– Так вот. Меня отправили туда за убийство. Об этом тебе известно?
– Да, – ответила она, чувствуя себя виноватой, что слишком охотно старалась забыть об этом факте его биографии.
Он подошел к холодильнику и достал бутылку пива. Имоджен последовала за ним и обмотала кухонное полотенце вокруг его руки. Отстранившись, он побрел в гостиную. Она заглянула туда и увидела, что Дин сгорбился на диване, упершись ладонями в колени и устремив неподвижный взгляд в пол. Уклончивое поведение подсказало, что он мысленно борется с воспоминанием, которым решил поделиться. Имоджен вовсе не была уверена, что готова выслушать, но Дин уже был здесь и готовился к разговору. Она села рядом и выключила телевизор, но ей никак не удавалось заставить Дина посмотреть на нее. Тогда она просто взяла его за другую руку. Их пальцы переплелись. Он ответил благодарным пожатием.
– Почти все детство я провел под опекой чужих людей, пока не угодил в «колонию-малолетку». Воспитание в приемных семьях – странная штука. В них нет ничего постоянного. Чувства, которые испытываешь, всегда мимолетны. Рано учишься не слишком сильно привязываться, поскольку в твоей жизни нет людей «навсегда». Я испытал, кажется, все возможное в таких семьях, дошел до самого дна, где никаких эмоций не осталось.
Имоджен не совсем понимала, к чему он клонит, но было настолько необычно, что Дин рассказывает о себе, что она не решалась перебивать, а лишь ограничивалась формальной реакцией и общими словами.
– Понимаю.
– Я знаю, какие демоны водятся в твоей душе. Такие преследуют каждого из нас. Но мои чудовища были вполне реальными.
– Продолжай.
– В приемных семьях я насмотрелся и наелся всякого дерьма. Приходится терпеть, пока не встаешь перед выбором: ты либо с ними, либо против них. Они запросто могли превратить твою жизнь в ад. Никому извне не было дела до этого.
Надеюсь, сейчас ситуация изменилась к лучшему, но двадцать пять лет назад не существовало нынешних способов обмена информацией, а журналисты не питали к подобным темам никакого интереса. Некоторые приемные семьи жили исключительно по собственным законам. Маленький замкнутый мирок, где не разбирали, что допустимо, а что нет, не ведали о гуманности. Дети то и дело бесследно исчезали. Если кого-то избивали, он мог обратиться к инспектору по делам об усыновлении, но вот только такие встречи порой откладывались месяцами, а когда ребенок наконец попадал на прием, не было уверенности, что инспектор действительно на его стороне. Иногда люди, опекавшие нас, подкупали служащих, чтобы они закрывали глаза на происходящее с воспитанниками. Приходилось учиться доверять только самому себе. – Дин высвободил руку. – Был дом, куда нас заставляли ходить. Нас туда отводили приемные родители.
– Что за дом?
Имоджен неуютно поежилась. Он говорил бесстрастным, отстраненным тоном. Ей не нравилось направление, в котором развивался рассказ, но она знала: сейчас нужно оставаться сильной. Воспоминания причиняли Дину боль, и помочь можно только одним способом – терпеливо выслушав.
– Дом, где мы развлекали гостей.
– Как развлекали?
– Иногда они заставляли нас драться друг с другом, как бойцовых псов. Бывало, в ход шло оружие. На нас делали ставки… Случалось и другое… Ты все понимаешь без слов… Не вынуждай рассказывать.
– Боже милостивый! Поэтому тебе пришлось убить того человека? Он… прикасался к тебе?
– Все было сложнее.
– Положим, но какое отношение это имеет к нашему видео?
Имоджен сменила тему, попытавшись вернуть Дина из прошлого, сосредоточиться на причине, по которой ужасные картины снова всплыли в его памяти.
– В доме, куда нас приводили, был кафельный холл, нечто вроде прихожей. Не думаю, что там кто-то жил постоянно. Это скорее напоминало интимный клуб для ограниченного круга постоянных клиентов. Плитка была выложена в кельтском стиле, а в центре располагался трикветр.
– Ты предполагаешь, что юнцы на видео имели что-то общее с местом, куда тебя приводили ребенком?
– Не знаю. Хотя думаю, что это вполне возможно. Поэтому я изучил материалы на убитую престарелую пару. Как ни взгляни, они были порядочными людьми.
– Нам это известно. Мы тоже проверили их очень тщательно.
– Не обижайся, но я могу докопаться до того, что вам недоступно.
Дин машинально тронул подвеску – крошечную ракушку внутри шарика из оргстекла. Имоджен посмотрела на нее.
– Там ты и получил свой талисман? – спросила она. – От кого-то, с кем находился под опекой дурных людей?
– Да, от девочки, попавшей вместе со мной к одним приемным родителям. Мы прожили вместе пару лет. Я присматривал за ней. Она стала для меня сестренкой, которой у меня никогда не было. У нас с ней была почти настоящая семья.
– И как сложилась ее судьба?
Дин откинулся на спинку дивана и притянул Имоджен к себе, обвив ее руками. Она наслаждалась возродившейся между ними близостью.
