Почему все перемешалось? Земная ось колеблется. Жизнь совсем не такая стабильная, как нам хотелось бы.
Кэмпбелла Александера выворачивает на ковер в зале суда, потом он долго откашливается и приходит в себя в кабинете судьи.
— Не переживайте, — говорю я, помогая ему сесть. — Худшее позади.
Он держится руками за голову:
— Что случилось?
Амнезия при эпилепсии обычное дело, человек не помнит нескольких мгновений до и после приступа.
— Потеряли сознание. По-моему, это был эпилептический припадок.
Кэмпбелл смотрит на капельницу, которую мы с Цезарем ему поставили.
— Мне это не нужно.
— Еще как нужно. Если вам не ввести спазмолитики, вы снова окажетесь на полу.
Адвокат уступает, прислоняется к спинке дивана и смотрит в потолок:
— Это было ужасно?
— Более-менее, — признаю я.
Он гладит Джаджа по голове — пса невозможно было увести, он неразлучен с хозяином.
— Хороший мальчик. Прости, что я тебя не послушался. — Потом он смотрит на свои брюки — мокрые и вонючие — еще один обычный симптом эпилептического припадка. — Дерьмо!
— Близко к этому. — Я подаю ему брюки от своей формы — их по моей просьбе принесли ребята из отдела. — Нужна помощь?
Он отмахивается и пытается одной рукой снять с себя штаны. Не говоря ни слова, я расстегиваю ему ширинку, помогаю переодеться. Делаю это без единой мысли, точно так же, как снял бы блузку с женщины, которой нужна сердечно-легочная реанимация, но тем не менее чувствую, что вся эта ситуация просто убивает Кэмпбелла.
— Спасибо, — благодарит он и сам старательно застегивает ширинку, не подпуская меня.
Несколько мгновений мы сидим молча.
— Судья знает? — Я не отвечаю, и Кэмпбелл закрывает лицо руками. — Боже! У всех на глазах?
— Давно вы это скрываете?
— С тех пор, как началось. Мне было восемнадцать. Я попал в аварию, и после этого пошло.
— Травма головы?
— Так сказали врачи, — кивает он.
Я складываю руки и зажимаю их между коленями:
— Анна испугалась.
Кэмпбелл трет лоб:
— Она… давала показания.
— Да. Да.
Он смотрит на меня:
— Мне нужно вернуться в зал.
— Пока нет.
Мы оба поворачиваемся на голос Джулии. Она стоит в дверях и смотрит на Кэмпбелла так, будто видит его впервые, и я полагаю, таким она его и правда не видела.
— Пойду проверю, написали ребята отчет или нет, — бормочу я и оставляю их.
Не всегда вещи оказываются такими, как кажутся. К примеру, некоторые звезды на небе выглядят яркими булавочными головками, но стоит приколоть их на стеклышко под микроскопом, и вы обнаружите, что смотрите на сферический куст — миллион звезд, которые невооруженному глазу представляются единым целым. Менее драматический пример — триады вроде альфа Центавра, которая при большом увеличении оказывается двойной звездой с красным карликом поблизости.
В Африке обитает одно племя, у которого есть представление, что источник жизни на Земле — это вторая звезда альфа Центавра, та, которую никто не в состоянии увидеть без мощного телескопа. Только подумайте, греки, австралийские аборигены и равнинные индейцы жили на разных континентах и все, независимо друг от друга, смотрели на семичастный узел Плеяд и верили, что это семь юных дев, которые бегут от какой-то неведомой угрозы.
Делайте с этим что хотите.
Кэмпбелл
Единственная вещь, сравнимая с последствиями эпилептического припадка, — это пробуждение после попойки в общаге: ты выходишь на улицу с гудящей головой, и тебя тут же сбивает грузовик. Но если разобраться, эпилептический припадок, может, и хуже. Я заляпан собственным дерьмом, прицеплен к капельнице и расползаюсь по швам. Тут ко мне подходит Джулия.
— Это припадочная собака, — говорю я.
— Без шуток. — Джулия протягивает руку Джаджу, чтобы тот ее обнюхал, и указывает на диван рядом со мной. — Можно присесть?
— Я не заразный, если ты это имеешь в виду.
— Не это. — Джулия подходит ко мне так близко, что я чувствую исходящее от нее тепло. — Кэмпбелл, почему ты ничего не сказал мне?
— Боже, Джулия, я даже своим родителям ничего не сказал! — Я пытаюсь заглянуть поверх ее плеча в коридор. — Где Анна?
— Сколько это тянется?
Я пробую встать, удается приподнять себя на полдюйма, после чего силы меня покидают.
— Мне нужно вернуться туда.
— Кэмпбелл…
— Некоторое время, — вздыхаю я.
— Некоторое время — это неделя?
— Некоторое время — это за два дня до выпускного в Уилере. — Я смотрю на нее. — В тот день, когда я отвез тебя домой, я хотел только одного — быть с тобой. Родители сказали, что я должен идти на этот дурацкий обед в сельском клубе, я поехал за ними на своей машине, планировал смыться оттуда пораньше и вернуться к твоему дому тем же вечером, но по дороге попал в аварию. Отделался несколькими синяками, правда, ночью у меня случился первый приступ. Тридцать КТ сделали, но врачи так и не могут сказать мне, в чем причина, хотя вполне уверены в одном: мне придется жить с этим до конца дней. — Я делаю глубокий вдох. — Что привело меня к мысли: никому больше этого делать не придется.
