. Когда кетаминовая терапия действует, не нужно неделями дожидаться облегчения. Пациенты сообщают, что они испытывают кардинальные перемены в своем отношении к окружающему миру через считаные минуты или часы после сеанса терапии.
Однако есть и серьезные недостатки. Кетамин (при более высоких дозировках) известен как «наркотик изнасилования»[297], потому что может быстро обездвижить человека. Поэтому он является строго контролируемым веществом, и его можно принимать только в медицинском учреждении под наблюдением врача. Хотя очень низкие дозировки, применяемые при внутривенной инъекции пациентам с резистентной депрессией, не приводили к развитию привыкания или к когнитивному упадку, такое часто происходит с теми, кто злоупотребляет повышенными дозами кетамина. Однако у некоторых пациентов даже низкие дозировки приводили к диссоциативному состоянию, осознанному сновидению и галлюцинациям[298]. Около половины людей, которые получают большие дозы кетамина в качестве анестезии в больницах, испытывают так называемые «эмерджентные феномены» – симптомы, напоминающие психоз, когда они выходят из наркоза и возвращаются в сознание[299].
Кроме того, кетаминовая терапия обходится чрезвычайно дорого. В настоящее время необходимо как минимум три сеанса в неделю под наблюдением врача, и каждое внутривенное вливание стоит 500 долларов, если не больше. Цена может уменьшиться в процессе терапии[300], поскольку некоторые пациенты сообщают, что со временем действие препарата длится дольше, и они могут неделями или даже месяцами обходиться без внутривенных вливаний.
Также бывает трудно найти врачей, прописывающих кетамин. Отчасти это происходит потому, что специалисты, лучше всего знакомые с употреблением кетамина, являются анестезиологами, не имеющими отношения к лечению психических расстройств. Между тем психиатры, хорошо обученные в предписании медикаментов для лечения предполагаемого (но точно неизвестного) дисбаланса нейротрасмиттеров в мозге пациентов, едва ли станут в ближайшем будущем заниматься внутривенной кетаминовой терапией.
Тем временем люди, которые обращались к низкоуровневой кетаминовой терапии в качестве последнего средства, сообщали об излечении даже «неисправимых» случаев депрессии, биполярного расстройства, генерализованного тревожного расстройства, посттравматического стрессового расстройства и обсессивно-компульсивного расстройства. Многие говорили, что препарат не только быстро облегчает психические страдания, но и придает ощущение надежной связи с другими людьми и с окружающим миром. Вероятно, отчасти это объясняется психоделическим эффектом: «Мы не одни во вселенной»[301].
Другой галлюциноген псилоцибин[302], также известный как «магические грибы», проходит клинические испытания и как будто смягчает симптомы тревоги и депрессии у больных на последней стадии раковых заболеваний. Пока неизвестно, как и почему он работает, но псилоцибин избавляет от тягостных размышлений о тщетности жизни, которые являются отличительным признаком депрессии, и помогает пациентам испытывать мистическое ощущение жизненной общности, облегчающее психическое напряжение во время лечения от рака.
Другие исследователи присматриваются к аяхуаске, напитку, который столетиями употребляли коренные южноамериканцы. Его готовят из растения, которое способствует нейрогенезу и ослабляет агрессивное воздействие микроглии. Сейчас проводится оценка эффективности аяхуаски для лечения пациентов, страдающих от депрессии[303].
Мощный совокупный эффект
Болезнь любого человека обусловлена множеством факторов. То же самое относится и к его выздоровлению. В большинстве историй успешного излечения применялся комплексный подход с использованием ряда современных и только появляющихся методов терапии. Пациент «А» может найти облегчение при сочетании кетаминовой терапии с диетой, имитирующей голодание. Пациент «Б» может получить максимальную пользу от сочетания иммунной терапии с транскраниальной магнитной стимуляцией. Все это можно делать наряду с приемом антидепрессантов и регулярного наблюдения за уровнем нейровоспаления.
Когда все эти методы станут безопасными, доступными и будут включены в систему медицинского страхования, мы начнем понимать, какие из них лучше работают для широкого круга пациентов, в каком возрасте, с каким генотипом и какими расстройствами или заболеваниями. Возможно, тогда ученые смогут сделать еще один шаг вперед и понять, какие сочетания методов создают наиболее мощный совокупный целительный эффект.
