Симеон живо перевернул женщину, ища рану. Пуля угодила ей в правую руку под самым плечом, причинив весьма скверную рану. Симеон оторвал от рубашки рукав, заметил пульсирующую струю артериальной крови и попытался большими пальцами пережать поврежденный сосуд… Бесполезно. Рана оказалась слишком широкой, женщина уже потеряла много крови, а у Симеона не имелось под рукой инструментов, необходимых для перевязки артерии. Он никак не мог предотвратить смертельную кровопотерю.
Вот разве что…
– Икона Бехераэля! Есть у кого-нибудь икона Бехераэля?
Этот ангел славился как замыкатель путей. Если он запирал дверь, ее не удавалось выломать – разве что посредством вызова более могущественного ангела, имевшего аналогичные свойства (Бехераэль был, в конце концов, всего лишь серафимом). А еще он умел заделывать течи в трубах, будь они из меди или свинца. Что ему разорванную жилу починить?
Никто из поборников не обратил ни малейшего внимания на крик Симеона.
– Кто-нибудь! Дайте икону Бехераэля!
Рошфор все смотрела на мост, не отрывая пальцев от иконы Пеластриэля, следовавшего за преступницей. Она крикнула Симеону:
– Не глупи, парень! Это отверженка! Просто не давай ей умереть!
Симеон потряс головой, не в силах поверить, что чуть не допустил худшую из ошибок. Найдись икона, он тотчас вызвал бы Бехераэля… и прямо на барже возник бы зверолюд. Или отверженка немедленно умерла бы от зольнокровия.
Это я просто отверженцев лечить не привык, сказал он себе. И конечно, потрясение сказалось: стрельба, крики, кровь струями… Ему не раз приходилось исцелять от ран, нанесенных пулями и клинками, но это были всего лишь последствия схваток. Никого еще не ранили прямо у него на глазах.
Он попытался одной рукой удержать артерию, другой сооружая подобие жгута ближе к плечу… Все без толку! Оторванный рукав плохо подходил для закрутки, а рана, как он теперь видел, тянулась к самой подмышке. А там уже легкие и сердце.
Отверженка, задыхаясь, пыталась что-то сказать. Симеон наклонился вплотную, только чтобы разобрать:
– Истара!
Спустя считаные мгновения она вздрогнула и умерла. На ее лице застыла гримаса невыразимого торжества.
Симеон со вздохом откинулся спиной к банке. Он и прежде терял пациентов, но вот таким образом – никогда. Эх, был бы у него с собой хирургический чемоданчик! Он бы и без ангельской помощи кое-что сделать сумел…
Рошфор внезапно выругалась, и красные каблуки ее сапог затопали по палубе. Симеон разобрал дуновение крыльев – это вернулся Пеластриэль. Ангел был незнаком Симеону, юноша мог лишь предположить, что его или ее сферой деятельности являлось наблюдение и выслеживание.
– Проклятье!.. Я же сказала – живой брать!
Полная ярости, она подлетела к Симеону и хмуро уставилась на безобразные окровавленные останки, только что бывшие живым человеком.
– Отверженцы повсюду! Вот за что мне от них последнее время житья нет?
– Я сделал что мог, сьёр, – сказал Симеон, указывая рукой. – Но вы же видите…
Рошфор свирепо сверкнула на него глазами. Вертикальный шрам на лице стал выпуклой ярко-белой чертой.
– Не нравится мне, когда предназначенные для допроса умирают прежде, чем я услышу ответы, – произнесла она голосом, полным угрозы. – Запомни на будущее, доктор!
Симеон промолчал. Это совершенно не походило на дружелюбную женщину-офицера, заверявшую его, что он ни в коем случае не пострадает. Юноша попытался стать как можно меньше и незаметнее. Подобравшись к борту, он устроился между двумя гребцами и перегнулся через борт – отмыть в речной воде руки, перемазанные кровью.
– Выкиньте это за борт, – распорядилась Рошфор, указывая на тело ближайшим гребцам. – И вперед, в Звездную Крепость.
– Дюбуа с остальными станем ждать? – безразлично осведомилась рулевая. Казалось, гнев Рошфор ее не особенно впечатлил, но Симеон заметил: голос рулевой оставался ровным, но глаз с грозного капитана она не сводила. Так смотрят на хорошо знакомую, но способную стать крайне опасной собаку.
– Пешком доберутся, – сказала Рошфор. – Пусть по дороге придумают оправдания за то, что не выполнили приказ!
Симеон торопливо домывал руки, сожалея, что ему не удалось спасти жизнь отверженки. Не только ради нее, но и ради самого себя…
9
После того как Агнес доставили обратно в «Голову грифона», она, конечно, не напилась. И в кости играть не отправилась. Она лишь забылась беспокойным сном, от которого ее пробудил доктор-магистр. Он осмотрел ее голову и сказал, что синяк уже сходит и вообще она поправляется на удивление быстро. Даже ангельского вмешательства не понадобилось. Ей следовало лишь хорошенько отдохнуть, заправившись глоточком-другим средства для укрепления сил, которое доктор налил из стеклянной черной бутылочки.
