Машина и машина, что такого, скажете вы… Однако ум Бориса в последние месяцы хоть и не пробудился, зато обострилась интуиция. Интуиция эта ясно говорила ему сейчас, что не зря зашумел во дворе посторонний мотор.
Неслышной походкой танни-бу – скользящего по грязи – подошел Борис к окну, выглянул в окно. Во двор только что въехала большая, лиловая до черноты машина, плавно подкатила прямо к его подъезду, из нее стремительно выскользнули и вошли в подъезд четверо крепких мужчин в черных пальто.
Борис отпрянул от окна, мысль работала лихорадочно. Ни секунды он не сомневался, что черные пришли по его душу. «Вот и съездил, подписал договор! – пронеслось у него в голове. – Сидел бы, дурень, в своей belle France, тренировался, писал книгу и горя бы не знал».
Но клясть себя за легкомыслие было поздно. Раз уж за него взялись, то взялись серьезно. Темные, если будет надо, достанут и во Франции. Не бранить себя следовало, а думать о том, как ускользнуть.
Был у Бориса любимый герой, о котором написал он цикл романов, – русский сыщик, воспитанный в XIX веке в Японии кланом ниндзя. Сыщик этот, как и положено, овладел всеми тайнами синоби, был джентльменом и суперменом. Вот он бы сейчас выкрутился легко и изящно, даже рук чужой кровью не замарав. Но одно дело – литературный персонаж, которому что придумаешь, на то он и горазд, и совсем другое дело – живая жизнь. Тут нет никаких сыщиков, а есть только он, немолодой уже и не сильно крепкий русский писатель. Из всех смертельных приемов за несколько месяцев худо-бедно овладел он лишь надуванием живота да пятью «материнскими ладонями» стиля багуачжан. Этого явно будет недостаточно, чтобы справиться с четырьмя хорошо подготовленными профессионалами. А что подготовлены они хорошо, он не сомневался. Быстрого взгляда было достаточно, чтобы увидеть силу, привольно гулявшую в их телах. А если они еще и вооружены – а они наверняка вооружены, по-другому не бывает, – так тут и подавно ловить ему нечего.
Борис поднял трубку телефона, тот мертво молчал. Мобильник тоже оглох. Да, это темные. Чувствуют себя, как дома, глушилки не постеснялись включить.
По лестнице вверх уже тяжело топали незваные гости. Дверь крепкая, какое-то время продержится… Вопрос – какое именно? Пять минут, три, две?
Борис попятился к балкону, толкнул дверь, вышел. Прыгнуть с шестого этажа – утопия, небылица…
На счастье, прямо под окном рос необрезанный тополь. Ветви его, крепкие и гибкие, вполне могли удержать тело при прыжке, смягчить удар. Был, конечно, риск поцарапаться или даже вывихнуть руку. Но опасность эта казалась смехотворной по сравнению с теми четырьмя, которые, невидимые, неуклонно поднимались сейчас по лестнице.
Борис совсем уже решился прыгнуть, пожалел только, что пальто не взял, холод уже трогал его ледяной лапой за горло… Но возвращаться было некогда. Неважно, главное сбежать, а там уж как-нибудь.
Он взялся рукой за перила, примериваясь, как бы поудобнее сигануть вниз. Но тут из-под балкона вылетели три крюка, захлестнули, впились в железную решетку, натянулись, как струны, идущие от них к земле стальные тросы. Борис глянул вниз – по тросам лезли уже, карабкались вверх с нечеловеческой скоростью трое в черном.
Однако… Выходит, ради него темные отрядили не просто оперативников, а группу спецназа? Это уж перебор, друзья мои. Но если все на самом деле так серьезно, то что же делать… Сдаться? А если нет приказа брать его живым? Да и не затем учил его У лаоши, чтобы он сдавался всем, кому ни попадя.
Борис отступил в квартиру. Дверь в коридоре уже трещала под натиском специнвентаря. Последнее, что успел он сделать, – поднял руки, расфокусировал глаза, так, что в них замерцали крохотные звездочки, и глубоко вдохнул животом…
Замки входной двери не выдержали, лопнули, в ту же секунду распахнулась и балконная дверь. Семеро темных вбежали в квартиру с разных сторон, сыпанули по комнатам, готовые взять в оборот хоть самого черта… Но отовсюду невинным девичьим оком смотрела на них прозрачная пустота. Еще раз протопали по дому, распахнули на разрыв все двери, опрокинули тяжелые шкафы, заглянули под диваны… Однако квартира не отозвалась, все тут было пусто, звонко и страшно, словно из гроба вдруг сбежал таинственный его квартирант.
Глава 13Князь
Затрезвонил мобильник Дианы, извернулся, пополз по тумбочке, трясясь от первобытной злобы. Суббота скосился, увидел на определителе одно только слово – «Гениус», прижмурил глаза: телефон не его, кому надо, тот пусть и берет. Диана, лежавшая рядом, протянула руку, взяла, сказала одно только слово: «Слушаю?»
Слушала она секунд десять, не больше, но за это время успела уже подняться, бросала в Субботу брюки, футболку, рубашку.
– Сейчас будем, – говорила в телефон, сама смотрела на Субботу. Тот открыл рот, хотел сказать язвительное, не успел.
– Ни сна, ни отдыха измученной душе, знаю.
Он вздохнул и стал одеваться…
В этот раз она повела его не в кабинет Гениуса, а на четвертый этаж, где он еще ни разу не был. Коридор здешний, как и все остальные в корпорации, показался ему нечеловечески длинным, почти бесконечным.
