– Слушаюсь, сьёр.
Рошфор вновь занялась Доротеей:
– Идем, карета ждет. Да не трясись так!
– Я не от страха дрожу, – с удивлением ответила девушка. – Это все работа над иконой… Она отнимает больше сил, чем вызов. Правда, лишь временно. Постоянного ущерба, кажется, не причиняет…
Рошфор смотрела на нее, прищурившись.
Доротее было не до того, чтобы мериться с ней взглядами. Она размышляла о воздействии на нее «набросков» – так она называла создание своих эскизных икон. Да, работа порождала разом наваливающуюся усталость, но, кажется, не старила ее, как было свойственно взыванию. Правда, рисовать могущественных ангелов она еще не пыталась. И вообще, судя по всему, с излюбленной техникой придется повременить. Пока не станет действительно необходимо.
– Странная ты, – наконец проговорила Рошфор. – Большинство из тех, кого я препровождаю в Башню или в Звездную Крепость, не просто трясутся…
– Э-э… простите? – спросила Доротея. Занятая своими мыслями, она расслышала лишь что-то про Звездную Крепость.
Она попыталась припомнить все слышанное про городской форт. Когда она только приехала в Лютейс, крепость всплывала в каких-то разговорах, но она все пропустила мимо ушей… Хотя нет, не все. Главное ей все же запомнилось. А именно: арестанты, отправленные в Звездную Крепость, обратно не возвращались.
– Я сказала, что большинство людей, которых я отвожу в Звездную Крепость, и трясутся, и даже более чем, – сказала Рошфор. – Особенно те, кто отправляется в саму Башню.
– А-а, – протянула Доротея. – Оно и понятно. Туда ведь и Делайнс заточили, верно?
Эверил Делайнс находилась в фаворе у королевы, но ее выдали кардиналу как изменницу на жалованье у альбийского короля Этелинга. Которому она продавала частные письма монархини.
– На некоторое время, – ответила Рошфор.
Тут Доротея вспомнила еще кое-какие подробности. В глубоких недрах скалы, на которой зиждилась Башня, в тайной пещере имелась плаха палача. Обрубок древнего дуба, укрепленный ангельской магией до твердости железа. Сколько шей опускалось на эту плаху, ожидая взмаха топора… или меча, если ты принадлежал к знатному роду вроде Делайнс. Поговаривали, правда, будто в последний момент та приподняла голову… и оказалась в итоге не просто обезглавлена – рассечена на множество кусков, потому что палач обозлился и пошел кромсать как попало.
– Все же не понимаю, за что меня арестовывают, – нахмурилась Доротея. – Как-то оно беззаконием отдает…
– Кардинал естественным образом приглядывается ко всем, кто обнаруживает талант вроде твоего, – ответила Рошфор, за локоть направляя Доротею к карете. Хватка была жесткая, грозящая синяками, но Рошфор руку не разжимала. – Тебя задерживают ради твоей же безопасности. Это никоим образом не арест.
– Как ни назови, суть одна, – сказала Доротея, устраиваясь на сиденье. По счастью, там имелись подушки – в отличие от голых досок, на которых она тряслась всю дорогу из Трамерейна до Лютейса. – Очень удобная карета.
Рошфор посмотрела на нее с подозрением: уж не сарказм ли?
– Я тут подумала – я ведь никогда не видела Звездную Крепость вблизи, – добавила Доротея. – Башню, конечно, замечала… издалека. Приехав сюда, я выделила полдня, чтобы места посмотреть. Знаете, такая специальная прогулка для новых студентов. Правда, северней Материнского моста мы не ходили. Видели храм Ашалаэли, дворец королевы, дом короля, городскую тюрьму… запамятовала, как она называется…
– «Бережок», – подсказала Рошфор. Она все не сводила глаз с Доротеи, но смотрела уже не подозрительно, скорее слегка ошеломленно.
– Точно, «Бережок». Я еще подумала – сыро там, наверно…
– Так и есть, – сказала Рошфор. – Правда, большинство узников предпочло бы оказаться там, а не в Башне.
Она хлопнула ладонью по потолку кареты. Мгновением позже колеса зарокотали по мостовой.
Доротея зевнула. «Набросок» дался ей даже тяжелей, чем сперва показалось. Свернувшись калачиком в уголке, она тотчас заснула.
Рошфор лишь головой покачала, словно не веря собственным глазам. Арестантка, направляемая в Башню Звездной Крепости с предписанием посадить под замок, – причем без суда, что, возможно, означает пожизненное заключение! – спит себе сладким сном, будто ей и дела нет до происходящего…
8
– Говоришь, у больничной носильщицы было при себе что-то вроде… мелкого арбалета? – спросила лейтенант городской стражи – крутая на вид бледнолицая женщина с подозрительным взглядом. Почерневшую кирасу покрывали вмятины, на сине-кремовых штанах и куртке – следы долгой носки. Ее укороченная алебарда стояла прислоненная к стенке, но лейтенант знай постукивала пальцами по древку, словно проверяя для верности, на месте ли оружие.
– Ну да… именно так, – ответил Симеон. – У второго – тесак. А мне они велели бежать. Я выскочил за дверь… оттуда такие вопли раздались… даже не знаю, это тварь визжала или кто-то из них!
– Тварь – это зверолюд из ящика, присланного из Маларчи?
