Конечно, отношения между башнями были трудными и замысловатыми. Тут имелась сложная многоуровневая система сдержек и противовесов, осталась в наследство от предыдущего хозяина, который по виду был демократом и человеком, а по сути все равно президентом – ну, может, кровушки пил чуть меньше, чем положено, ну, так за то его и не любили. Если ты власть, так будь любезен, соответствуй, чтоб люди тебя уважали, а дешевого популизма нам не надо, и без того знаем, что и кому лизать…
Да, так все эти сдержки, противовесы и рокировочки исправно выполняли свои функции – две башни люто ненавидели друг друга, а между ними блуждало всевидящее крокодилье око и имело от всякого столкновения свой гешефт. Однако война войной, а в главных вещах башни объединялись. Ибо тайны, в которые были они вовлечены, было даже невозможно себе вообразить. Правда была так страшна, что никакой Асанж, никакой Сноуден, да и никто вообще не решился бы ее озвучить. Такие черные пустоты крылись за всем их существованием, что все остальное меркло перед ними. Бездны, бездны открывались всякому, кто имел возможность заглянуть за высокие эти стены. Глядеть в эти бездны было все равно что в перерезанное горло: ничего не видно, только кровавый туман висит над бескрайним полем, когда-то залитым солнцем, зеленым когда-то… И всякий, кто туда заглянул, переставал уже быть человеком или попросту погибал. Если бы тайны эти вышли на поверхность, власть башен не продержалась бы и суток. И не потому, что возмущенный народ не стерпел – стерпел бы, он все терпел, ему ни до чего не было дела, – но ударили бы из всех ракет, изо всех ядерных боеголовок онемевшие от отвращения и ужаса наши западные партнеры. Но никто не знал и никогда не узнает, тайны хранились свято, хранились насельниками обеих башен.
Из них изо всех, кажется, один Андрей Сергеевич сохранял в себе еще что-то человеческое, да и то благодаря дочке. Тот, кто страдает, не может не сострадать, думал он о себе. Тот, кто сострадает о ближнем, может сострадать и о дальнем. Так и он – сострадал народу, звал его про себя несчастным быдлом, где главным было слово «несчастное», ну, а то, что быдло, так оно испокон таким было. Из песни слова не выкинешь, и не он это придумал, вот так-то.
Может, поэтому и выбрал его архангел – потому, что в нем еще оставалось человеческое, в пику всем этим… тут он отыскал такое диковинное и страшное слово, которое в обеих башнях дай бог поняли бы пара человек, из числа наиболее яйцеголовых политологов и пиарменов. Может, только поэтому ехал он сейчас на встречу, на нейтральную территорию…
Ровно в девять утра по московскому времени вошел он в неприметные двери старого здания в центре Москвы. Там, в потаенных глубинах, находился ресторан для посвященных. В ресторане этом подавались редчайшие блюда европейской, африканской и азиатской кухни. Цен в меню никаких не было, гость просто отдавал карточку, и оттуда снималось по усмотрению или вовсе ничего не снималось – никого, в общем, это не волновало, потому что это был не бизнес, а отросток гигантской государственной машины, невидимый никому, но работающий исправно, неотменяемо…
Он вышел оттуда ровно через пятнадцать минут. Лицо его было опрокинуто, надежду сменяло на нем смятение, потом страх, ненависть, снова надежда.
– Если вы пойдете на мои условия, – сказал ему бородатый собеседник с цыганскими глазами, – я готов исцелить вашу дочь.
Вот оно! Сбылось, наконец, то, о чем мечтал и не смел он мечтать долгими ночами, прислушиваясь к больному, неровному ее дыханию, трепеща, считая вдохи и выдохи, леденея, когда дыхание прерывалось, и снова оттаивая, когда опять начинала дышать.
Только сейчас он впервые понял, что для него главное. Нет, не мировое господство и не гибель врагов. За эти десять лет, что на руках у него был бедный ребенок, он стал другим. В нем проснулась живая человеческая душа, которую окончательно считал он похороненной, проснулась и воспряла, вознеслась в немыслимую высь. И оттуда ликовала, глядела теперь на него.
Да, он спасет дочку! И не нужно для этого преступлений, черной магии и отвратительных чудес. Малость нужна будет, малая малость – стать миротворцем, помирить две братские страны. И малость эта была вполне в его силах.
Первым делом дать сигнал в Новороссию: пусть усилят огонь, западные партнеры сговорчивее будут. После этого связаться с самими партнерами – согласны, дескать, вести переговоры, в Минске встретимся, как обычно, под ласковой усатой мышкой батьки, который, гляди-ка, гримаса фортуны, на старости лет из последнего диктатора сделался первым миротворцем. Предмет переговоров простой: сохраняем статус-кво в обмен на прекращение огня. Затем уж пойдет как по накатанной… Порох вякать, конечно, будет, требовать назад новоросские земли и Крымску волость, а мы ему – хрен в горчице, на-ко, выкуси, статью о самоопределении народов знаешь? Тут и партнеры поддержат, плевать они хотели на целостность, им главное, чтобы снаряды не летали да продукты их исправно закупались могучими российскими ритейлерами. Нет-нет, мир мы быстро восстановим, на сей счет даже и не заблуждайтесь. Ну, не мир, так перемирие, однако ж сразу ничего не делается, все понемногу, потихоньку-полегоньку, шаг за шагом. Где перемирие, там и мир, а где мир, там и исполнение желаний.
