Потом Анна отходит от нас и встречается с родителями. Между ними расстояние в фут и целая вселенная времени и утешения. Только сейчас я понимаю, что начал относиться к этой девочке как к человеку, который старше своего биологического возраста, тем не менее сейчас она неуверенно топчется на месте и не осмеливается поднять глаза на отца и мать.
— Эй! — Брайан прокладывает мост над пропастью и грубовато сгребает дочь в охапку. — Все в порядке.
А потом Сара вклинивается в эту кучу и обнимает руками обоих, их плечи составляют стенку — это команда, которой предстоит заново изобрести правила игры.
Анна
Картинка паршивая. Дождь, если это возможно, льет сильнее. В голове проносится видение: он обрушивается на машину и сминает ее, как пустую банку от колы, и мне трудно дышать. Секунда уходит на то, чтобы понять: это не имеет отношения ни к дрянной погоде, ни к скрытой клаустрофобии, все дело в том, что горло у меня стало вдвое уже, чем обычно, слезы теснятся в нем, и любое действие, любое слово требует приложения в два раза бо`льших усилий.
Прошло уже два часа, как я получила медицинскую эмансипацию. Кэмпбелл говорит, дождь — это благословение, он разогнал репортеров. Может быть, они найдут меня в больнице или не найдут, но к тому времени я уже буду со своей семьей, так какая разница. Родители ушли раньше нас. Нам нужно заполнить дурацкие бумаги. Когда все было сделано, Кэмпбелл предложил подбросить меня. Это очень мило, учитывая, что мне известно: больше всего на свете он хочет вернуться к Джулии и заняться с ней любовью. Кажется, они считают это большой тайной, но напрасно. Я думаю, как чувствует себя Джадж, когда они вдвоем. Не ощущает ли он себя брошенным?
— Кэмпбелл, как, по-вашему, что мне теперь делать? — ни с того ни с сего спрашиваю я.
Он не притворяется, что не улавливает сути вопроса.
— Я только что вел нелегкую борьбу за твое право на выбор и не стану тебе подсказывать.
— Отлично! — Я поглубже усаживаюсь в кресло. — Я даже не знаю, кто я такая на самом деле.
— А я знаю, кто ты. Ты лучшая чистильщица дверных ручек на всех плантациях Провиденса. Ты мудра в речах, из всех сортов печенья предпочитаешь крекеры, ненавидишь математику…
Довольно забавно наблюдать, как Кэмпбелл пытается заполнить все строчки анкеты.
— …тебе нравятся мальчики? — завершает он перечисление вопросом.
— Некоторые из них ничего, — признаюсь я, — но они все, наверное, вырастут такими, как вы.
— Не дай бог, — улыбается он.
— Чем вы теперь займетесь?
Кэмпбелл пожимает плечами:
— Могу взяться за какое-нибудь прибыльное дело.
— Чтобы и дальше поддерживать привычный для Джулии стиль жизни?
— Да, — смеется он. — Что-то вроде этого.
Наступает тишина, и я слышу только влажный скрип дворников. Подкладываю руки под бедра и сижу на них.
— Во время слушаний вы сказали… Вы и правда думаете, что через десять лет я буду восхитительной?
— Что это, Анна Фицджеральд? Ты напрашиваешься на комплименты?
— Забудьте, что я сказала.
— Да, я забуду. — Он смотрит на меня. — Представляю, как ты разбиваешь сердца парням или рисуешь картины на Монмартре, летаешь на истребителе или идешь по неизведанной земле. — Он замолкает. — А может, занимаешься всем этим.
Было время, когда я, как Кейт, мечтала стать балериной. Но с тех пор я прошла тысячу разных стадий: хотела быть астронавтом, палеонтологом, бэк-вокалисткой у Ареты Франклин, членом кабинета министров, рейнджером в Йеллоустонском национальном парке. Теперь, в зависимости от того, какой выдастся день, я хочу быть то микрохирургом, то поэтом, то охотником на привидений.
Только одна вещь остается неизменной.
— Через десять лет я хотела бы быть сестрой Кейт.
Брайан
Пейджер звенит, когда у Кейт начинается новый сеанс диализа. Автомобильная авария, две машины, есть пострадавшие.
— Я нужен там, — говорю я Саре. — Ты справишься?
«Скорая» едет к перекрестку Эдди-стрит и Фаунтин-стрит, к очень плохому перекрестку, прямо скажем, а тут еще такая жуткая погода. К моменту моего появления копы уже оградили место происшествия. Одна машина врезалась в бок другой, обе смяты и сцепились в комок искореженного металла. Грузовик выглядит получше, «БМВ» буквально выгнулась улыбкой вокруг его капота. Я вылезаю из «скорой» под дождь, нахожу первого попавшегося полисмена.
— Трое раненых, — говорит он. — Одного уже отправили.
Подхожу к Рэду, который орудует «челюстями жизни», пытаясь прорезать водительскую дверцу, чтобы добраться до пострадавших.
— Что тут у тебя? — кричу я сквозь вой сирен.
— Первого водителя вынули через ветровое стекло, — орет он в ответ. — Цезарь повез его на «скорой». Вторая в пути. Тут двое, насколько я вижу, но двери смяты в гармошку.
— Дай я посмотрю, нельзя ли подлезть с крыши грузовика. — Начинаю карабкаться по скользкому металлу, осыпая куски битого стекла. Нога попадает в какую-то дыру, которую я не заметил; чертыхаясь, пытаюсь обрести свободу. Аккуратно влезаю в кабину, продвигаюсь вперед. Водитель, должно быть, вылетел через ветровое стекло поверх «БМВ», которая гораздо ниже. «Форд-150» продавил спорткар бампером со стороны пассажира, как будто машина бумажная.
