Считается, что юродивые принимают на себя свой подвиг, чтобы достичь свободы от соблазнов мира. Святитель Димитpий Ростовский пояснял, что юpодство «является извне», и им «мyдpе покpывается добpодетель своя пpед человеки».
Но аскетическое самоyничижение, мнимое безумие, как отмечают исследователи, это только одна сторона юродства: оскорбляя и умерщвляя свою плоть, юродство принимает на себя обязанность еще и «pyгаться миру», обличать пороки, грехи и всяческую неправду, не обращая внимания ни на высокое положение объекта обличения, ни на общественные приличия. Презрение к нормам общественного поведения, как считается, тоже составляет нечто вроде привилегии и непременного условия юродства.
Расцвет юродства в нашей стране пришелся на XV, XVI и на первую половину XVII веков. Жития Авpаамия Смоленского, Пpокопия Устюжского, Василия Блаженного Московского, Hиколы Салоса, Михаила Клопского показывают, как устремленность к высшей правде, тоска о правде и любви превращают юродство в явление русской национальной жизни, перед религиозным вдохновением которой склоняются и мирские, и церковные власти.
Житие Ксении Петербургской, святой, на целое столетие ушедшей от своих великих предшественников, замечательно еще и тем, что в нем явлено нам, как восстанавливается прерванная расколом русской православной церкви и реформами Петра I духовная традиция. Овдовевшая Ксения Григорьевна менее всего думала достичь свободы от соблазнов мира или о том, как она станет «pyгаться миру», обличая пороки, грехи и всяческую неправду. Ее задача была сугубо частная, почти практическая.
Ей нужно спасти для жизни вечной душу своего бесконечно любимого супруга. Но в православной аскетике всеобщие задачи всегда имеют индивидуальное, личное основание, а сугубо частные проблемы не могут быть разрешены в стороне от общих для всего православия догматов.
Спасая от погибели душу супруга, святая Ксения не просто облачилась в мужской костюм, а еще и отрешилась от собственного имени, от собственного пола, от собственной индивидуальности, от самой себя.
Многие тогда думали, что молодая вдова лишилась рассудка.
Детей у Ксении не было, она раздала все свое имущество и, накинув на плечи полковничий мундир, ушла.
«Кто не принадлежит миру, тот принадлежит Богу», говорили ее современники и кормили и одевали свою бедную… – писал в 1847 году Ив. Б-р-л-ъевъ. – Она не брала теплой одежды и прикрывала грудь остатками камзола своего мужа, носила только самое необходимое женское платье. Зимою, в жестокие морозы, она расхаживала по улицам и Рыночной площади в каком-то оборванном балахоне и изношенных башмаках, надетых на босые ноги, распухшие и покрасневшие от мороза».
И вот тут нам снова надобно вернуться к вопросу о певчем полковнике Андрее Григорьевиче (Федоровиче) Петрове.
Радуйся, крест тяжкий юродства на рамо свое приявшая:
радуйся мнимым безумием сияние благодати сокрывшая…
Говоря о муже Ксении Петербургской, имя которого приняла блаженная, мы входим в область совершенно загадочных и необъяснимых фактов.
«Лет сорок или, может быть, несколько более назад, скончалась здесь вдова придворного певчего, Андрея Григорьева, Ксения Григорьева, известная в свое время под наименованием «Андрей Григорьевич»…
Так начинался очерк, в котором слухи, легенды и народные предания впервые облачились в печатные литеры, а завершался он обращением к читателям:
«Такие люди, как она (Ксения Петербургская – Н. К.) заслуживают воспоминания. В век скептицизма мы скорее готовы безусловно отвергнуть всякое необыкновенное явление в человечестве, выходящее из общих законов нашей общей жизни, нежели исследовать его, и сказать, заслуживает ли оно исследования или выходит из предметов исследования.
Прокаженная Ксения, как ее называет народ, в продолжении сорока пяти лет странствования своего на земле, молилась Богу и, следовательно, жила духовною жизнью – а это одно уже дает ей право на уважение. Она как женщина не могла принести миру мужских добродетелей и, может быть, не несправедливо думала, что смерть мужа ея расторгла уже ее связи с миром».
Для нас, твердо знающих о святости нашей небесной заступницы, несколько диковато слышать призывы к уважению странствовавшей сорок пять лет подвижницы, нас коробит употребляемое по отношению к ней слово «прокаженная», хотя оно и употребляется тут в значении «одержимая», «чудачествующая»…
Но ведь не к нам и обращен этот призыв, а к петербуржцам 1847 года, уже впитавшим и усвоившим ту западную культуру, которая усиленно внедрялась в петровские и послепетровские десятилетия не столько ради самой западной культуры, сколько для попрания и забвения культуры русской, национальной…
Конечно же, автору очерка, «почтенному литератору», как назван он в примечании редактора «Ведомостей Санкт-Петербургской полиции», дерзновенно пытающемуся перебросить мостик через пропасть национальной глухоты, овладевшей образованным обществом, трудно было различить, что и в том материале, который он приводит в своем очерке, содержатся сведения, нуждающиеся не столько в дополнении, сколько в осмыслении их.
