Сейчас я с трудом вспоминаю, как выглядел тот дом. При выходе на улицу мне не приходит на память зияющая пустота в ряду домов, вроде выпавшего зуба, которая мозолила глаза много месяцев. Ведь, сами понимаете, потребовалось немало времени, чтобы новые хозяева возвели другое здание.
Когда судья Десальво выходит из палаты Кейт, мрачный и обеспокоенный, Кэмпбелл, Брайан и я встаем.
— Завтра, последнее заседание в девять утра, — сообщает он.
Кивнув Верну, чтобы тот не отставал, судья удаляется по коридору.
— Пошли, — говорит Джулия Кэмпбеллу, — ты под моим милостивым компаньонством.
— Такого слова нет, — отвечает он и, вместо того чтобы следовать за милостивой компаньонкой, приближается ко мне. — Сара, мне очень жаль. — И делает еще один подарок: — Вы отвезете Анну домой?
— Мне очень нужно повидаться с Кейт, — просит Анна, как только они нас оставляют.
Я обнимаю ее за плечи:
— Ну конечно.
Мы заходим в палату, только наша семья, и Анна садится на край кровати сестры.
— Привет, — тихо говорит Кейт, открывая глаза.
Анна качает головой; ей не сразу удается подобрать нужные слова.
— Я пыталась, — наконец произносит она, и голос у нее колкий, как репейник.
Кейт сжимает ее руку.
Джесс присаживается с другой стороны. Они трое рядом. Это напоминает снимок, который мы делали каждый октябрь для рождественских открыток, расставляя детей по росту на толстой ветке старого клена или невысокой каменной ограде, — замерший момент вечности на память всем.
— Альф или мистер Эд, — продолжает прерванную игру Джесс.
Уголки рта Кейт приподнимаются.
— Лошадь[41]. Восьмой раунд.
— В точку.
Брайан нагибается к Кейт и целует ее в лоб.
— Спокойной ночи, малышка. — Когда Анна и Джесс выходят в коридор, он и меня тоже целует на прощание, добавляя шепотом: — Позвони мне.
Мы с Кейт остаемся одни, я сажусь рядом с дочерью. Руки у нее такие тонкие, что, когда она ими двигает, я вижу, как под кожей шевелятся кости, а глаза выглядят более старыми, чем мои.
— Ты, наверное, хочешь что-то спросить, — говорит Кейт.
— Может быть, позже, — отвечаю я и сама удивляюсь.
Я забираюсь на кровать и заключаю дочь в объятия.
Тут я понимаю, что мы никогда не заводим детей, мы их получаем. Причем иногда совсем ненадолго, вопреки нашим надеждам и ожиданиям. Но все равно это намного лучше, чем вовсе их не иметь.
— Кейт, мне так жаль.
Она откидывает голову, чтобы заглянуть мне в глаза, и с горячностью отвечает:
— Не надо ни о чем жалеть. Потому что я не жалею. — Кейт пытается улыбнуться, что есть сил пытается. — Ведь было хорошо, мам, правда?
Я закусываю губу, ощущая тяжесть слез:
— Лучше не бывает.
Четверг
Огонь огнем встречают,
Беду — бедой и хворью лечат хворь.
Кэмпбелл
Идет дождь.
Когда я вхожу в гостиную, Джадж стоит, прижав нос к стеклянной панели, составляющей одну из стен квартиры, и поскуливает, следя за каплями, которые зигзагами текут мимо него.
— Тебе до них не добраться. — Я глажу пса по голове. — Никак не попасть на другую сторону.
Я сажусь на ковер рядом с ним, зная, что нужно встать, одеться и пойти в суд; зная, что нужно еще раз продумать заключительные аргументы, а не бездельничать. Но есть что-то завораживающее в этой погоде. Раньше, бывало, я сидел на переднем сиденье отцовского «ягуара» и смотрел, как дождевые капли совершают суицидальный бросок камикадзе с края ветрового стекла к щетке дворника. Отцу нравилось ставить их на самый медленный ритм, и мир за стеклом замутнялся на довольно долгие промежутки времени. Меня это бесило. «Когда сам сядешь за руль, — отвечал он на мои жалобы, — будешь делать, что захочешь».
— Пойдешь в душ первым?
Джулия стоит в проеме открытой двери в спальню, одетая в одну из моих футболок, которая доходит ей до середины бедра. Она поджимает пальцы ног и закапывается ими в ковер.
— Иди ты, — говорю я ей. — Я могу просто выйти на балкон.
Она замечает погоду:
— Там жуть что творится, да?
— Отличный денек, чтобы засесть в суде, — без особого энтузиазма отвечаю я.
Сегодня меня не интересует решение судьи Десальво, и вовсе не потому, что я боюсь проиграть дело. Я свою задачу выполнил, учитывая сделанное Анной в суде признание. И — черт возьми! — надеюсь, благодаря моим стараниям она стала меньше переживать из-за своих поступков. Теперь она не выглядит нерешительным подростком, это уж точно. И эгоисткой ее никто не назовет. Она похожа на всех нас — пытается разобраться, кто она такая и что с этим делать.
Правда состоит в том, как однажды сказала мне Анна, что в этом деле победу не одержит никто. Мы представим свои финальные доводы, судья вынесет решение, но на этом история не закончится.
Вместо того чтобы идти в ванную, Джулия приближается ко мне. Садится рядом, по-турецки скрестив ноги, и прикасается пальцем к стеклянной панели.
