Нарочитый? Ни сном ни духом! Старина Евлогин просто не посвящён, не просвещён. Посвятить, просветить? Запросто! Но уговор: без обид. Без обид? Тогда слушай, мой юный друг…
Отаку (не атаку! отаку! яп., муж.) сам не свой до нимфеток в школьной форме. Красно-клетчатые мини-юбочки, да-да, и т. д., трусики. Ношеные трусики — м-м-м!!! В магазинах на Акихабаре. К ним в комплекте — фото школьницы-носительницы. Ушлые соплюхи в привокзальных сортирах торгуют без посредников, при клиенте стягивают с себя последнее (а то ещё неизвестно, чьи там фото, мухлёж!). Особо смекалистые скупают в тамошних комиссионках дюжину б/утрусиков по символической цене и — в народ с лёгкой сумочкой: сняла-продала, надела, сняла-продала, надела, сняла-продала. Только за одни такие трусики — до двадцати тысяч йен. Рентабельность.
Так-то, мой юный друг.
О, сколько нам открытий чудных…
Не отаку, нет. Уровень психоза должен иметь определённый… уровень. Но! Что мы знаем о себе, оставшись наедине с собой? Всё мы знаем. Листая старые страницы… Авторский альбом «Голая правда» памяти Льва Давидовича Воркуля (120 полос, формат А3) — там же, «над слоником», среди образцов полиграфпродукции. Она ведь и себя туда включила, разбросала по альбому. Ню. В пристойных ракурсах, без лица. Как бы приветик: кто знает — узнает. Для остальных — просто красиво. Более знать не должно. А то ведь… и от полученных знаний скончался на месте. Так будет со всеми, кто покусится! В эту квартиру (без хозяйки тем более!) вхож глава охранной структуры, он и только он, более никто из «цепных». Даже если сама зазовёт: помочь с лампочкой, с крантиком, со стремянкой, подержать. Через порог переступил — свободен, был «цепной», теперь нет. Трудовой кодекс, выходное пособие — забудь. Суров, но закон. Вопросы? Повторно для Измайлова с испытательным сроком: вопросы? Гут. Все всё поняли. Счастье — это когда тебя понимают.
«Цепные» вышколены, зарплата день в день, от добра не ищут добра. Слаб, однако, человек. Покушениие на домашнюю «ювелирку» — тьфу-тьфу-тьфу! Но хозяйственный пустячок, щётка для одёжки, ножницы, рулон пипифакса, мыльница. Пагубная страсть. Ведь замучит совесть, если не украсть.
И холодильник! Внутре у него? Неонка? Ветчина, рокфор, майкопская, ещё какая-то хрень. По кусочку незаметно, так и было. Йо! Йогурт! Ещё и йогурт! Коньяк, чтоб незаметно, по глоточку, «Медный всадник». Этого добра здесь! Жалко ей, что ли?! Чаёк долить до риски, укупорить в прежний вид. Всего делов!
Не сметь, дурни! О вас же забота! Цапнете не тот кусочек с полки, тяпнете из горла не то… Прен-цен-ден-ты… А у всей «Цепи» потом лишняя головная боль.
И главное! Вот главное! Поручи им, «цепным», полив строжайше по инструкции, список прилагается, иначе — смерть!.. Ведь и тогда: ну смерть так смерть, эка невидаль!
Всё. Все — вон. И не вздумайте! В эту квартиру вхож глава охранной структуры, он и только он. Уж чем там занимается после полива по инструкции…
Отаку! Отаку! Отчасти да. Никаких ношеных трусиков, разумеется. Но её присутствие в её отсутствие. Было.
Квартира «над слоником». Отдельная история. Вкратце. Буквально абзац-другой, не больше.
Доходный дом Мусиных-Пушкиных. Г-жа А.Н. Штальман. Северный модерн. Ранее проживали сплошь графья, декабристы, не бедствовали, проповедники народного образования, рачительные хозяева.
Дом включён в перечень вновь выявленных объектов, представляющих историческую, научную, художественную или иную культурную ценность. «Под слоником» — булочная с незапамятства. Ныне — «Сладкоежка».
Ну! Обещано ведь: абзац-другой, не больше.
Каких трудов стоило взять дом под свою охрану, под «Цепь» — вне композиции. Заморочились, заморочили, пришли к соглашению. Вместо консьерж-бабушек — лицензионная охрана. Так надо. В тягомотных переговорах скажи вовремя «так надо» — и нет контраргументов. Если надо, тогда что ж! Но вопрос оплаты? Уже не ваш вопрос. Тогда, тем более что ж!
Вот и славно, трам-пам-пам. Зря ли дом включён в перечень вновь выявленных… У вас там (теперь у нас тут) через четвёртый этаж ещё проход есть, непосредственно в Казачий, не так ли? Учтём, человечка и там поставим. Витебский вокал через дорогу, мало ли, криминалитет, как вы раньше жили, теперь всё под контролем, но как вы вообще раньше-то…
Зачем бы всё? Принцип. Подбери, пригодится. Не-ет, не Плюшкин, отнюдь не он! Плюшкин типичный барахлоид. А вот у нас тут — не-ет, не Плюшкин!
Хотя, конечно, кулон Кузьмы, кулон Кузьмы…
Вдуматься, на кой нам она вообще сдалась, вот изначально — зачем?!
Багдашовские виды на неё как на ласточку заранее были обречены. И ведь говорил ему, сколько раз ему говорил! Да понимал он, понимал. Но…
— Что ж ей так не везёт с мужиками, старина?!
— Не везёт?
— Три трупа, старина, три трупа. Шли годы.
— М-м. За все эти годы у неё только три мужика?