Наука постоянно находится в движении, и хорошая новость состояит в том, что она развивается с невероятной скоростью. Мы стоим на пороге новой эпохи, в которой никто не станет отказываться от проверенных и критически важных медицинских инструментов, таких как психотерапия, когнитивно-поведенческая терапия, практика безоценочного осознанного наблюдения и медитация, андидепрессанты и другие средства для нейропластических изменений. К ним мы добавим новые методы, которые опираются на возможности микроглии обеспечивать здоровье мозга каждого отдельного человека на протяжении всей его жизни. Признание мозга уникальным иммунным органом не отрицает традиционный подход к уменьшению человеческих страданий, скорее, оно предлагает новые полезные инструменты для прояснения разума и улучшения качества жизни.
Глава 16Окончательный анализ
После эпохи просвещения многое из того, что ученые, врачи и пациенты считали незыблемой истиной, оказалось основано на старинных представлениях, что механизмы психики работают отдельно от физиологических. Философ Рене Декарт первым выдвинул концепцию о дуализме тела и разума в XVII веке. Медицинская догма о теле и разуме как об отдельных сущностях существовала в нашем мировоззрении и в подходе к психическим расстройствам вплоть на начала XXI века.
Мы настолько привыкли думать о взаимосвязи тела и мозга как об отношениях между государством и церковью, что когда мы не можем свободно контролировать свое поведение и реакции на окружающий мир или наслаждаться жизнью, то рассуждаем об этом с позиций состояния психики и эмоций. Подобно Кэти, Хезер и Лайле, мы можем резко осуждать себя из-за глубоко укорененной тревоги, депрессии, забывчивости и утраты обычных радостей жизни и окончательного разочароваться в том, кто мы такие. В свою очередь, это заставляет нас забывать, кем мы были в прошлом, и сильно отдаляет от того, кем мы хотели бы стать в будущем.
Теперь мы знаем, что мозг является чувствительным иммунным органом, который постоянно находится на страже новых угроз, и что мириады иммунных триггеров могут постепенно изменять поведение микроглиальных клеток в нем, чтобы они наилучшим образом перестраивали синапсы. Точно так же, как триггеры внешней среды изменяют поведение иммунных клеток организма. Новое понимание работы мозга устраняет трехсотлетний пробел в основополагающих представлениях о психическом здоровье.
Джонатан Кипнис из Виргинского университета однажды сказал: «Мы имеем пять традиционно известных чувств: зрение, слух, обоняние, осязание и вкус. Ощущение проприоцепции, то есть местонахождения тела в пространстве, часто считается шестым чувством. Эти шесть чувств информируют мозг о внешнем и внутреннем окружении и создают основу, на которой он может рассчитывать действия, необходимые для нашего самосохранения». Кипнис предполагает, что одна из главных ролей иммунной системы состоит в определении внешних угроз и постоянном информировании мозга о них[304]. Согласно его гипотезе, «иммунная система организма встроена в мозг», и ее постоянная коммуникация с мозгом является «седьмым чувством».
Исследователи из Колорадского университета в Боулдере[305] недавно углубили это понимание. Они обнаружили, что центральная нервная система может реагировать даже на эмоциональный стресс, как на повреждение клеток, подавая в мозг сигналы опасности, которые настраивают микроглию на отпор несуществующей инфекции.
Концепция, что иммунная система мозга действует как седьмое чувство и может запустить каскад изменений при столкновении с потенциальной угрозой, дает пациентам новое понимание их состояния и одновременно предлагает врачам совершено иное представление о том, как можно лечить больных и восстанавливать их благополучие.
Поразительные открытие «Десятилетя мозга»[306] изменяет концепции, лежавшие в основе представления о том, кто мы такие и почему мы являемся именно такими. Это и впрямь не что иное, как новая перспектива создания или переделки человеческой личности.
Разумеется, есть риск сосредоточить внимание на функции мозга только как иммунного органа. Если мы придаем слишком большое значение работе микроглии и биологическим механизмам болезней мозга, то впадаем в своеобразный биологический редукционизм, сосредоточенный на медицинских проблемах и принижающий роль тесной связи между психикой и человеческим сознанием, которое она порождает. Однако наука не предназначена для обесценивания непостижимой сложности внутреннего мира каждого человека или природы здорового разума, который нельзя запечатлеть на ПЭТ-сканах или распознать по биомаркерам анализов крови. Эмоциональные или духовные переживания мыслящего существа невозможно объяснить набором клеточных или молекулярных процессов. Сила человеческой общности и взаимоотношений, формирующая наш разум, мировоззрение и способность делиться чувствами горя и утраты – все это совершенно необходимо для выздоровления каждого пациента. Мы все лучше понимаем, что забота и сопереживание в отношениях между врачом и пациентом значительно усиливают биологический эффект исцеления и влияют на результат лечения. Этот эффект нельзя свести к упрощенным механистическим объяснениям.