— Ты не хочешь спросить себя, почему тринадцатилетняя девочка так тебя достает?
Кэмпбелл кривится:
— Почему бы тебе не взяться за работу, Джулия, и не разрушить мое дело, как ты и планировала с самого начала.
— Это не твое дело, а дело Анны, хотя я прекрасно понимаю, почему ты считаешь иначе.
— И что это должно означать?
— Вы оба трусы. Оба, как одержимые дьяволом, бежите от самих себя, — говорю я. — Мне ясно, каких последствий опасается Анна. А чего боишься ты?
— Не понимаю, о чем ты.
— Нет? Куда подевался наш шутник? Или шутить слишком трудно, когда затрагиваются такие глубинные материи? Ты отступаешь назад всякий раз, как кто-то приближается к тебе. Это ничего, когда дело касается Анны, она всего лишь клиентка, но если станет для тебя чем-то бо`льшим, ты попадешь в беду. Я? Ну, перепихнуться по-быстрому — это хорошо, но привязаться эмоционально — об этом не может быть и речи. Прочные отношения у тебя только с этим псом, и даже они — какая-то невероятная государственная тайна.
— Ты слегка отклонилась от темы, Джулия…
— Вовсе нет. Я, вероятно, единственный человек, у которого достанет квалификации, чтобы показать тебе, какое ты жалкое ничтожество. Но это нормально, правда? Потому что, если тебя считают ничтожеством, никто не попытается сблизиться с тобой. — Я останавливаю на нем сверкающий взгляд. — Неприятно чувствовать, что кто-то видит тебя насквозь, верно, Кэмпбелл?
Он встает, лицо у него каменное.
— Мне нужно заняться делом.
— Давай занимайся. Только не забудь отделить правосудие от человека, который в нем нуждается. Иначе — не дай боже! — вдруг обнаружишь, что у тебя есть сердце.
Я быстро ухожу, хватит уже срамиться, и слышу несущийся вдогонку голос Кэмпбелла:
— Джулия, это неправда.
Закрываю глаза и, понимая, что этого лучше не делать, все-таки поворачиваюсь.
Он мнется.
— Собака… Я…
Признание обрывает появляющийся в дверях Верн.
— Судья Десальво вышел на тропу войны, — произносит он. — Вы опоздали, и в киоске закончились сливки для кофе.
Я встречаюсь взглядом с Кэмпбеллом и жду завершения фразы.
— Ты мой следующий свидетель, — спокойно говорит он.
Момент для откровения упущен. Я не успеваю даже запомнить, что он был.
Кэмпбелл
Становится все труднее быть мерзавцем.
В зал суда я захожу с трясущимися руками. Трясутся они все от того же. Но другая причина в том, что клиентка мне попалась отзывчивая, как каменный валун, а женщина, от которой я схожу с ума, сейчас будет вызвана мной на место свидетеля. Я бросаю взгляд на Джулию, но она демонстративно отворачивается.
Со стола скатывается ручка.
— Анна, не могла бы ты поднять?
— Даже не знаю. Не потрачу ли я впустую время и силы? — говорит она, и треклятая ручка остается на полу.
— Вы готовы вызвать следующего свидетеля, мистер Александер? — спрашивает судья Десальво.
Не успеваю я произнести имя Джулии, как Сара Фицджеральд просит разрешения взять слово.
Я разогреваю мотор в предчувствии новых затруднений, и точно — адвокат противной стороны меня не разочаровывает.
— Психиатр, которого я просила вызвать в качестве свидетеля, сегодня во второй половине дня должна вести прием в больнице. Согласен ли суд заслушать ее показания вне очереди?
— Мистер Александер?
Я пожимаю плечами. Для меня, если разобраться, это всего лишь отсрочка в исполнении задуманного. Поэтому я сажусь рядом с Анной, а место свидетеля занимает невысокая темнокожая женщина с очень туго стянутыми в пучок волосами.
— Пожалуйста, назовите для протокола свое имя и адрес, — начинает Сара.
— Доктор Беата Но, — отвечает психиатр. — двенадцать пятьдесят, Оррик-вей, Вунсокет.
Доктор Но. Я обшариваю взглядом зал суда, но, очевидно, кроме меня, здесь больше нет фанатов Джеймса Бонда. Беру блокнот и пишу записку Анне:
Если она выйдет замуж за доктора Чанса, то будет доктор Но-Чанс.
Улыбка играет в уголках рта Анны. Она поднимает упавшую ручку и строчит ответ:
Если она разведется и выйдет за мистера Кутилу, то станет доктор Но-Чанс-Кутила.
Мы оба прыскаем со смеху, судья Десальво откашливается и смотрит на нас.
— Простите, Ваша честь, — говорю я.
Анна передает мне еще одну записку:
Я по-прежнему злюсь.
Сара подходит к свидетельнице:
— Не могли бы вы сказать нам, доктор, какого рода практикой занимаетесь?
— Я детский психиатр.
— Как вы познакомились с моими детьми?
Доктор Но бросает взгляд на Анну:
— Около семи лет назад вы привели ко мне своего сына Джесса, потому что у него были проблемы с поведением. И постепенно я познакомилась со всеми детьми, мы обсуждали с ними разные сложные ситуации.