— Я тебя умоляю! Четыре, минимум. Ну, ты в курсе. Или пять? Или пять, старина? Я чего-то не знаю? В глаза мне, в глаза! Не моргать! Дружба дружбой, но смотри у меня!
— Не паясничай. Ты мне сейчас зачем это всё?
— Видишь ли, список её симпатизантов ого-го!
— Не составлял, не знаю.
— Не составлял, но знаешь. Ну, плюс-минус.
— Ещё раз: ты мне сейчас зачем это всё?
— О! Невербалочка! Зрачки-то су-у-узились. Теряешь квалификацию, старина.
— Макс! Уже или говори, или пошёл nach. У меня своя куча проблем. На двух объектах подмену искать, «дыры» затыкать. Алкаши хрéновы! Ещё и «разрешиловка» наехала с просрочкой лицензий. Ещё и ты тут! Скажешь или так пойдёшь?
Сказал. Такая, старина, вдруг мысль. Ну, не вдруг. Что ж ей так не везёт с мужиками?! — понятно, риторический приём. С последующим: да строго наоборот! Ей не везёт?! Список симпатизантов ого-го! Все живы— счастливы, отставленные тож: ничто не вечно, я помню чудное мгновение, но ведь было, ах, элегия, помним-любим, можем повторить, однако согласие есть продукт при полном непротивлении сторон, спасибо и на том, настаивать бесполезно. И заметь, старина, к «помним-любим» довесок «скорбим». Но! Лишь в случаях, когда кто-то из списка пытался её подчинить. Она им: вот этого не надо. Нет, прут. Один раз дала понять, два раза, три… Что непонятно?!
Перебью на минуточку, Макс? Разве кто-то не пытался все совместные с ней годы (пять лет? почти шесть?) вот это вот… подчинить? А ну как сам станет четвёртым?! Японофилия японофилией, самурайцы самурайцами, смерть — это победа. Но всему же есть предел, братцы!
Абсолютно иной случай, абсолютно иной, старина! Стокгольмский синдром в полный рост. Перечитай методички, освежи память.
Ничто не забыто, никто не забыт. Один вопрос, Макс. ЗАЧЕМ она тебе? Ты же к ней не испытываешь, не испытываешь и сотой доли…
Почему не испытываю? Ещё раз плёночку поставить? Мы там с ней оба так исполняем! Оба! Имитация исключена. Поставить?… Оп, старина! Что-то у тебя сегодня сплошная невербалочка! Слу-у-ухай, так ты всерьёз на неё запал?! А я, дурак, никак в толк не возьму! (Поверили?)
Нет. Не запал. Не запал! Вообще насрать и розами засыпать! (Поверили?)
Она, значит, тебя не захотела и не хочет. Сама всегда выбирает, а тебя — не выбрала. Конечно, проще сломить-подмять: не знаешь, дурочка, своего счастья. Потом ведь наверняка томно скажет: о-о-ох, не знала я, дурочка, своего счастья!
Макс!
Но у тебя опаска! Профи как-никак, просчёт наперёд: присоединение к большинству (англ. идиом.) неизбежное и скорое. А она снова будет-окажется ни при чём.
Макс!
Опять невербалочка, старина? Щас начнём скакать по столам и опрокидывать шкафы а-ля Жан Маре. Кстати, самое горькое из моего детства, когда узнал, что Жан Маре педик. Идеал, образец — и педик! А у тебя не было? В смысле Жана Маре. Нет? Слу-у-ухай, а ты сам случаем не педик?
Макс!!!
Латентный, латентный. Просто думаю (извини, вслух): как так?! Как так у тебя с ней, что никак? При её-то списке. Даже у меня с ней хоть как-то, но всё же. Нет, я не предлагаю «третьим будешь?».
Макс!!!!
Выдохни, старина, выдохни. Шутка.
И шутки у тебя дурацкие.
Дурак, вашбродь!
Ладно, проехали.
А то по столам поскачем, шкафы поопрокидываем?
Проехали, сказал! Где мысль?
Где-где!
Мысль.
Непонятно, как она это делает, но она это делает. Всякий неугодный тут же присоединяется к большинству (англ. идиом.). И — никакого криминала. Раз за разом, раз за разом! Совпадение? Не думаю! То есть как бы налицо, как бы капитан-очевидность. А на поверку…
Причём роют ещё те сыскари, на земле. До воды роют. Любой Вась-вась на том же Кивин-ТВ позавидует. Не ради очередной звёздочки в стакане водки, не ради очередной срубленной палки для отчёта (почему бы нет, но потом!). Главное, справедливость. И пусть хоть увольняют потом!
Ан всякий раз мимо. По касательно, но мимо. Просто… просто сущий идиотизм!
Вы не поймёте сути идиотизма, пока не пройдёте через него, но, пройдя, вы имеете право сказать себе: «Чёрт возьми! А вот теперь я это использую!»
Тут! Вот тут, Макс, не подловишь на очердную мульку. Гарднер Дозуа, говорю. Прав Гарднер Дозуа, говорю.
— О! Уже прочитан Гарднер, старина?
— О! Уже прочитан «Белый ферзь», старина. Дозуа — в эпиграфе. Автора знаешь. Измайлов такой. Сообща в баньке паримся. Да и ты, старина, только потому Дозуа и знаешь. А?
— Всё-всё. Ничья, ничья. Но, согласись, мысль интересная.
— Насчёт?
— Насчёт использования.
— Идиотизма?
— Идиотизма.
Как не согласиться! В методичках эта мысль интересная во главе угла, основа основ. Изложена лапидарней, но она, мысль.
А я-то всё голову не то чтоб ломал, но иной раз почёсывал: на кой она Максу сдалась?!