– Но в таком случае вы умрете! – сказал ему врач.
– Воля Божия, – ответил Иоанн. – Неужели вы думаете, что я променяю жизнь на благословение матери?
– Вы сами убиваете себя! Без усиленного питания вы не сможете встать на ноги!
Однако предсказание это не исполнилось, и скоро Иоанн Сергиев выздоровел.
Еще с времен учебы в Архангельске, когда семинарист Иван Сергеев пешком добирался на летние каникулы в Суру, у него появилось привычка размышлять и молиться под открытым небом.
«Идешь сотни верст пешком, сапоги в руках тащишь: потому вещь дорогая. Приходилось идти горами, лесами; суровые сосны высоко поднимают стройные вершины. Жутко. Бог чувствуется в природе. Сосны кажутся длинной колоннадой огромного храма. Небо чуть синеет, как огромный купол. Теряется сознание действительности. Хочется молиться, и чужды все земные впечатления – и так светло в глубине души»…
Во время учебы в Санкт-Петербурге, где можно было прогуливаться по академическому саду, привычка совершать молитвенное правило под открытым небом только окрепла.
Часто в этом саду задумывался Иоанн Сергиев и о своем будущем служении Богу и людям.
Учеба подходила к концу, и он все более и более склонялся к мысли постричься по окончании курса в монашество и уехать миссионером куда-нибудь в дальние края. Хотелось прийти к язычникам, ничего не знающим о Христе, хотелось просветить их, открыть им дорогу в светлое Христово Царство.
Однажды после такой прогулки, которая была совершена то ли по академическому саду, то ли по дебрям Китая и Юго-Восточной Азии, Иоанну Сергиеву, должно быть, в исполнение забытого петровского указа, приснился удивительно ясный – можно было разглядеть все детали и все подробности! – сон.
Иоанн увидел себя в священнических ризах посреди огромного величественного собора.
Все предметы внутреннего убранства явственно представились Иоанну Сергиеву и, глядя на них, он понимал, что собор этот не мог быть воздвигнут среди языческих поселений Юго-Восточной Азии. Тем не менее получалось, что здесь и следовало Иоанну Сергиеву заняться миссионерской и проповеднической работой.
– Где я? – задался он вопросом.
И ему было открыто, что он находится в соборе во имя святого Андрея Первозванного, в городе Кронштадте. Медленно, все еще во сне, вошел Иоанн Сергиев северными дверьми в алтарь и вышел южными.
Этот сон Иоанн Сергиев увидел накануне завершения своей учебы.
В 1855 году он получил в Санкт-Петербургской Духовной академии степень кандидата богословия и должен был решать: или принимать монашество и идти служить в монастырь; или остаться в миру, но тогда, чтобы получить место священнослужителя, необходимо было вступить в брак.
В канцелярии Академии подсказали, что ключарь кронштадтского собора Святого апостола Андрея Первозванного протоиерей Константин Несвицкий по старости должен был уйти на покой, и – таковы были обычаи того времени! – наиболее желанным заместителем ему мог бы стать человек, согласившийся жениться на его дочери, Елизавете Константиновне.
Удивительно было, что Иоанн Сергиев – он практически не бывал на вечеринках! – с Елизаветой Константиновной Несвитской оказался знаком. Еще более поразило его прозвучавшее прямо из пророческого сна название собора… Иоанн Сергиев отправился в Кронштадт, пришел в Андреевский собор – и последние сомнения рассеялись: этот собор он и видел во сне…
Через несколько недель Иоанн Ильич Сергиев сделал предложение Елизавете Константиновне Несвицкой, и 12 декабря 1855 года был хиротонисан во иерея к Андреевскому собору Кронштадта.
Воистину сокровенною тайной окружено появление Иоанна Кронштадтского на острове Котлине. Более полувека, c 1855 по 1908 год, до самой своей кончины, служил он в Андреевском соборе Кронштадта.
«Всех поражали прежде всего его возгласы, – вспоминал архиепископ Евдоким (Мещерский), посещавший отца Иоанна еще студентом. – Он произносил их отрывисто, резко, громко, подчеркивая известные слова и придавая каждому из них особенный смысл и значение. Это не обыкновенное наше произношение – монотонное, певучее, мертвенное, а живое, глубокое, полное смысла и одушевления. Видно по всему, что слово льется из глубины чистой, глубоко верующей души, полно непоколебимой уверенности, силы и внутренней мощи. Это слово – плоть, слово – жизнь, слово – действие. И молился он также необыкновенно. Однажды во время утрени он подошел к жертвеннику, стал перед ним на колени, руки сложил крестообразно на жертвеннике, голову склонил на них. Под руками у него были, кажется, всевозможные записки с просьбой помянуть больных, умерших. Я смотрел на него из-за колонн. Волосы прядями ниспадали на плечи; весь он был освещен слабым утренним светом, едва-едва пробивающимся сквозь толщу утреннего северного тумана. Он находился в таком положении около десяти минут… Казалось со стороны, что он как бы умер, и перед нами было только его тело, оставленное, сброшенное его душой, как бы некая одежда».