Дочка!
Он задрожал ознобной сердечной дрожью, на глаза против воли навернулись слезы. Лишь бы дочка выздоровела, а там мы… Там уж мы… Он не знал еще точно, что именно будет, но уверен был, что все будет очень хорошо. С его-то деньгами, с его силой – какой жизнью они заживут. А может, он и вовсе уйдет со службы, купит островок, и уедут они туда – жить. Или не островок даже, страну небольшую. Какие там небольшие страны есть – Андорра, Монако?.. Там, правда, свои конкретные пацаны, вряд ли захотят делиться. Ну, не захотят, отжать можно, нанять юристов, доказать, что он и есть подлинный князь Монако, похищенный в детстве румынскими цыганами по заказу Моссада и ЦРУ, – деньги все делают. Или не возиться с Европой, в Азии то же самое за меньшую цену можно устроить. Непал, например, или Монголия – чем плохо? Экология, горы, степи, свежий воздух, лошади, козлы всякие, бараны. Впрочем, козлов и баранов нам и тут хватает. Ладно, не суть, как-нибудь да решится, сейчас главное – дочка. Ну, то есть мир, мир, конечно, сначала, а потом уж, как следствие…
Он набрал телефон Иваныча. Разговор начал с коротких, вроде ничего не значащих, но на самом деле очень важных слов. Иваныч должен был понять, что инициатива идет с самого верха, выше не бывает, понять и принять к исполнению. Иваныч удивился, конечно, но глупых вопросов задавать не стал, всегда был смышлен, хитер и исполнителен, потому и добрался до таких высот, а вовсе не потому, что Самого знает с юности. Жизнь длинная, на короткой ноге с президентом были многие, а должностей да постов достигли избранные. Иваныч был из этого числа, один из первых, интуицией обладал сверхъестественной и таким же послушанием. Если сверху говорят, что черное стало белым, значит, так тому и быть. И более того, сделаем все, чтобы оно на самом деле так и случилось, во всяком случае, в глазах всего мира…
Говоря с Иванычем, Андрей Сергеевич чувствовал, кожей ощущал, как закрутились колеса государственной машины, от незаметных клерков до главы администрации, как затрезвонили многочисленные телефоны, полетели во все стороны телеграммы и электронные письма, как прямо на глазах стали скукоживаться силовики, еще вчера надутые, что басенные лягушки, как неожиданно потеплели друг к другу министры иностранных дел и вышли впереди всей государственной братии, заняли наиболее удобные позиции для взаимовыгодных переговоров… Насторожились, взъерошились полевые командиры, чувствуя конец бандитской вольницы, и замерли, закаменели кадровые военные, готовые по первому приказу прекратить огонь, отвернуть «грады» и минометы, заткнуть смертоносные жерла.
Давая по телефону распоряжения, Андрей Сергеевич вдруг понял, что они до сих пор почему-то никуда не едут, мимоходом бросил удивленный взгляд на шофера…
Верный водитель сидел неподвижный, как надгробие, на своем месте, головы не повернул, глазом не моргнул, выдержка у него была что надо, даже в зеркало заднего вида не смотрел. Волна теплого чувства вдруг захлестнула Андрея Сергеевича. «Денег ему дать, – подумал он с внезапным расположением. – Или в звании повысить». Да, на такого можно положиться, как на себя самого. Такой не предаст, не обманет, такой жизнь отдаст за хозяина. За такого и дочку отдать не страшно – дай бог, выздоровеет маленькая, подрастет. А то, что не едет никуда, так это правильно. Он же, хозяин, не давал указания, вот и не едет.
– Гони, – сказал он водителю, пряча телефон. – И мигалку включи, в кучу мест успеть надо.
Тут водитель повернулся к нему, и это тоже удивило Андрея Сергеевича. Никогда он себе такого не позволял – смотреть на хозяина прямо, даже когда изредка задавал уточняющие вопросы. А тут на тебе, повернулся, небывалое дело. Впрочем, и весь день сегодня был такой – небывалый, удивительный. Многообещающий был день, еще и не то, вероятно, придется увидеть.
Последнее, что увидел Андрей Сергеевич, – как плеснуло из пистолета водителя короткое жаркое пламя…
Глава 18Гавриил
Нет, Гениус не гневался.
Он просто сидел и думал.
Правду сказать, дело это было мелкое, суетное, слишком человеческое. Прежде, в лучшие времена, Гениус не думал никогда – только пребывал, длился в бесконечности, мерцал. Стоит ли тратить время, которое отпущено тебе почти без границ, на такие глупости, как размышления? Как правило, нет. Но теперь, когда вечность кончилась, а от времени осталась, может быть, самая малость, теперь можно было и поразмыслить.
Они упустили сновидца, упустили Субботу – и о будущем не известно ничего. Неизвестно, чего хочет архистратиг, что готовит Дий и чем вообще все это закончится…
Но кто же, по-вашему, виноват? Он, Гениус-Лоцман? Проклятый выродок сфер, низверженный Дий? Предвечный Бог, которого никто не знает? Нет, ни первое, ни второе и уж подавно не третье… Всему виной ненавистная девка-змея. Подлая предательница, шкура, пятая колонна! Увивалась рядом, глядела обожающе, шептала слова, вводила в соблазн… Одурачила-таки, обвела вокруг пальца, назначила себя секретарем, вошла во все тайны его департамента, его любимой корпорации «Легион».