— Привет, — говорю я.
Анна идет к сушилке для рук. Воздух оттуда не дует, почему-то сенсор не откликается на приближение ее ладоней. Девочка снова подносит пальцы к ветродуйной машинке, потом смотрит на них, как будто хочет убедиться, что она не невидимка. Стучит по металлическому корпусу.
Когда я взмахиваю рукой под сушилкой, мне в ладонь ударяет струя горячего воздуха. Мы с Анной льнем к этому маленькому источнику тепла, как бродяги к костерку.
— Кэмпбелл сказал, ты не хочешь давать показания.
— Я не хочу обсуждать это, — заявляет Анна.
— Ну что ж, иногда, чтобы получить желаемое, необходимо сделать то, что меньше всего хочешь.
Она прислоняется к стене и складывает на груди руки.
— Чья смерть превратила вас в Конфуция?[37] — Анна поднимает с пола мой рюкзак. — Мне нравится. Красивое сочетание цветов.
Я беру его и вешаю на плечо:
— Видела в Южной Америке, как их ткали пожилые женщины. Нужно двадцать катушек ниток, чтобы сделать такой орнамент.
— Правда — она такая же, — замечает Анна (или мне послышалось?) и сразу выходит из туалета.
Я наблюдаю за руками Кэмпбелла. Они все время находятся в движении, пока он произносит речь, иллюстрируя жестами слова — выделяя одни, акцентируя внимание на других. Но пальцы у него слегка дрожат, и я приписываю это тревоге и волнению, ведь он не знает, о чем я буду говорить.
— Каковы ваши рекомендации в этом деле в качестве опекуна от суда? — спрашивает Кэмпбелл.
Я делаю глубокий вдох и смотрю на Анну:
— Вот рядом с нами сидит девушка, которая всю жизнь ощущала огромную ответственность за благополучие своей сестры. Она знает, что появилась на свет для выполнения этой миссии — отвечать за здоровье Кейт. — Я бросаю взгляд на сидящую за столом Сару. — Думаю, когда родители зачали Анну, у них были самые лучшие намерения. Они хотели спасти свою старшую дочь и считали Анну желанным прибавлением к семейству не только из-за того, что она даст генетически, но и потому, что хотели любить ее и наблюдать, как малышка растет здоровой и счастливой. — Тут я поворачиваюсь к Кэмпбеллу. — Мне также совершенно ясно, каким образом ситуация в этой семье изменилась и стало критически важно делать все, что в человеческих силах, для спасения Кейт. Когда ты кого-то любишь, то готов использовать любые возможности, лишь бы не дать любимому человеку уйти, удержать его рядом.
В детстве я часто просыпалась среди ночи, помня свои дичайшие сны: я летала, оказывалась запертой на шоколадной фабрике, была королевой на острове в Карибском море. Меня выбрасывало из сна с запахом франжипани в волосах или запутавшимися в подоле ночнушки облаками, и я не сразу понимала, где нахожусь. Засыпая вновь, как бы ни старалась, я уже не могла вернуться в атмосферу сна, который видела до пробуждения.
Однажды я осталась ночевать с Кэмпбеллом и проснулась под утро, а он еще спал. Я провела пальцем по его лицу, изучая рельеф: от хребта скулы к водовороту ушной раковины и смеховым ложбинкам по бокам рта. Потом я закрыла глаза и впервые в жизни сразу провалилась в сон, в то самое место, где его покинула.
— К сожалению, — говорю я суду, — наступает момент, когда нужно отступить и сказать, что пора оставить все как есть.
Целый месяц после того, как Кэмпбелл меня бросил, я вылезала из кровати только по необходимости — пойти на мессу или сесть за обеденный стол. Я перестала мыть волосы. Под глазами у меня залегли темные круги. Мы с Иззи теперь казались совершенно непохожими, если не приглядываться.
В тот день, когда я набралась храбрости и заставила себя встать с постели по собственной воле, я пошла к Уилеру и толкалась у лодочного сарая, стараясь никому не попадаться на глаза, пока не увидела одного парня из команды яхтсменов, которого оставили учиться на лето. Он вытаскивал наружу один из школьных «скифов». У парня были светлые волосы, не как у Кэмпбелла, тот брюнет. Он был коренастый, а не стройный и высокий. Я попросила, чтобы он подбросил меня домой.
Не прошло и часа, как мы трахались на заднем сиденье его «хонды».
Я сделала это, думая, что, если моим телом попользуется кто-то другой, не буду больше ощущать запах Кэмпбелла на своей коже и чувствовать его вкус у себя на губах. Я сделала это, ощущая абсолютную пустоту внутри и боясь, что меня унесет в небо, как надутый гелием шарик, который поднимается выше и выше, пока от него не останется ничего, даже мельчайшего пятнышка цвета.
Парень, имени которого я не удосужилась запомнить, пыхтел и дергался внутри меня, но сама я была совершенно опустошена и далека от него. И вдруг я поняла, что происходит со всеми этими улетевшими шариками: они — любовь, ускользающая из наших рук; пустые глаза, каждую ночь возводимые в небо.
