицджеральд подвергалась различным медицинским процедурам ради блага своей сестры, не ради собственного. Никто не сомневается в том, что Сара Фицджеральд любит всех своих детей, никто не подвергает сомнению ее решения, принятые ради продления жизни Кейт. Но сегодня нам придется усомниться в тех решениях, которые она принимала за этого ребенка.
Я поворачиваюсь, ловлю на себе пристальный взгляд Джулии и вдруг вспоминаю одно старое предписание этики. Теперь я знаю, что должен сказать.
— Вы, наверное, помните недавнее дело пожарных из Вустера, штат Массачусетс, которые погибли в пожаре, устроенном бездомной женщиной. Она знала, что огонь загорелся, и покинула здание, но не позвонила в девять-один-один, опасаясь возможных проблем. В ту ночь расстались с жизнью восемь человек, тем не менее эту женщину не признали виновной, потому что в Америке, даже если последствия оказываются трагическими, никто не в ответе за безопасность других людей. Вы не обязаны помогать тем, кто оказался в критической ситуации. Ни в том случае, если вы устроили пожар, ни когда проезжаете мимо места аварии, ни в ситуации, когда являетесь идеальным донором. — Я снова смотрю на Джулию. — Сегодня мы собрались здесь, потому что в нашей системе правосудия существует разница между законом и моралью. Иногда проще рассматривать их отдельно. Но очень часто, особенно когда они соприкасаются, правильное оказывается неверным, и наоборот. — Я возвращаюсь к своему месту и останавливаюсь перед ним. — Мы собрались здесь сегодня, — завершаю я свою речь, — чтобы суд помог нам всем лучше разобраться в сложившейся ситуации.
Мой первый свидетель — адвокат противной стороны. Я смотрю, как Сара неуверенной походкой идет к свидетельскому месту, как моряк, у которого после долгой качки подкашиваются ноги. Она занимает свое место, не сводя глаз с Анны. Сару приводят к присяге, но смотрит она только на дочь.
— Судья, прошу у вас разрешения допросить миссис Фицджеральд как свидетеля противной стороны.
Десальво хмурится:
— Мистер Александер, я искренне надеюсь, что вы и миссис Фицджеральд не нарушите рамок приличий.
— Все понятно, Ваша честь. — Я подхожу к Саре. — Назовите свое имя.
Она едва заметно вздергивает подбородок:
— Сара Крофтон Фицджеральд.
— Вы мать Анны Фицджеральд, и она ваш младший ребенок?
— Да, так же как Кейт и Джесса.
— Правда ли, что вашей дочери Кейт в двухлетнем возрасте был поставлен диагноз острая промиелоцитарная лейкемия?
— Это правда.
— В тот момент вы с мужем решили зачать ребенка, генетически запрограммированного на то, чтобы быть донором органов для Кейт ради ее излечения?
Лицо Сары каменеет.
— Я бы описала это другими словами, но да, при зачатии Анны такие соображения у нас имелись. Мы планировали использовать пуповинную кровь для переливания.
— Почему вы не попытались найти неродственного донора?
— Это гораздо более опасно. Риск смерти значительно повышался, если бы донором был не родственник Кейт.
— Сколько лет было Анне, когда она впервые отдала какой-нибудь орган или ткань своей сестре?
— Кейт провели переливание крови через месяц после рождения Анны.
Я качаю головой:
— Я не спрашивал, когда Кейт получила его. Я спрашивал, когда Анна отдала его. Пуповинная кровь была взята у Анны сразу после рождения, верно?
— Да, — отвечает Сара, — но Анна об этом даже не знала.
— Сколько лет было Анне в следующий раз, когда она отдала какую-нибудь часть тела Кейт?
Сара морщится, как я и ожидал.
— Ей было пять, когда у нее взяли донорские лимфоциты.
— Как это происходило?
— Забор крови из вены.
— Анна согласилась, чтобы ей воткнули в руку иглу?
— Ей было пять лет, — отвечает Сара.
— Вы спрашивали ее, можно ли ввести ей в вену иглу?
— Я просила ее помочь сестре.
— Правда ли, что Анну пришлось удерживать силой, чтобы ввести ей в вену иглу?
Сара смотрит на Анну и закрывает глаза:
— Да.
— Вы называете это добровольной помощью, миссис Фицджеральд? — Краем глаза я вижу, как брови судьи Десальво сдвигаются к переносице. — В первый раз, когда у Анны взяли лимфоциты, имелись ли какие-нибудь побочные эффекты?
— У нее были небольшие синяки. И слабая болезненность.
— Сколько прошло времени, прежде чем у нее снова взяли кровь?
— Месяц.
— В этот раз ее тоже пришлось держать?
— Да, но…
— Какие были побочные эффекты?
— Такие же. — Сара качает головой. — Вы не понимаете. Я прекрасно видела, что происходило с Анной, когда ее подвергали очередной процедуре. Не имеет значения, кого из своих детей ты видишь в такой ситуации, каждый раз у тебя разрывается сердце.
— И тем не менее, миссис Фицджеральд, вам удавалось справиться с этими чувствами, потому что у Анны брали кровь и в третий раз.
— Столько было нужно, чтобы получить необходимое количество лимфоцитов, — отвечает Сара. — Невозможно сразу точно провести забор.
— Сколько лет было Анне, когда ей пришлось снова пройти медицинское вмешательство ради здоровья сестры?
— Когда Кейт было девять, у нее началось воспаление и…
— И снова я спрашивал вас не об этом. Я хочу знать, что случилось с Анной, когда ей было шесть лет.
— Она стала донором гранулоцитов, чтобы Кейт справилась с воспалением. Этот процесс схож с забором лейкоцитов.
— Еще один укол иглой?
— Верно.
— Вы спрашивали Анну, хочет ли она быть донором гранулоцитов?
Сара не отвечает.
— Миссис Фицджеральд, — подталкивает ее к ответу судья.
Она поворачивается к дочери и обращается к ней с мольбой:
— Анна, ты знаешь, мы делали все это не для того, чтобы причинить тебе боль. Нам всем было больно. Если у тебя появлялись синяки снаружи, то у нас — внутри.
— Миссис Фицджеральд, — я встаю между ней и Анной, — вы спрашивали ее?
— Прошу вас, перестаньте. Мы все знаем историю. Я не стану отрицать ничего из того, что вы предъявите, чтобы раздавить меня. Я бы предпочла закончить с этой частью.
— Потому что вам неприятно снова слышать об этом, да? — Я понимаю, что переступаю тонкую черту, но за спиной у меня сидит Анна, и я хочу, чтобы она знала: здесь есть человек, который готов пробежать за нее дистанцию. — Когда все складывается одно к одному, общая картина уже не выглядит такой безобидной, правда?
— Мистер Александер, с какой целью вы задаете эти вопросы? — вмешивается судья Десальво. — Я прекрасно знаю, сколько медицинских процедур прошла Анна.