– Мужчина, которого я убил, не хотел оставить ее в покое. Это был очень плохой человек. Она боялась, а я, как ни старался, не всегда мог защитить ее. Это случилось вскоре после моего знакомства с Элайасом, с человеком, который отнесся ко мне по-доброму. Он стал первым, кто не имел на меня никаких тайных планов. Хотел забрать меня из приемной семьи, но я сам не решался уйти из-за той девочки. Я не мог бросить ее… на растерзание мерзавцу. Я говорил о нем своей инспекторше, но она ничего не захотела делать. К тому же она мало чем могла помочь, а потом и вовсе ушла из службы социального надзора, чтобы воспитывать своих детей. После убийства я решился рассказать Элайасу обо всем, что творилось в том доме. Он нанял для меня хорошего адвоката, которому удалось предотвратить мой перевод в тюрьму для взрослых, когда я отбыл срок на зоне для несовершеннолетних. В обмен на мое клятвенное обещание ничего публично не рассказывать о моей последней приемной семье судья распорядился выпустить меня на свободу в восемнадцать лет.
Дин поглаживал волосы Имоджен и говорил со спокойной ясностью, теперь его сердце билось ровно.
– Значит, ты думаешь, что подростки с видео тоже побывали в том доме? Куда прежде насильно приводили тебя?
– Скорее всего, по крайней мере один из них воспитывался в приемной семье. Я просмотрел запись раз сто. Парень в маске трагедии выглядит главарем. Вероятно, он старше остальных. Голову даю на отсечение – он бывал там. Я старался не вспоминать о доме, но изображение вернуло меня в прошлое, заставило поверить, что он по-прежнему существует. Я невольно задумался, а сколько детей прошло через него? И как давно это продолжается?
– Ты помнишь, где этот дом?
– Нет.
– Можешь найти его?
– А чем, по-твоему, я занимался? – Дин поднял обмотанную полотенцем руку, а пальцами другой вцепился в подвеску. Имоджен посмотрела, как он крепко сжал шарик, и спросила:
– Как ее звали? Девочку, с которой ты жил в приемной семье?
– Джесс. Она покончила с собой, потому что я не мог больше охранять и поддерживать ее.
– Ты был совсем еще ребенком, Дин, и оберегал ее всеми своими малыми силами.
– Самоубийства в таких семьях – не редкость. Усыновленные подонками дети входят в основную группу риска. Если бы у меня не появился Элайас, я бы чувствовал себя отрезанным от внешнего мира. Вполне могу представить, что не нашел бы причин продолжать жить.
– Не смей даже говорить так!
При упоминании об Элайасе Имоджен поневоле охватывали теплые чувства. Он не стал хорошим отцом для нее, но забота о Дине заставляла взглянуть на него по-новому, хотя бы с уважением. Так менялось ее мнение об отце, о котором прежде она старалась даже не вспоминать.
– Но это правда.
– Тогда я рада, что ты продолжил жить.
Имоджен выпрямилась и посмотрела на него, встретив ответный взгляд чуть поблескивающих зеленых глаз.
– Теперь мне и в голову не приходят подобные мысли. Все это было так давно. Нет смысла вспоминать. Просто тот символ на стене оживил в памяти мерзкий дом.
Глаза Дина снова потускнели, взгляд опустел.
– Ты не собираешься выступить с публичным заявлением?
– Ты на самом деле считаешь это возможным? Прошло много лет, а я даже не уверен в прямой связи того дома с недавним преступлением, – ответил он, явно демонстрируя нежелание светиться на публике. – Я могу очень сильно ошибаться, и ее вообще нет.
– Может, ты заметил нечто другое, и оно заставило вспомнить тот дом и возбудило подозрения? Я имею в виду, кроме символа…
– Собака. То, как ее убили. Я уже видел подобное.
– В том месте?
Дин кивнул.
– Это действительно странно. Ведь я сам побывал там только дважды.
– Что за публика там собиралась?
– Очень разная. Обычно мужчины, хотя не всегда. Иногда появлялись супружеские пары. У всех явно водились большие деньги. Порой дети возвращались оттуда, покрытые ссадинами и кровоподтеками, со сломанными ребрами, с синяками под глазами. Пока я не оказался там сам, не мог даже представить, как они могли получить подобные травмы. Только после того, как увидел собственными глазами, стало ясно. Никто не смел рта раскрыть, чтобы рассказать о происходящем в том доме. Устраивая драки между парнями, они чаще всего подбирали противников из разных приемных семей.
– Звучит жутко.
Эти слова прозвучали неуместно, поскольку и близко не выражали страха, который могли испытывать оказавшиеся в такой ситуации дети.
– Да уж. Но вот только ужас наказания, если откажешься подчиняться, перевешивал страх перед участием в забавах этих людей.
– Ты рассказывал об этом инспектору?
– Я нет, но Джесс рассказала. Они ничего не предприняли, а только провели беседу с Клайвом, одним из наших опекунов. После чего он избил Джесс до полусмерти, потому что она предпочла жестокие побои альтернативе. Клайв надолго запер ее одну в темном чулане. Когда дверь снова открыли, она висела в петле, прикрепленной к центральной потолочной балке. Джесс была мертва больше суток, и никто ничего не заметил.