– Да, – ответил Симеон. – По крайней мере, так магистр мне сказал. Лед внутри весь растаял… а эта жуть внутри совсем не мертвая оказалась…
– В комнате не было никакого ящика, – сказала лейтенант. – Никакого чудища, ни больничных носильщиков, ни магистра Делазана. Лишь большая лужа крови на полу… и еще вот это.
Она показала ему две половинки бумажного листа, провозглашавшего сундук собственностью ордена Ашалаэли, не подлежащей вскрытию иначе как прямым повелением принца-епископа Маларчи, чья восковая печать свисала с нижней части бумаги. Сломанную печать покрывали трещины.
– Значит, ты срезал это с ящика? – спросила лейтенант.
– Да, – кивнул Симеон, но тотчас распознал ловушку. – По непосредственному приказу магистра. Я еще спросил, не обратиться ли сперва к служителю Ашалаэли…
– Но все же срезал, не так ли?
– Да, – ответил Симеон. – Как я и говорил, лишь когда магистр…
– Поскольку это единственное преступление, определенно подтверждаемое твоим личным признанием, Симеон МакНил, я тебя арестовываю за надругательство над официальным документом, а также для допроса по поводу возможного убийства магистра Делазана…
– Это с какой еще стати? – взревел Симеон. И выпрямился во весь свой внушительный рост. – Я же рассказал, что там случилось!
Лейтенант отшагнула назад, подхватывая алебарду. Ее сержант стоял рядом, и у него-то алебарда была хотя и без золотых кисточек, зато полноразмерная.
Симеон присмотрелся к длинному ржавому лезвию большой алебарды и плюхнулся назад на скамью. В этой камере – одной из нескольких, предназначенных для содержания буйных пациентов, – они торчали вот уже пять часов. И в течение этого времени дела становились все хуже.
– Дай договорить! – раздраженно сказала лейтенант. – Поскольку ты сознался в проступке против ордена Ашалаэли, решать предстоит храму. Мы передадим тебя поборникам кардинала, вот пусть они и разбираются в твоих бреднях, в том числе и в убийстве либо исчезновении… или что там случилось с магистром Делазаном. Лично у меня нет сомнений, что ты мне тут лепишь наглую ложь, но, по счастью, мне нет нужды в нее и дальше вникать!
Сказав так, она сунула голову в шлем и вышла из камеры. Сержант удалился осторожнее, не спуская глаз с Симеона. Лишь на самом пороге, убедившись, что Симеон по-прежнему вяло сидит на скамье, стражник повернулся к нему спиной и вылетел вон. Дверь бухнула, закрываясь. Лязгнул запор…
Впрочем, через несколько минут дверь снова распахнулась. Симеон привалился к стене и вытянул ноги, всем видом показывая, что не представляет угрозы, невзирая на габариты и рост. Неприятности с поборниками кардинала никому не нужны!
Вошли, однако, отнюдь не кардинальские офицеры. Симеон увидел старого магистра Фокса, декана, занимавшегося в больнице студентами-первокурсниками. Альбиец по рождению, он так давно жил в Сарансе, что его происхождение легко упускалось из виду – за исключением случаев, когда от возбуждения или расстройства он нечаянно переходил на свой родной язык.
Так произошло и сейчас. Фокс пробормотал нечто, чего Симеон не понял. Декан вскидывал и ронял руки, то ли ужасаясь, то ли недоумевая, и дергал свою бороду, длинную, но жидковатую. Сообразив наконец, что происходит, он вернулся к речи Саранса.
– Ты понимаешь, что натворил, МакНил?
– Нет, сьёр, – ответил Симеон. – Я всего лишь повиновался магистру Делазану. Вы же нам все время внушаете: «Слушайтесь магистров, слушайтесь беспрекословно!» Вот я и послушался…
– Не наглей! – рявкнул Фокс. – По твоей милости наш госпиталь оказался в поле зрения кардинала, а нам оно надо? Надо это нам, я тебя спрашиваю?
– Мне тоже не надо, – сказал Симеон. – Но честно, магистр, я не…
– Молчать! – взревел Фокс. – Молчать и слушать! И это я тоже вам каждый день говорю! Слушать!
– Так я слушаю, но…
– Слушай! Внимание кардинала нам ни к чему…
– Это вы уже говорили…
– Ни к чему. И мы не станем его привлекать, потому что начиная с данного момента ты больше не наш студент… Нет, не с данного момента – со вчерашнего дня. Я велю немедленно исправить все записи…
– Но как же так! – возмутился Симеон. – Вы не можете! Я студент! У меня и экземпляр договора есть, и родители все оплатили…
– Ты! Не! Студент! – проревел Фокс. – Ты! Не! Наш! Твоим родителям мы все возвратим. А договор будет расторгнут!
– Не можете вы так поступить, – сказал Симеон. – На то и договор в двух экземплярах, для вас и для меня. И с чего бы вам меня исключать? Поборники кардинала меня оправдают. Я лейтенанту стражи всю правду сказал…
– Из-за тебя одни беды! Ума у тебя на двоих, а у Делазана его вообще не было. Вот разом и избавимся от обоих, так оно спокойней… О чем я тут с тобой рассуждаю, когда за мной поддержка всего конклава магистров? Чтоб ноги твоей в больнице больше не было!
– Я тут под арестом сижу, чурбан старый! – вырвалось у Симеона. – Жду, когда за мной от кардинала приедут!