— Чего?
— Что ты хочешь от меня услышать, Джулия? Я был недостаточно хорош для тебя. Ты заслуживала большего, чем какой-то чудик, который в любую минут может свалиться в конвульсиях и пустить пену изо рта.
Джулия сидит тихо-тихо.
— Ты мог бы позволить мне самой сделать выбор.
— Что бы это изменило? Неужели ты действительно получала бы удовольствие, охраняя меня, как Джадж, когда это случается, и с радостью подтирала бы за мной до конца дней. — Я качаю головой. — Ты была так чертовски независима. Свободный дух. Я не хотел порабощать тебя.
— Знаешь, если бы у меня был выбор, может, я не провела бы последние пятнадцать лет, думая: что со мной не так?
— Ты? — Я смеюсь. — Посмотри на себя. Ты сногсшибательна, полный нокаут. Ты умнее меня. Ты делаешь карьеру, думаешь о семье и даже, наверное, умеешь сохранять баланс чековой книжки.
— Я одинока, Кэмпбелл, — добавляет Джулия. — Ты думаешь, почему мне пришлось научиться вести себя независимо? Кроме того, я вспыльчива, перетягиваю на себя одеяло во сне, и второй палец на ноге у меня длиннее большого. У моих волос свой почтовый индекс. Плюс мне можно давать направление в дурдом во время ПМС. Ты любишь кого-то не за совершенство, а вопреки тому, что это человек несовершенен.
Я не знаю, что ответить. Это как, прожив на свете тридцать пять лет, услышать, что небо, которое всегда представлялось тебе ярко-голубым, на самом деле скорее зеленое.
— И вот еще что, на этот раз тебе не придется бросать меня. Я сделаю это сама.
Если такое возможно, мне становится хуже. Я пытаюсь притвориться, что меня совсем не задели ее слова, только сил нет.
— Так уходи.
Джулия пристраивается рядом и говорит:
— Я уйду. Лет через пятьдесят или шестьдесят.
Анна
Я стучусь в мужскую уборную, захожу. На стене висит очень длинный и страшный писсуар. Напротив у раковины моет руки Кэмпбелл. На нем брюки от папиной формы. Выглядит он теперь по-другому: будто все прямые линии, использованные в рисунке его лица, размазали.
— Джулия сказала, вы хотели, чтобы я пришла сюда.
— Да, я хотел поговорить с тобой наедине, а все комнаты для совещаний наверху. Твой отец считает, мне не стоит пока ходить по лестницам. — Он вытирает руки полотенцем. — Извини за то, что случилось.
Ну, не знаю, есть ли какой-нибудь приличный ответ в данной ситуации. Я покусываю нижнюю губу.
— Из-за этого мне нельзя было гладить вашу собаку?
— Да.
— Откуда Джадж знает, что нужно делать?
Кэмпбелл пожимает плечами:
— Это как-то связано с запахом или электрическими импульсами, которые животное может почувствовать раньше человека. Но я думаю, это потому, что мы так хорошо друг друга знаем. — Он гладит пса по шее. — Джадж уводит меня в какое-нибудь тихое место до того, как это случается. Обычно я получаю фору минут в двадцать.
— А-а. — Мне вдруг становится не по себе; я видела Кейт, когда ей было очень плохо, но это другое дело; от Кэмпбелла я такого не ожидала. — Вы поэтому взялись за мое дело?
— Чтобы у меня начался приступ на публике? Поверь мне, нет.
— Нет, я не о том. — Я отвожу от него взгляд. — Потому что вы знаете, каково это — не иметь власти над своим телом.
— Может быть, — задумчиво произносит Кэмпбелл. — Но мои дверные ручки настоятельно требовали полировки.
Попытка поднять мне настроение терпит жалкую неудачу.
— Я вам говорила, вызвать меня как свидетеля — это плохая идея.
Он кладет руки мне на плечи:
— Анна, пойдем. Если я могу вернуться туда после устроенного представления, ты уж точно просидишь на этом электрическом стуле, пока я задам еще несколько вопросов.
Крыть мне нечем. Поэтому я иду следом за Кэмпбеллом в зал суда, где все не так, как было час назад. Все смотрят на моего адвоката, как на часовую бомбу. Он подходит к судье и обращается к собравшимся в зале:
— Я весьма сожалею о том, что произошло, судья. Надо было все отдать за десятиминутный перерыв, верно?
Как он может шутить в такой ситуации? И тут я понимаю: Кейт тоже так делает. Может, если Господь наделяет вас каким-то физическим изъяном, Он же снабжает и чувством юмора, чтобы вам было легче справляться с напастью?
— Вы не хотите отдохнуть остаток дня, советник? — предлагает судья Десальво.
— Нет, я теперь в норме. И считаю, нам важно добраться до сути. — Он оборачивается к судебному стенографисту. — Не могли бы вы, гм, освежить мою память?
Женщина прочитывает стенограмму, и Кэмпбелл кивает, но ведет себя так, будто впервые слышит мои слова, повторенные вторично.
— Хорошо, Анна, ты сказала, что Кейт попросила тебя подать ходатайство о медицинской эмансипации?
От неловкости я снова внутренне вся сжимаюсь.
— Не совсем так.