Они шли вперед, к метро, и, слабо-салатовое, с башенками, арками и куполами, шаг за шагом пятилось от них здание вокзала. Из него исправно вытекала на тротуар разномастная толпа: лысоватые командированные для колпортажа и спекулирования, неспособные к естественному отбору научные работники, менеджеры всякого звена с неизменными белыми воротничками под полушубками и пальто, бранчливые торговки в обманчивых пуховиках и даже совсем юные девушки в голубоватых коротких шубках и в таких обтягивающих джинсах, что не захочешь, а ускоришь за ними шаг. В гордом одиночестве шли обеспеченные пассажиры с маленькими кейсами, направлялись сразу к такси; пугливые бедные родственники из Пошехони влекли на собственном горбу огромные сумки, полные яблочного варенья, своими руками убитого и похороненного в стеклянных круглых банках; проносились мимо разноцветные фрики, хипстеры и отчаянные креаклы с маленькими рюкзачками, где, ожидая срока, ютились дары волхвов…
Чуть дальше, возле обменных пунктов стояли, как завороженные, провинциалы, пялились на курс рубля, взгляд цепенел от счетоводных потуг. Праздные крепкие парни неблагонадежных профессий лениво посматривали по сторонам, выжидали невесть чего. Смуглокожие с глазами томными и влажными, как сливы, суетливо метались взад-вперед, вскрикивали тихо: «Золото, золото, покупаем золото…»
У Голощека, а у остальных и подавно, никакого золота не было, так что мимо смуглолицых прошли они, не задерживаясь, и миновали также обменники. Конечно, неплохо бы обменять родные гривни на валюту аборигенов, но на вокзалах, знал капитан, курс всегда негодящий – наглый, воровской. Искать надо было что-то понадежнее, но и в государственный банк не обращаться, там курс еще почище, чем у вокзальных менял. Все это выяснил Голощек заранее, перед отлетом, еще на Украине, пока ждали своего самолета. И эти простые вещи должны были сильно облегчить им жизнь в Москве, а может, и от более серьезных неприятностей упасти.
Пока дошли до метро, неугомонный дьячок оказался чудесным образом впереди всех. И был за это примерно наказан – тяжелой распашной дверью, бултыхавшейся при входе туда и сюда, едва не распрямило ему мозговые извилины. Спасибо капитану Голощеку, в последний момент успел подставить ладонь, смягчил удар.
– Ох, Ма… терь Божья! – только и смог сказать дьячок, судорожно потирая ладонью покрасневший лоб.
– Вы бы, Антоний Палыч, соблюдали субординацию и не лезли поперек отца Михаила в пекло, – неодобрительно заметил ему капитан.
Таких ужасных слов дьячок испугался, закрестился оробелой рукой. Отец Михаил взглянул на капитана с укором, но воспитательные мероприятия запоздали – их уже внесло толпою в здание метро.
Купив билеты – неприятно удивила людоедская цена, – Голощек кратко проинструктировал остальных, как не бояться эскалатора, и двинулись дальше. Ни один из всей компании раньше метро не пользовался – ни отец Михаил, ни Катерина, ни, подавно, старый причетник.
Все обошлось на удивление гладко, только пришлось немного встряхнуть и поднять за шиворот дьячка, который, увидев приближающийся конец эскалатора, дрогнул и пытался бежать по лестнице наверх, против естественного хода вещей.
Когда из туннеля с гремучим ревом вырвался поезд, дьячок опять едва не сплоховал, но тут уже капитан был настороже, держал крепко и не дал упасть в обморок, затолкал внутрь вагона. Следом, почти не замешкавшись в дверях, вошли и Катерина с отцом Михаилом.
Тут впервые капитан услышал знаменитое московское «понаехали!», которое с сильным акцентом произнес мужчина с бородой, но совсем без усов. Судя по мрачному настроению, он был коренной москвич.
– Билэть, – сказал он строго. Никаких мандатов или верительных грамот москвич при этом не предъявил, кроме трехдневной щетины и единственного золотого зуба в левом верхнем углу, который глядел оттуда голодным одноглазым циклопом (для равновесия смутно хотелось выбить глаз и хозяину). Но дьячок Антоний поверил в полномочия строгого, вытащил и показал ему сохраненный билет на метро. Однако хозяин столицы небрежно отмахнулся. С первого взгляда почему-то невзлюбил он отца Михаила, смотрел на него снизу вверх огненным взором и все повторял, тихо, но назидательно:
– Гопота, билэть… Лимита… Москва нэ рэзиновый вам… Маму твою видал…
Голощеку надоело его брюзжание, и он незаметно ткнул столичного жителя локтем в дых, так что тот задохнулся, сжался, а когда минуты через полторы дыхание вернулось к нему, уважительно растворился в глубинах вагона.
Наконец доехали, поднялись на поверхность, дошли до нужного места. Снег на улицах уже не лежал – раскис в серые грязные лужи, сырой ветер в переулке дул, как сквозь трубу.
– Номер дома какой? – спросил Голощек.
Отец Михаил ничего не ответил, смотрел по сторонам. Потом увидел желтый дом старой постройки, кивнул не слишком уверенно:
– Должно быть, тут…
– А квартира? – не отставал капитан.
– Видно будет, – туманно проговорил священник.