Мне приходится вылезать наружу через то, что когда-то было окном грузовика, потому что между мной и находящимся в «БМВ» человеком встрял мотор. Но если я хорошенько изогнусь, тут есть небольшое пространство, куда можно втиснуться, прижавшись к закаленному стеклу, красному от крови и покрытому паутиной трещин. Тут Рэд вскрывает «челюстями» водительскую дверцу, из машины выскакивает скулящая собака, и я понимаю, что с другой стороны к стеклу прижато лицо Анны.
— Вытаскивай их! — кричу я. — Вытаскивай скорее!
Сам не знаю, как мне удается выбраться из этого ощерившегося скелета. Не помню, как отпихиваю Рэда, отцепляю ремень безопасности Кэмпбелла Александера, выволакиваю адвоката из машины и кладу на асфальт под лупящий без жалости дождь; как тянусь к своей неподвижной дочери, которая с широко раскрытыми глазами обвисла на лямке пристегнутого, как положено, ремня, но… Боже правый, нет!
Откуда ни возьмись, появляется Паули, кладет на нее руки, а я, не успев сообразить, что делаю, бью его, и он отлетает.
— Чтоб тебя, Брайан, — бурчит он, держась за щеку.
— Это Анна, Паули, это Анна.
Когда они понимают, то пытаются оттащить меня, чтобы заняться ею. Но это мой ребенок, моя малышка, и я не принимаю их помощь. Я кладу ее на носилки и прицепляю ремнями, а ребята грузят их в «скорую». Приподнимаю ее подбородок, готовясь сделать интубацию, но замечаю маленький шрам от падения на катке, когда она напоролась на конек Джесса, и разваливаюсь. Рэд отодвигает меня и делает все сам. Потом щупает ее пульс.
— Он слабый, кэп, но есть.
Рэд ставит капельницу, а я беру рацию и сообщаю ожидаемое время прибытия.
— Тринадцатилетняя девочка, дорожная авария, тяжелая закрытая травма головы…
Когда кардиомонитор гаснет, я бросаю рацию и начинаю сердечно-легочную реанимацию.
— Давай лопатки! — командую я и разрываю рубашку на Анне, режу кружева лифчика, который она так хотела носить, хотя он был ей совсем не нужен.
Рэд бьет ее током, и пульс возвращается, брадикардия с желудочковыми экстрасистолами.
Мы надеваем ей респиратор и ставим капельницу. Паули, скрипя тормозами, въезжает в зону выгрузки для «скорых» и распахивает задние дверцы. Анна лежит неподвижно. Рэд хватает меня за руку.
— Не думай об этом, — говорит он, берется за передние ручки каталки и везет ее в отделение неотложной помощи.
Мне туда зайти не позволяют. Пожарные рыбьим косяком вплывают в больницу для поддержки. Один из них приводит перепуганную Сару.
— Где она? Что случилось?
— Дорожая авария, — с трудом говорю я. — Я не знал, кто в машине, пока не залез внутрь.
Глаза наполняются слезами. Сказать ей, что Анна не может дышать самостоятельно? Что ЭКГ показывает прямую линию? Сказать, что последние несколько минут я перебираю в памяти каждое свое действие — с того момента, как забирался на грузовик, до того, как вытащил ее из разбитой машины, уверенный, что эмоции помешали мне сделать то, что нужно было сделать, что можно было сделать?
В этот момент я слышу голос Кэмпбелла Александера и звук, будто что-то швырнули о стену.
— Черт возьми, — ругается он, — просто скажите мне, привезли ее сюда или нет!
Адвокат вылетает из дверей соседнего кабинета, рука у него в гипсе, одежда в крови. Хромая собака рядом. Он сразу впивается взглядом в меня:
— Где Анна?
Я не отвечаю. Что я могу сказать, черт меня подери?! Ему этого достаточно, чтобы все понять.
— О господи! — шепчет Кемпбелл. — Боже, нет!
Из кабинета, где находится Анна, выходит врач. Он меня знает. Я провожу здесь четыре ночи в неделю.
— Брайан, она не реагирует на болевые раздражители, — тревожно сообщает он.
Я издаю какой-то первобытный, нечеловеческий, все проницающий рев.
— Что это значит? — долетает до меня пронзительный голос Сары. — О чем он говорит, Брайан?
— Миссис Фицджеральд, Анна сильно ударилась головой о стекло. Это привело к фатальному повреждению мозга. Аппарат поддерживает ее дыхание, но она не подает никаких признаков неврологической активности… У нее наступила смерть мозга. Мне очень жаль, — говорит врач. — Очень. — Он мнется, переводит взгляд с меня на Сару. — Я знаю, вам сейчас не до этого, но тут есть очень маленькое окошко… Вы не рассматриваете возможность донорства органа?
В ночном небе есть звезды, которые светят ярче других, и когда смотришь на них в телескоп, то понимаешь, что они двойные — это две звезды, вращающиеся одна вокруг другой, иногда им требуется сотня лет, чтобы совершить один оборот. Они создают такое сильное гравитационное поле, что по соседству с ними не остается места ни для чего иного. К примеру, вы видите голубую звезду и не сразу понимаете, что у нее есть компаньон — белый карлик; первая горит так ярко, что, когда вы замечаете вторую, уже слишком поздно.