– Да! И я тебе говорила! Но теперь – теперь я все верну.
Лилиат коснулась лица Биска, погладила его по щеке, утешая, напоминая, что́ она сделала для него.
– Мне очень жаль, мой дорогой Биск. Сейчас я приведу все в порядок, и ты будешь со мной. Бискарэй, дорогой Бискарэй, мы всегда будем вместе…
Звучали и звучали слова, напрочь лишенные искреннего чувства. Она даже не смотрела на Биска – лишь на мольберт и образ на нем.
Лицо Биска исказилось горем и гневом. Его пальцы шевельнулись – из рукава в ладонь выскользнул кинжал. Однако Лилиат оказалась быстрее, гораздо быстрее. Рука, гладившая его щеку, прыгнула вниз, стальные пальцы стиснули горло. Биск ахнул, задохнулся… Лилиат оторвала его от пола и швырнула, как куклу, далеко в сторону.
Слуга, переставший быть нужным. Выброшенный и тотчас забытый.
– Чего вы пытались достичь? – спросила Доротея, отчаянно давя страх. – Я имею в виду – тогда, давно?
Она пыталась не смотреть на Бисков кинжал. Оружие лежало футах в четырех или пяти, одним махом не схватишь.
– Нам судьбой предназначено быть вместе, – сказала Лилиат и вновь приложила одну руку к иконе, другую – к голове Доротеи. Девушка чувствовала вес этой руки. Куда тяжелее, чем следовало бы.
– Вам и Биску?
– Паллениэлю! – отрезала Лилиат.
Икона под ее рукой вспыхнула. Доротея тоже услышала отклик Архангела. Далекий-далекий… и одновременно совсем близкий.
Прямо у нее в голове!
Я начинаю.
Доротея метнулась за кинжалом… Во всяком случае, ее разум приказал телу сделать именно это. Однако тело не двинулось с места, пригвожденное архангельской мощью, истекавшей от Паллениэля к иконе, к Лилиат, к разуму Доротеи…
– Любовь моя, истинная, бесконечная, – шептала Лилиат. – Я хотела низвести его с Небес, облачить в смертную плоть… ощутить его поцелуи, его любовь…
Парализованная Доротея сохранила способность дышать и немного двигать глазами. Она скосила их в сторону тела, простертого на тюфяке.
– Вы пытались вселить Паллениэля в кого-то!..
– Он был лучшим из моих смертных любовников, – ответила Лилиат. – Я питала его силой. Скармливала ему мелких ангелов – столько, сколько он способен был удержать. Только этого не хватало. Я не знала тогда, что таким путем не достичь полноты, что способ неверен. Тогда я вызвала Паллениэля…
Да.
– И он явился ко мне, но слишком маленькие сосуды склонны переполняться. Единственное человеческое тело не смогло стать вместилищем для Архангела. Мой возлюбленный стал изливаться в другие – снова и снова, по всей Истаре… но и этого оказалось недостаточно, чтобы вместить Паллениэля. Мой любимый рассеялся на мириады слишком тонких частиц, а я не смогла, не сумела его вернуть. Он так и остался рассеян тысячами искр, заключенных в смертные оболочки, но те не могли выдержать даже малости – вот тебе и зольнокровие, и превращение людей в монстров. Все оказалось испорчено!
Она сверху вниз смотрела на Доротею, в прекрасных глазах стояли слезы – первые за сто сорок лет.
– Впрочем, оставалась надежда, – сказала она, потом резко воскликнула, отвечая какому-то преломлению частицы Архангела, неощутимой для Доротеи: – Паллениэль!
Я собираю себя. Я повинуюсь.
– Оставалась надежда, – повторила Лилиат. – Некоторым смертным не хватало совсем чуть-чуть, чтобы вместить моего дорогого возлюбленного, дать ему вещественность… Их лишь следовало изменить, сделать более сильными… а это была работа для нескольких поколений. Я мечтала увидеть внуков и правнуков, многочисленных, сильных. Я выбрала бы из них того, кто станет вместилищем. Я погрузилась в сон, зная, что пробуждение настанет как раз в то время, когда эта работа окажется…
Она замолчала, потом вновь резко бросила:
– Паллениэль!
Я повинуюсь. Я повинуюсь!
– Когда работа по созданию достойных будет завершена, – договорила Лилиат.
Миледи насторожилась, прислушиваясь. Доротея тоже прислушалась: шум сражения затихал. Прекратились болезненные крики за дверью. Мушкетные выстрелы стали реже. Монстры перестали визжать. Доротея не имела возможности посмотреть вверх, но создавалось впечатление, будто сидевший на крыше исчез. Или, по крайней мере, больше не двигался.
– Ближние чудища отдадут нам первую жатву. – Лилиат слегка улыбнулась. – Равно как и отверженцы.
– А… а что тогда с ними будет? – шепотом спросила Доротея.
Она могла говорить, хотя и с трудом. Художница пробовала прикусывать кончик языка: вдруг боль поможет ей освободиться? – но не могла достаточно сильно сжать зубы.
– Это не имеет значения. Чудища, я полагаю, погибнут. Мой возлюбленный слишком основательно их изменил, слишком долго поддерживал в них жизнь, – сказала Лилиат. – Что до отверженцев… отсветы в них слишком слабы. Возможно, они выживут… Паллениэль!
Скоро. Скоро.
– А я? – прошептала Доротея. Хотя уже догадалась.