— Кэмпбелл, не знаю, как сказать тебе…
У меня внутри все замирает.
— Быстро, — предлагаю я.
— Мне не нравится твоя квартира.
Я провожаю взглядом движение ее глаз — от серого ковра к черному дивану, зеркальной стене и лакированным полкам с книгами. Тут полно острых углов и дорогих предметов искусства. Тут есть самые совершенные электронные устройства со звонками и свистками. Это жилище мечты, но это ничей дом.
— Знаешь, я тоже ее терпеть не могу.
Джесс
Идет дождь.
Выхожу из дому и бреду куда попало — вдоль по улице, мимо начальной школы, через два перекрестка. Пару минут спустя я уже вымок до костей. Перехожу на бег и несусь так быстро, что легкие начинают болеть, а когда совершенно выбиваюсь из сил и уже не могу больше сделать ни шагу, падаю навзничь на школьном футбольном поле.
Однажды я принял здесь кислоту во время грозы вроде этой. Я лежал и смотрел, как небо низвергается на землю. Представлял, как под каплями дождя растворяется моя кожа. Я ждал удара молнии, который пронзит мне сердце и впервые за всю свою жалкую жизнь заставит почувствовать, что я на сто процентов живой.
У молнии был шанс, но в тот день она его не использовала. Этим утром она тоже не пришла за мной.
Поэтому я встаю, смахиваю с глаз мокрые волосы и пытаюсь придумать план получше.
Анна
Идет дождь.
Судя по звуку, очень сильный — можно подумать, я забыла выключить душ в ванной. Такой дождь вызывает мысли о дамбах, потопах, ковчегах. Такой дождь загоняет тебя обратно в постель, которая еще хранит тепло твоего тела, и, лежа там, ты притворяешься, что часы на пять минут спешат.
Спросите любого ребенка, который отучился в школе четыре года, и он скажет вам: вода никогда не прекращает движения. Дождь выпадает и потоками стекает с горы в реку. Река течет к океану. Там вода испаряется, как душа, и превращается в облака. После чего, как и все остальное, процесс повторяется.
Брайан
Идет дождь.
Как в тот день, когда родилась Анна, — накануне Нового года, слишком теплый для этого сезона. То, что должно было выпасть снегом, обрушилось на землю проливным дождем. Лыжные склоны пришлось закрыть на Рождество, потому что все лыжни размыло. По пути в больницу с Сарой, у которой начались схватки, я почти ничего не видел сквозь лобовое стекло.
Той ночью звезды не показывались, небо затянуло тучами. И может быть, из-за этого, когда Анна появилась на свет, я сказал Саре:
— Давай назовем ее Андромедой. Коротко — Анна.
— Андромеда? Как в фантастике?
— Как царевну, — поправил я, поймал ее взгляд над крошечным горизонтом дочуркиной головки и объяснил: — На небе она находится между матерью и отцом.
Сара
Идет дождь.
Начало не слишком благоприятное, думаю я. Перекладываю на столе карточки с заметками, пытаясь выглядеть более опытной, чем на самом деле. Кого я обманываю? Я не адвокат, не профессионал. Была всего лишь матерью и даже с этим справилась не сказать чтобы блестяще.
— Миссис Фицджеральд? — возвращает меня к реальности судья.
Я делаю вдох, смотрю на разбросанный передо мной мусор и сгребаю со стола целую горсть карточек. Встав, откашливаюсь и начинаю читать вслух:
— В нашей стране мы имеем долгую юридическую историю вопроса о том, как родители принимают решения за своих детей. Это часть того, что суды всегда рассматривали как конституционное право на частную жизнь. И, учитывая все свидетельства, заслушанные судом… — Вдруг раздается трескучий удар молнии, и я роняю на пол свои бумажки. Встав на колени, я собираю их, но, разумеется, теперь все они перепутаны. Пытаюсь вернуть их в нужный порядок, но выходит полная бессмыслица.
О черт! Но говорить этого явно не стоит.
— Ваша честь, могу я начать сначала?
Судья кивает, я поворачиваюсь к нему спиной и подхожу к своей дочери, которая сидит рядом с Кэмпбеллом.
— Анна, я люблю тебя. Я полюбила тебя еще до того, как увидела, и буду любить еще долго после того, как меня здесь не будет, чтобы это сказать. Знаю, раз я мать, то должна иметь ответы на вопросы, но у меня их нет. Каждый день я размышляю, правильно ли поступаю. Спрашиваю себя: достаточно ли хорошо знаю своих детей? Не утратила ли способность видеть перспективу в отношении тебя, поскольку так занята Кейт? — Я делаю несколько шагов вперед. — Знаю, я хваталась за малейшую возможность вылечить Кейт, и это все, что я умею делать. И даже если ты не согласна со мной, даже если Кейт не согласна со мной, я хочу быть той, кто в конце концов скажет: «Я же вам говорила». Через десять лет я хочу видеть твоих детей у тебя на коленях и на руках, потому что тогда ты поймешь. У меня есть сестра, и я знаю: в отношениях братьев и сестер главное — справедливость. Ты хочешь, чтобы у него или у нее было ровно то же, что и у тебя: столько же игрушек, столько же фрикаделек на макаронах, столько же любви. Но роль матери совершенно иная. Мать хочет, чтобы ее дети получили больше того, что имела она сама. Мать хочет разжечь под ними огонь и смотреть, как они воспарят. Это больше чем слова. — Я прикладываю руку к груди. — И тем не менее все это легко умещается здесь.