Эти воспоминания о том, кем был тогда для России святой праведный Иоанн Кронштадский, чем был Андреевский собор, в котором служил он…
– Наверное, не было тогда более посещаемого места в России, чем это, – рассказывал директор мемориальной квартиры Иоанна Кронштадтского священник Геннадий Беловолов. – Здесь мистический центр нашего Отечества. Столько было произнесено здесь молитв, столько пролито слез покаяния.
И понятно, что этот собор сатанинские силы постарались уничтожить так, чтобы выкорчевать и саму память о нем. Собор снесли в 1932 году, еще во времена безраздельного господства «ленинской гвардии», а в 1954-м, через год после смерти Сталина, на месте амвона, с которого говорил свои проповеди всероссийский батюшка, поставили памятник вождю мирового пролетариата.
Мы обращаем внимание на даты, потому что это не просто осквернение, здесь зримо видно, как недобро сцеплено в нашей стране прошлое и будущее…
Сейчас, слава Богу, памятник Ленину перенесли на другое место, а в Екатерининском парке на месте разрушенного храма установили памятный знак с надписью: «Пусть камень сей вопиет к сердцам нашим о восстановлении поруганной святыни».
Первую свою проповедь, произнесенную в Андреевском соборе 17 декабря 1855 года, Иоанн Кронштадтский назвал «Паси овцы Моя».
«Сознаю высоту сана и высоту соединенных с ним обязанностей, чувствую свою немощь и не достоинство к прохождению высочайшего на земле служения священнического… – сказал тогда двадцатишестилетний иерей. – Но знаю, что может сделать меня более или менее достойным сана священника – это любовь ко Христу и ко всем. Любовь – великая сила; она и немощного делает сильным, и малого великим. Таково свойство любви чистой, Евангельской. Да даст и мне любвеобильный во всем Господь искру этой любви, да воспламенит ее во мне Духом Своим Святым!»
Наверное, и другие священнослужители произносили схожие слова, но завершив проповедь, они, как правило, облачались в цивильную одежду и возвращались домой, к тем большим и малым семейным радостям, которые и наполняют жизнь большинства людей. У Иоанна Кронштадтского проповедь не завершалась отпустом. После службы он продолжал свою проповедь уже в самой жизни.
Кронштадт был тогда не только крепостью, защищавшей морской вход в столицу Российской империи, но и местом административной ссылки из Петербурга нищих и бродяг. Люди эти ютились в землянках и лачугах на окраинах города. Сюда, в царство беспросветной нужды, грязи, болезней, пьянства и отправился со своей евангельской вестью молодой священник.
Настороженно встретили его обитатели трущоб. Они так глубоко увязли в безысходности своей жизни, что не могли поверить, будто и для них засиял луч Божией любви. А порою – зачастую они сами не осознавали этого! – невыносим для них был и сам воссиявший посреди мрака свет. Они уже свыклись с сумерками, им не хотелось, чтобы свет этот озарял мерзкие и неприглядные закоулки их жизни.
Спускаясь в подвалы и поднимаясь на чердаки, где ютились отверженные люди, отец Иоанн Кронштадтский встречал здесь и подозрительность, и грубость, и откровенную злобу. Ожесточившиеся в глухой нужде люди порою гнали его от себя, сердца их не желали раскрываться для Слова Божия.
Но отца Иоанна не смущала ни настороженность его новой паствы, ни явная враждебность.
В далекие неведомые края мечтал он нести свет Евангелия, но Господь послал его сюда, как же мог он отказаться от возвращения несчастных заблудших людей к свету православия!
– Нужно чтить и любить в каждом человеке образ Божий, не обращая внимания на его грехи, Бог един свят и безгрешен; а, как Он нас любит, что Он для нас сотворил и творит, наказуя милостиво и милуя щедро и благостно! – говорил он. – Не нужно смешивать человека, этот образ Божий, со злом, которое в нем, потому что зло есть только случайное его несчастье, болезнь, мечта бесовская, но существо его – образ Божий, все-таки в нем…
Иоанн Кронштадтский не ограничивался в своей проповеди одними только словами. Он утешал брошенных матерей, нянчил детей и помогал деньгами нищим. И длилось это не неделю, не месяцы, даже не годы, а всю жизнь.
Со временем городская беднота привыкла к своему пастырю, признала за своего и теперь уже наперебой зазывала батюшку к себе, ища не одной только денежной помощи, но желая получить и наставление. Отец Иоанн никогда не отказывался от приглашений.
«Священники Господни! – говорил он. – Сумейте утешением веры обратить ложе печали страдальца-христианина в ложе радости, сумейте сделать его из несчастнейшего, по его мнению, человека человеком счастливейшим в мире, уверьте его, что в мале быв наказан, он будет великими благодетельствован по смерти: и вы будете друзьями человечества, ангелами-утешителями, органами Духа Утешителя».
Он сам и был таким священником Господним, и ничто: ни зависть, ни клевета не могли заставить его свернуть с избранного пути.