– Достаточно сильными стали не внуки и не правнуки, но лишь седьмое поколение, – сказала Лилиат. – И вас оказалось так мало! Могла ли я предполагать, что спасшиеся истарцы убоятся плодиться… Паллениэль!
Чаша почти полна.
– Я и не подозревала, – сказала Доротея, но ее мысль трудилась уже не над вопросами и ответами. Она собиралась с духом для предстоявшего ей поединка, вбирала воздух не для того, чтобы говорить, но для вящего напряжения воли. – Значит, какой-то предок был из Истары, и притом не отверженец… То-то матушка изумится!
– Она никогда не узнает, – бросила Лилиат. – О, любовь моя, любовь моя! Как долго мы ждали, но теперь нас не разлучат! Паллениэль!
Я здесь.
Паллениэль проявился в комнате, громыхнув крылами так, что Доротея оглохла, у нее застучали зубы, а волосы сдуло за спину. Однако девушка держалась наготове, поэтому явление Архангела не ошеломило ее и не застало врасплох. Она ощутила свет и жар его присутствия, многократно превосходившие солнечные. Свет сиял даже сквозь сомкнутые веки, да так, что четкой линией выделялась каждая кровеносная жилка.
Ангельская мощь осязаемо коснулась ее кожи, вошла в кровь. Доротея смутно чувствовала, как воля Лилиат подгоняет Архангела, вводит Палениэля в ее плоть, поселяет в ее теле. Требует очистить ее память, выжечь разум… всем завладеть, все присвоить.
Нет, тихо сказала Доротея. Крохотный голосок, прозвучавший из самых недр ее существа, каким-то образом сумел прозвучать звонко и ясно среди бушующих потоков ангельской силы. Нет. Я не сдамся.
Бери ее! Бери ее! Бери ее! – требовала Лилиат. – Мы должны быть вместе! Мы должны!
Хватка Паллениэля стала еще сокрушительнее, загоняя Доротею все глубже вовнутрь ее существа. Девушка перестала чувствовать руки и ноги, лишилась слуха и зрения. В пустой темноте остался звучать лишь тоненький голосок, исходивший из самого сокровенного средоточия. Во всем мире существовали только это убежище ее личности, Архангел – и Лилиат.
Нет, упрямо твердила Доротея. Нет!
Бери ее! – бесновалась Лилиат, крича в голове Доротеи. – Мы должны быть вместе! Ты просто не понимаешь!
Доротея рассмеялась, когда Паллениэль начал давить на последний бастион ее самости.
Зачем ты противишься? Ты должна сдаться! Должна!
Ты все поняла задом наперед, глупая девочка.
Что?
У тебя все шиворот-навыворот.
Ты пытаешься меня перехитрить. Поздно! Мы должны быть вместе…
Можете. Если ты встанешь с головы на ноги.
Я… я… мы должны…
Паллениэль должен вернуться на Небеса. И тебе следует уйти с ним, Лилиат.
Доротея почувствовала, как отступило сокрушительное давление Паллениэля, как зародилось сомнение у Лилиат. К художнице вернулось зрение, плотная тьма раздвинулась, как занавес.
– Будьте вместе, – вслух произнесла Доротея.
Язык и губы казались онемевшими, чужими, но они снова повиновались ей. В ногах и руках покалывали иголки: владение телом возвращалось по мере того, как Архангел отступал из него, более не понуждаемый Лилиат делать что-то, чего он – или, по мнению Доротеи, скорее, оно – вовсе не горел желанием делать.
– Будьте вместе на Небесах!
Доротея произнесла эти слова и сама ощутила их великую правоту. Лилиат выбила из колеи и небо, и землю: теперь их следовало привести в равновесие. Доротея заставила себя верить, что иного пути нет. Она не могла себе позволить ни малейшего колебания, не смела предложить ничего, что помешало бы Лилиат передумать.
Лилиат медленно сняла руку с головы Доротеи. Последние разрозненные частицы Паллениэля тотчас покинули тело и разум маленькой художницы. Однако физическое проявление Архангела в комнате отнюдь не исчезло, невероятно могущественная игра ярчайшего света и глубочайших теней продолжалась. Они двигались, переливались, вихрились, складываясь в громадные вздымающиеся крылья, слепящий нимб, огненный меч…
– Да, – очень-очень медленно выговорила Лилиат. – Да. Мы будем вместе. На Небесах…
Кончик одного из невероятных крыл обвился кругом Лилиат. Ее кожа переняла его сияние, и образы, сотканные из света и тьмы, остаточное могущество ангелов, ею убитых, хлынули наружу из ее уст и глаз, вливаясь, впитываясь в гораздо более яркие узоры Паллениэля.
Доротея, шатаясь, подобралась к ближайшему верстаку. Почти вслепую нашарила угольную палочку. Она заслоняла глаза рукой, выглядывала в щелку меж пальцев, прячась от нестерпимого ангельского сияния. Завладев угольком, художница вернулась к мольберту. Каждый шаг давался с трудом, как если бы она шла против приливного течения.
Лилиат теперь оставалась всего лишь контуром, смутным человеческим силуэтом среди несущихся вихрей Паллениэля. Лишь ее рука, странно вещественная среди нематериальной туманности света и тьмы, еще касалась иконы. Пясть и пальцы стали полупрозрачными, но внутри виднелись не кости и кровь – там мерцали струйки, потеки яркого солнца и звездных ночей.