Двинулись к дому, зашли со стороны двора. И тут в груди у Голощека похолодело. Он почувствовал на себе взгляд. И не какой-нибудь там праздный или случайный, а прямо на них направленный. И столько нечеловеческой злобы и холодной ярости было в этом взгляде, что Голощеку захотелось пригнуться, бежать прочь… Страшным усилием воли он переборол себя, не замедляя шага, рассеянно поглядел по сторонам, пытаясь определить направление, откуда шел взгляд, – и не определил.
Пара мамаш стояла на детской площадке, укачивая младенцев в ярких разноцветных колясках, в отдалении на скамеечке, подложив пожеванные газеты, присел пьяница, с вожделением отвинчивал пробку на мерзавчике; прошел хмурый, по-видимому, бизнесмен, сел в машину, хлопнул дверью, уехал.
Капитан просканировал краем глаза припаркованные во дворе машины, но машины все были пусты. Если и смотрели на них, то откуда-то из дома – с балконов или из окон.
Отец Михаил внезапно притормозил, тоже что-то почувствовал.
– Следят за нами, отец Михаил, – негромко проговорил Голощек, не меняя выражения лица.
– Следят, – согласился тот, однако вид у него не был испуганный, разве что озабоченный слегка.
– А кто следит?
– А бог его знает, – беспечно отвечал отец Михаил.
Конечно, про Бога тут вспомнить было самое время. Да к тому же батюшке. Но капитан не был духовным лицом и не мог так безоглядно рассчитывать на Бога, как отец Михаил или даже дьячок Антоний, хоть и не священник, но лицо тоже от религии не далекое. Тут надо было срочно прояснять ситуацию, потому что, случись чего, даже бегством они не спасутся. А из тех, кто может отпор дать, один только капитан Голощек и есть. Но связаны у него руки, рядом заложниками Катерина, отец Михаил, ну и дьячок, конечно, тоже, чтобы его нечистая забрала… Эх, эх, не на это рассчитывал капитан Голощек, покидая свою часть, не об этом думал.
Впрочем, что это он? Кого хороним, да еще раньше времени… Ничего же не случилось пока, поглядим, что дальше будет… А взгляд, что же, что взгляд, могло и показаться. Да и вряд ли враги прямо тут, посреди города, ввяжутся в потасовку – не любят секретные люди скандалов.
– Что делать будем? – спросил Голощек у отца Михаила.
Отец Михаил открыл было рот, но сказать ничего не сказал; словно бы из-под земли выкатился перед ними шустрый парнишка – из тех, кого раз увидишь, а потом никогда не вспомнишь. Роста среднего и вида тоже среднего, сложения скорее щуплого, под дроглой курточкой спрятанного, нос то ли уточкой, то ли картошкой, не разберешь, глаза голубые, пронзительные, лет то ли восемнадцать, то ли все тридцать уже.
– Чего тебе, пацан? – Капитан был настороже, глазами ощупывал мальца: вид ничего не значит, выучка важнее. Чтобы нож метнуть или подколоть, большой силы не надо, а итог может быть печальный, совсем никуда не годный может быть итог.
– Дай закурить, пехота. – Парень ослепительно улыбался, глядел капитану прямо в глаза.
Капитан хотел было ему сказать и за пехоту, и за закурить, и за возраст молодой, но тот не дал:
– Писателя ищете?
И хоть глядел по-прежнему на Голощека, было ясно, что вопрос задавал не ему, а прямо отцу Михаилу.
Тот просверлил нахала взором, поколебался, прогудел негромко:
– Может быть…
– Ну давай, пехота, не тормози, – это мальчонка уже капитану, – угости сигареткой.
Подивившись такой конспирации, капитан сноровисто вытащил из кармана пачку «Мальборо», протянул голубоглазому. Тот потащил сигареты наружу – одну, вторую, третью – не торопясь, по очереди. Сам же говорил углом рта, быстро, но отчетливо:
– Писателя вашего здесь нет. За ним темные охоту начали, пришлось ноги делать. Да вы не меньжуйтесь, не пропадете. Я как раз за вами, доставлю в надежное место. Лады?
– А ты сам-то кто же будешь? – ввязался ничего не понявший дьячок, бдительность решил проявить.
– Я буду, кто надо, только времени у нас в обрез, – парень тянул уже следующую папиросу. – Двадцать секунд, чтобы в машину сесть, дальше обратный отсчет пойдет. Да, и случись чего, не рыпайтесь, все равно не отобьемся… Ну, так чего, братцы-кролики, едем или сложим буйные головушки?
– Едем, – сказал отец Михаил решительно.
– Пехота на переднее сиденье, клир и причт – на задние, – парень подмигнул, развернулся и легким шагом двинулся к неприметной серой «Вольво». Остальные пошли за ним.
– Бегом, – сквозь зубы процедил парень, ускоряя шаг, – бегом, а то костей не соберете.
Капитан оглянулся и увидел, как из дальнего подъезда прямо в мокрую московскую зиму выбежали несколько крепких в черных пальто и почему-то в черных же солнцезащитных очках. Вергилий их голубоглазый перешел на бег, за ним затрусили остальные. Капитан пропустил всех вперед, изготовился, если случится, к серьезной драке.
Но голубоглазый уже прыгнул в машину, за ним горохом посыпались остальные. Взревел мотор, взвизгнув, переключился на вторую передачу, авто понеслось, болтая незакрытой дверью справа от водителя. Черные уже настигли Голощека, окружали смертным полукол