– По вашим коридорам электрички бы пустить…
На этих словах коридор, наконец, закончился. И не то чтобы совсем, просто в нем образовалась дверь – без ручек почему-то. Диана толкнула ее, и Суббота замер, врос в пол, глядел во все глаза.
Из открывшегося проема изошла на него разноцветная радуга, только цветов в ней было не семь, как положено, а тысячи, и каждый жил в воздухе отдельным трепетанием, обжигал глаз, вспыхивал на роговице мельчайшим солнцем – зеленым, голубым, фиолетовым.
Любоваться этим хотелось без конца, но Диана решительно потянула его внутрь.
В первый миг почудилось, что он попал в райский сад – такое вокруг стояло благоухание широколистой южной зелени. Он поднял голову вверх – высоко в пустоте висел, на стены почти не опирался прозрачный потолок, сквозь него в помещение беспрепятственно входило солнце.
Сразу от двери вела в глубь сада кокетливая изумрудная арка – изгибалась над головой, ползла по опорам аристолохия крупнолистная, кое-где только оставляя в плотном теле небольшие рваные лакуны, словно нерадивый архитектор взялся было за строительство, да потом и передумал. За аркой плыл, расширялся, безумствовал настоящий эдем.
Поднималась ввысь калерия темно-пурпурная с фиолетовыми и пористыми, как тутовник, соцветиями.
Горело, рдело красным среди нефритового огненное дерево, или делоникс королевский.
Кустилась тонкими ребрами, желтела, прикидывалась куриной слепотой иерусалимская колючка.
Жалась одиноко жаботикаба, освежеванный бледный ствол ее, как тугие папилломы, усеяли виноградно-аметистовые плоды-костянки.
Высились ископаемые почти, но стройные гинкго билоба. Упавшие с них маленькие серебристые абрикосы распространяли удушливый запах гниения.
Фикус религиоза широко распростер ветви, словно ждал под сень свою нового Будду.
Как жираф, тянущий шею, возвышалась над всеми пальма, и кокосы глядели с нее угрожающе, готовились прыгнуть на голову, расколоть нетвердый череп, убить до смерти.
Неумело прятались среди плотных зеленых листьев желто-розовые плоды манго.
Топырились в стороны, упираясь в невидимые преграды, крепкие деревянистые побеги джек-фрутового дерева, кора покрыта была белой плесенью, огромные желто-зеленые плоды уродливо и сладострастно громоздились на изнемогающих ветках, жесткая и пупырчатая кожа грозила ранами нежному нёбу. Посвященные знают, что нельзя откусывать от этих плодов напрямую, но прежде очистить, нарезать длинными ломтями. Зрелая желтая мякоть джек-фрута похожа по вкусу на амброзию. Но не дай бог жадному путнику впиться в неспелые еще, беловатые внутренности плода – он не расклеит зубов, стянутых крепким, как цемент, соком, и остаток дня безуспешно будет счищать его закаменевшие остатки со своих ладоней…
Тут же толпились бананы, отягощенные плотными гроздьями незрелых, но оттого еще более вкусных плодов, и желто свисала многопальцевая рука Будды – цитрон.
Исподлобья смотрело неловкое дерево салак с шипастыми листьями – прямо у основания росли коричневые орехи, или, как зовут их китайцы, шепиго, плоды змеиной кожи, вкусные, но с нестерпимым запахом валокордина.
Бело-фисташковый водяной жасмин стоял стеной невысокой, но неприступной.
А из подлеска выглядывала неизвестно как затесавшаяся сюда полосатая бледно-черная агава с листьями настолько плотными и мясистыми, что хотелось тут же немедленно их укусить.
Но это было только начало… Своими собственными глазами увидел Суббота, как из чащи, прямо из кустарника, вышел к нему древний латник – гигантский броненосец-армадилло, старый и ушастый, как инопланетянин, с чудовищными когтями, с лицом вытянутым и пятнистым, добрым, незаслуженно обиженным. Не взглянув на остолбеневшего человека, прошуршал он травой и исчез, словно сквозь землю провалился. На его месте тут же возникла огненная лиса с приплюснутой мордой – малая рыжая панда; пробежала, чуть косолапя, помнила, что она сестра кошачьего медведя, большой панды, а значит, родство обязывает – хоть и седьмая вода на киселе.
Кто-то мягкой лапой взял Субботу за волосы. Он отпрянул, посмотрел вверх, вздрогнул: над головой его вверх ногами висело небольшое крылатое чудовище с кошмарным наростом на носу, выпуклые глаза смотрели печально.
– Не бойся, он не укусит, – сказала Диана, про которую Суббота забыл совершенно. – Это сферониктерис токсофиллум, травоядный дракула.
Она протянула руку к зверьку, почесала его за большим треугольным ухом. Летучая мышь всем телом издала довольное ворчание, потянулась, но вдруг, кем-то вспугнутая, сорвалась, замахала быстро кожистыми крыльями и скрылась в чаще.
Суббота оглядывался с ужасом и восторгом: лес вокруг полон был удивительных животных.
Дулась, распухала на пеньке гладкая, словно шар, лиловая лягушка, остромордая, с глазками маленькими и хитрыми, как у деревенской старушки, ходящей по дворам доить украдкой чужих коров. Держа хвост на отлете, застыла куском грубой коричневой яшмы ямайская кольцехвостая игуана. Мотоциклетное колесо – десятиногий пальмовый вор – подкатил к кокосовой пальме, с вожделением глядел на круглые ее плоды: упадет или нет? Сизый, с янтарными прожилками, ждал он сча