Когда Агнес вновь открыла глаза, стоял белый день, и час шел не ранний. Головная боль бесследно исчезла, сменившись радостным возбуждением голодной рыбешки, заметившей червячка на крючке. Агнес выпрыгнула из постели, чтобы умыться, одеться, быстро позавтракать малоаппетитной овсянкой из общего котла, вооружиться шпагой, двумя пистолетами, всунуть по кинжалу в каждый сапог – и вальяжной походкой выйти на улицу. Прохожие раздавались в стороны, уступая дорогу столь явно бравой и опасной девице, спешившей Полумесяцем к пирсу Королевы – там она собиралась взять лодку и переправиться в Звездную Крепость.
– Тебе куда? К бастиону королевы Ансгарды или к бастиону королевы Софии? – спросила перевозчица. Она мощно галанила единственным веслом на корме, только серые тряпки хлестали по мускулистым рукам. Естественно, лодочница была отверженкой: кто бы еще позарился на подобный заработок у реки?
– Туда, где мушкетеры, – коротко уточнила Агнес, ибо правильного ответа не знала. Ей было только известно, что каждым из пяти бастионов и пяти равелинов – внешних вспомогательных укреплений – ведало отдельное подразделение войск королевы, а кардинальские поборники размещались в старой башне-тюрьме. Вот и все.
– Стало быть, к Ансгарде гребем, – проворчала перевозчица. – Только учти, без пароля никто мне тебя на берег выпустить не дозволит.
– Я мушкетер, – холодно отрезала Агнес.
Отверженка лишь фыркнула, многозначительно рассматривая довольно-таки провинциальный наряд пассажирки. Оленья кожа и прочная ткань грязновато-бурых тонов… Вслух, правда, комментировать она не решилась: гардероб Агнес дополняло явно ухоженное оружие, а это говорило о многом.
Со своей стороны, Агнес уже не в первый раз нащупала бронзовый жетон, что вручила ей Францони, и с облегчением убедилась: кругляшок находился на месте. Вынув его из кошеля, девушка повертела его в руках, позаботившись, чтобы скрещенные шпаги, увенчанные королевским венцом, – эмблема мушкетеров – не миновали взгляда перевозчицы. Отверженка вновь фыркнула, однако принялась еще усердней грести: возле арок Материнского моста течение достигало особенной силы.
Между тем на мосту что-то происходило; там теснились городские стражники, похожие на стаю кремово-синих птиц. Что именно согнало их туда, оставалось неясным, но не менее двух десятков топталось на одном месте, крича друг на дружку и отгоняя пешеходов к северной стороне.
Прямо впереди лодки, в которой ехала Агнес, виднелась алая с золотом баржа, полная гребцов в форме той же расцветки. Баржа маневрировала против течения, втягиваясь под среднюю арку. На корме стояла офицер поборников кардинала, пребывавшая, судя по золотому шарфу, в немалых чинах. Офицер медленно озиралась, буквально испепеляя все и вся угрожающим взглядом. Агнес приготовилась было поиграть с ней в гляделки, но взор капитана лишь мазнул по ней, не задержавшись. Что бы она там ни высматривала, в лодке Агнес этого не обнаружилось.
Чуть впереди офицера сидел крупный молодой человек в докторском балахоне, цветом почти сливавшемся с его собственной темной кожей. Он полоскал руки в воде, старательно смывая с них… кровь? Агнес уставилась на парня, смутно чувствуя, что уже видела его раньше. Вот он поднял глаза… и наморщил лоб, ни дать ни взять тоже узнавая Агнес. Но тут баржа вошла под мост, и все скрылось в тени.
Лодка перевозчицы замедлила ход, зато баржа рванулась вперед, вздыбливаясь в противоборстве с течением.
– Эй! Наддай-ка! – окликнула Агнес.
– Ни за что не хочу к ней приближаться! – ответила лодочница, и «к ней» вылетело, как плевок.
– К кому? – спросила Агнес. – К барже?.. А-а, ты про поборницу… Кто она?
Женщина глянула на нее с презрением горожанки, встретившей дурочку из деревни.
– Рошфор, – сказала она. – Капитан поборников. К гадалке не ходи, потащила беднягу молодого доктора в Башню…
– А он кто? – спросила Агнес. – Ты его знаешь?
– Полагаю, студент из больницы, – раздалось в ответ. – В смысле, был студентом… Не вернуться ему, бедолаге, не доучиться.
– Мне он узником не показался, – задумчиво проговорила Агнес. – Сидел не связанный.
– Ей арестантов вязать без надобности, – ответила лодочница. – Она что твоя змея! И со шпагой, и с пистолетом… Ну и с магией тоже. – Плюнула за борт и зловеще добавила: – Я думала, кому ее знать, как не тебе! Она, Рошфор эта, немало мушкетеров поубивала…
Агнес замерла, как охотничья собака, взявшая след:
– Поубивала? Мушкетеров?
– На дуэлях. И никаких тебе неприятностей с нарушением указов, – сказала перевозчица. – Кардинал ей все с рук спускает. А дерется она всегда до смерти.
Указы о запрещении дуэлей действительно существовали. И старинные, и совсем недавние: последний по времени издала сама королева София Тринадцатая. Однако, насколько было известно Агнес, дуэли вовсю продолжались как дома, в Дескарэе, так и в Лютейсе. Более того, мама предупреждала ее – в достаточно серьезных обстоятельствах вызов должен быть брошен и принят, и плевать на судебные последствия.
«Мушкетер, – сказала она, – попусту свару не затевает. Но если иначе никак – тогда дерись! И побеждай, конечно!»