— Две недели назад, — обращаюсь я к судье, — когда я получила задание и начала изучать, как обстоят дела в семье Фицджеральд, мне показалось, медицинская эмансипация — это то, что нужно Анне. Но потом я поняла, что виновна в вынесении суждений тем же способом, каким делают это все члены семьи, то есть беру в расчет чисто физиологические аспекты, не психологические. Действительно, легче всего принять решение, выяснив, что хорошо для Анны с медицинской точки зрения. В итоге получаем: отдавать свою кровь и другие органы не в ее интересах, это не приносит ей никакой пользы, но продлевает жизнь сестре.
Я вижу, как заблестели глаза у Кэмпбелла. Эта речь в поддержку его удивила.
— Прийти к окончательному выводу труднее, потому что, хотя, вероятно, быть донором для сестры не лучшая судьба для Анны, однако ее семья не в состоянии принять взвешенное решение на этот счет. Если болезнь Кейт — сошедший с рельсов поезд, то в этой семье все хватаются за решение каждой кризисной ситуации по отдельности, не думая о том, как привести на станцию весь состав. Используя ту же аналогию, родительское давление — это стрелка на железнодорожном пути: Анна не обладает достаточными духовными и физическими силами для принятия самостоятельных решений, зная, чего хотят от нее отец и мать.
Пес Кэмпбелла встает и начинает скулить. Я отвлекаюсь на этот звук. Хозяин отпихивает от себя морду пса и не сводит с меня глаз.
— Я не вижу в семье Фицджеральд никого, кто мог бы принимать непредвзятые решения относительно здоровья Анны. На это не способны ни ее родители, ни она сама.
Судья Десальво глядит на меня исподлобья и спрашивает:
— Так что вы порекомендуете суду, мисс Романо?
Кэмпбелл
Она не наложит вето на ходатайство.
Вот моя первая невероятная мысль: дело не горит синим пламенем даже после выступления опекуна от суда. Вторая мысль такая: Джулия разрывается на части по поводу этого процесса и судьбы Анны, так же как я, только она не скрывает своего смятения, а показала его всем.
Джадж выбрал этот момент, чтобы заскулить, и вонзился колоссальной занозой в задницу. Пес впивается зубами в мой рукав и тянет, но будь я проклят, если уйду, не дослушав Джулию.
— Мисс Романо, что вы порекомендуете суду? — спрашивает Десальво.
— Я не знаю, — тихо отвечает она. — Простите. Впервые я выполняю обязанности опекуна от суда и не могу дать никаких рекомендаций, хотя и понимаю, что это неприемлемо. Но с одной стороны, у меня Брайан и Сара Фицджеральд, которые не совершили ничего недостойного. Они лишь делали выбор за своих дочерей по ходу их жизни, и делали его из любви. Если смотреть с такой точки зрения, решения родителей нельзя считать неправильными, даже если в какой-то момент эти решения перестали отвечать интересам одной из девочек. — Джулия поворачивается к Анне, и я чувствую, как та подбирается, сидя рядом со мной, будто наполняется гордостью. — С другой стороны, у меня есть Анна, которая решила вступиться за себя после тринадцати лет молчания, несмотря на то что это может повлечь за собой потерю любимой сестры. — Джулия качает головой. — Это Соломоново решение, Ваша честь. Но вы просите меня не разрезать ребенка надвое. Вы просите разделить семью.
Чувствуя, что теперь меня тянут за другой рукав, я снова начинаю отбиваться от собаки, но вдруг понимаю: на этот раз меня теребит Анна.
— Хорошо, — шепчет она.
Судья Десальво разрешает Джулии покинуть место свидетеля.
— Что хорошо? — шепчу я в ответ.
— Хорошо, я выступлю, — говорит Анна.
Я смотрю на нее в недоумении. Джадж скулит, тычется носом в мое бедро, но я не могу рисковать. Анна способна за долю секунды изменить решение.
— Ты уверена?
Вместо ответа она встает, привлекая к себе внимание всех собравшихся в зале суда.
— Судья Десальво, — Анна набирает в грудь воздуха, — я хочу кое-что сказать.
Анна
Давайте я расскажу вам, как мне в первый раз пришлось выступать с докладом: этот момент настал в третьем классе, я должна была рассказать про кенгуру. Знаете, это довольно интересные животные. Они живут только в Австралии — какая-то мутантная эволюционная ветвь, — у них оленьи глаза и бесполезные лапы, как у тирексов. Но самое удивительное в них — это, конечно, сумка. Малыш-кенгуренок рождается совсем крошечным, как зародыш, он забирается под кожистую складку и устраивается там, пока ничего не подозревающая мать скачет по Аутбэку[38]. Но сумка у нее не такая, как показывают в мультиках субботним утром, — она морщинистая и розовая, вроде губы изнутри, и в ней полно всего, что необходимо для кенгуренка. Могу поспорить, вы не знали, что очень часто кенгуру носят в сумке не одного детеныша, там есть еще миниатюрный братик или сестричка — крошечный, покрытый желе, зажатый на дне старшим, который молотит огромными лапами, чтобы устроиться поудобнее.
Как видите, я хорошо изучила материал. Но когда Стивен Скарпинио уже демонстрировал сделанную из папье-маше фигурку лемура и подходила моя очередь выступать, я поняла: сейчас меня стошнит. Я подошла к миссис Катберт и сказала, что, если останусь в классе и выполню задание, всем будет плохо.