— Доктор, на прошлой неделе я позвонила вам и обратилась с просьбой подготовить отчет с вашим экспертным мнением о психологической травме, которую может получить Анна в случае смерти сестры.
— Да. И для этого я провела небольшое исследование. Подобный случай имел место в Мэриленде. Одну девочку попросили быть донором для ее сестры-близнеца. Психиатр, работавший с этими детьми, пришел к выводу: близняшки настолько сильно привязаны друг к другу, что достижение успешного результата в лечении принесет неизмеримую пользу донору. — Она смотрит на Анну. — По моему мнению, вы сейчас рассматриваете похожую ситуацию. Анна и Кейт очень близки, и не только генетически. Они живут вместе, гуляют. Они провели вместе буквально всю жизнь. Если Анна отдаст сестре почку и тем спасет ей жизнь, это огромный подарок, и не для одной Кейт. Так как Анна останется частью целой семьи, через которую идентифицирует себя, и это лучше для нее самой, чем при потере одного из родственников.
Это такая гигантская лужа психологического бла-бла, что я с трудом представляю, как ее переплыть, но, к моему изумлению, судья слушает слова доктора Но с искренним участием. Джулия тоже наклонила набок голову и сосредоточенно нахмурилась. Я что, единственный в этом зале, у кого работают мозги?
— Более того, — продолжает доктор Но, — есть несколько исследований, которые показывают, что дети, выступавшие в роли доноров, обладают более высокой самооценкой и чувствуют себя более важными в семейной иерархии. Они считают себя супергероями, потому что способны сделать то, что не под силу никому другому.
Это самое неправдоподобное описание Анны Фицджеральд из всех, какие я слышал.
— Вы считаете, что Анна способна принимать самостоятельные решения по медицинским вопросам? — спрашивает Сара.
— Абсолютно нет.
Вот сюрприз!
— Какое бы решение она ни приняла, оно отзовется обертонами на всей семье, — говорит доктор Но. — Девочка будет думать об этом, и такое решение невозможно считать полностью независимым. К тому же ей всего тринадцать лет. Ее мозг находится на той стадии развития, когда он еще не способен заглядывать далеко вперед, так что любые решения она будет принимать, имея в виду ближайшее будущее, а не долгосрочную перспективу.
— Доктор Но, — вмешивается судья, — что бы вы порекомендовали в данном случае?
— Анне необходимо руководство человека с более богатым жизненным опытом… кого-то, кто будет думать о ее интересах. Я рада работать с этой семьей, но родители должны оставаться родителями, потому что дети ими быть не могут.
Когда Сара передает свидетельницу мне, я готов к убийству.
— Вы предлагаете нам поверить, что, отдав почку, Анна обретет все эти сказочные психологические преимущества?
— Именно так, — подтверждает доктор Но.
— В таком случае не будет ли резонным предположить, что в случае, если она отдаст эту самую почку, а сестра не перенесет операцию, Анна получит значительную психологическую травму?
— Я уверена, родители помогут ей с этим справиться.
— А как быть с тем фактом, что Анна заявляет о своем нежелании и дальше быть донором? Разве это не важно?
— Чрезвычайно важно. Но, как я сказала, сейчас Анна находится в таком состоянии, когда главными движущими факторами для нее являются краткосрочные последствия. Она не понимает, к чему на самом деле приведет это решение.
— А кто это понимает? — спрашиваю я. — Миссис Фицджеральд уже не тринадцать лет, но она живет, каждый день ожидая падения с ноги второй туфельки, в смысле здоровья Кейт, вы так не считаете?
Доктор Но неохотно кивает.
— Вы можете сказать, что она определяет свою способность быть хорошей матерью через борьбу с болезнью Кейт. На самом деле, если ее действия продлевают жизнь дочери, то она сама от этого психологически выигрывает.
— Разумеется.
— Миссис Фицджеральд чувствовала бы себя гораздо лучше в семье, где есть Кейт. Знаете, я зашел бы даже так далеко, что сказал: решения, которые она принимает на протяжении своей жизни, не вполне независимы, так как на них лежит тень проблем, связанных с заботами о здоровье Кейт.
— Вероятно.
— Тогда, следуя вашей же логике, — завершаю я, — не будет ли верным утверждение, что Сара Фицджеральд выглядит, чувствует и ведет себя как донор Кейт?
— Ну…
— Только она не предлагает использовать свой костный мозг и кровь, а выступает за то, чтобы их брали у Анны.
— Мистер Александер, — предостерегающим тоном произносит судья.
— И если сама Сара подходит под психологический портрет донора из числа близких родственников, не способных принимать независимые решения, тогда почему она считается более способной принимать такие решения за Анну?
Краешком глаза я вижу ошеломленное лицо Сары. Слышу, как судья стучит по столу молоточком.
— Вы правы, доктор. Но родители должны быть родителями, — говорю я. — Но иногда они справляются с этой ролью недостаточно хорошо.
Джулия
Судья Десальво объявляет десятиминутный перерыв. Я ставлю на пол рюкзак из гватемальской ткани и начинаю мыть руки, как вдруг дверь одной из кабинок открывается. Выходит Анна, на мгновение замирает, а потом открывает соседний с моим кран.