И прежде всего это касается звания и должности мужа Ксении.
Придворный певчий в ранге полковника – это чрезвычайно загадочное соединение, хотя бы уже потому, что звание полковника считалось весьма высоким и принадлежало по табели о рангах к шестому классу, соответствуя статскому званию коллежского советника или придворному (до 1737 года) – камергера.
В принципе, придворных певчих тогда награждали, и награждали очень неплохо, но при этом придворный певчий Яков Шубский получил в награду за пение лишь потомственное дворянство27, а певчий Алексей Розум хотя и стал графом Разумовским, но награду эту получил не только за свое пение.
Минуя постель императрицы, до чина полковника из хористов дослужился, кажется, один только Марк Полторацкий, но он был регентом.
Кем же был в дворцовой капелле Андрей Григорьевич Петров, если он имел чин VI класса? И, главное, почему об этом не сохранилось никаких сведений?
Какие-то следы о полковнике Андрее Григорьевиче (Федоровиче) Петрове должны были бы остаться в документах, ведь и чины ему присваивались, и какими-то наградами, хотя бы за выслугу лет, наверняка он отмечался! Но нет, нет никаких следов…
Только в надписи на могильной плите святой блаженной Ксении и сохранилось имя Андрея Григорьевича (Федоровича), в надписи, сделанной, как надо полагать, со слов самой святой Ксении Петербургской.
И вот, задумываясь над этим обстоятельством, а заодно припоминая – Федорович, Григорьевич, Петрович – имена, которые перебирает народная молва, рассказывая о муже блаженной Ксении, резонно задаться вопросом, а был ли вообще в реальной жизни полковник Андрей Петров, певчий дворцовой капеллы? Ведь известно о нем только из рассказов самой блаженной Ксении, вернее из преданий о ее жизни…
Так почему же не допустить, что и имя супруга, и звание Андрея Григорьевича (Федоровича) Петрова – лишь тот язык святого юродства, на котором выражала блаженная Ксения мысль, которую необходимо было постигнуть русским людям, жившим тогда? Ту мысль, которую боимся постигнуть мы и два с половиной столетия спустя…
В самом сочетании имен, должности и звания Андрея Григорьевича (Федоровича) Петрова, певчего полковника, чудится нам некое искривленное отражение реальных событий и персонажей русской истории.
Есть ощущение, что соединились в этом клубке и имя несчастного императора Иоанна Антоновича, и ненамного более счастливого императора Петра Федоровича, и «крестника» матери императрицы Анны Иоанновны Андрея Ивановича Остермана, и всесильного фаворита Елизаветы Петровны – певчего графа Алексея Григорьевича Разумовского.
Разумеется, перевести в правильные логически завершенные формы этот язык святого юродства невозможно. И не нужно.
Ведь для того и принимала блаженная Ксения Григорьевна подвиг юродства, чтобы износить на плечах своей святой молитвы этот страшный петровский мундир, в который пытались застегнуть Русь…
Ксения Блаженная, как же ты терпела,
Ты за всех терпела горе и нужду.
Укрепи в терпении, матушка Ксения,
Помоги мне вынести тяжкую беду.
Попытаемся представить себе день, когда вышла Ксения Григорьевна на улицу, вглядимся в ее фигурку, вставшую на сыром петербургском ветру в таком нелепом на ее плечах полковничьем мундире.
За спиною осталась счастливая беззаботная жизнь, теплый дом, впереди были холод, сырость, нищета. И как тут не вспомнить Евангельскую историю, когда к Спасителю пришел юноша и спросил:
– Учитель благий? Что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?
– Что ты называешь Меня благим? – сказал Иисус. – Никто не благ, как только один Бог. Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди.
– Какие? – спросил юноша.
– Не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй, почитай отца и мать, люби ближнего своего, как самого себя…
– Все это я сохранил от юности своей! – сказал юноша. – Чего еще не достает мне?
– Если хочешь быть совершенным, – сказал Иисус, – пойди, продай имение твое и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи и следуй за Мною.
И тогда опечалился юноша – большое имение имел он, и жалко стало ему потерять его.
И сказал Иисус ученикам Своим:
– Истинно говорю вам: трудно богатому войти в Царство Небесное. И еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие.
Блаженная Ксения совершила то, что не смог сделать приходивший к Спасителю юноша. Она избавилась от своего имения и пошла за Иисусом Христом.