– Тех, кто пытался добраться, давно похоронили… – сказала она безжалостно. – И тебя тоже похоронят, Суббота. Станешь жертвой своего добросердечия… точнее, глупости. А впрочем, флаг тебе в руки. Одного не пойму, чего ты этого раньше не сделал? Хотя догадываюсь. Времени не было, занят был, пил беспробудно…
Он отвернулся, молчал, сказать было нечего. Тысячи людей до него тут пили, миллионы – а все потому, что нельзя не пить человеку с умом и талантом. Не будешь пить, до сорока лет изойдешь на паранойю, убьют топором или джипом задавят, а водитель даже не выйдет наружу – тело попинать, потому что у него дела, он спешит, ему некогда. Нельзя не пить, но и питье не спасает. Какая разница тогда: умереть ли в здравом уме и твердой памяти или в алкогольном чаду? Ни так, ни так ничего не сделаешь, проживешь короткий свой срок впустую. Нет, ответить на этот вопрос было нельзя, и он не отвечал.
– А что до глобальных проблем, то повторяю, у всякого народа свой срок, – сказала Диана уже чуть мягче. – Он может срок этот растянуть или сократить. Срок твоего народа подходит к концу, ты уж извини. И именно поэтому здесь штаб-квартира князя, именно потому здесь Дий – ибо никакое глобальное разрушение не проходит без него. Людям в силу их наглости кажется, что любое дело можно переделать, обнулить и начать заново. Только вот жизнь нельзя ни обнулить, ни начать заново – ни человеческую жизнь, ни жизнь целого народа. Твоему народу срок вышел, уж поверь мне. Он делает зло по привычке. И к преступлениям власти он прислоняется не из садизма, а просто из желания быть с сильным. Зло стало для него обыденностью, нормой. И потому никто во всем мире за него не заступится…
– Кроме меня, – сказал Суббота.
– Хватит! – она покривилась. – Хочешь сказать, ты любишь свой народ?
Он запнулся.
– Люблю? Не знаю… Но я жалею его!
– И это вранье. Ты жалеешь не народ, а конкретных людей. Но сколько праведников могут спасти город? Ваши праведники изгоняются в чужие земли, оттуда их голос народу почти не слышен.
– Мой будет слышен.
– Нет, не будет. Нет в тебе истинной любви ни к кому, и народ тебе тоже безразличен по большому счету. Единственное, что ты можешь – это литература, язык. Но если исчезнет народ, исчезнет страна, исчезнет и язык. И тогда ты никому не будешь нужен. Только это тебя пугает – так или нет?
Он молчал. Потом тихо проговорил, не глядя на нее:
– Даже если и так… Неужели нельзя просто пожалеть человека?
– Человека – пожалуйста. Как известно, мир обречен, но отдельный человек еще может спастись.
– Что значит – обречен? – перебил он ее. – Мир весь разный, разные страны, народы, цивилизации. У всех свой путь.
– Путь у всех свой, а конец у всех один. И конец этот от пути не зависит. Рушатся дикие, охваченные невежеством и злобой государства, они становятся жертвой своей дикости и злобы. Но гибнут и цивилизованные, гуманные – становятся жертвой своей доброты. И никто не знает, почему так.
Он криво усмехнулся.
– Прямо уж и гибнут… Что, и европейцы с американцами тоже?
– Гибнут все, одни быстрее, другие медленнее. Просто это вопрос не одного года, а некоторого времени. Может, нескольких поколений, может, меньше. Но у нас еще есть шанс застать конец цивилизованных стран, как мы застали конец диких. Шумеры, древние греки, римляне, египтяне, майя – разве они думали, что когда-нибудь исчезнут с лица земли? Однако же исчезли. Исчезнут и нынешние, исчезнут очень скоро…
– Значит, настал конец света?
– Пока еще нет, конечно, не так все просто, – она запнулась, подыскивая слова. – Существуют невидимые могучие силы, которые все-таки удерживают от распада огромные социальные механизмы – народы, страны, цивилизации, все человечество. Но топливом для этих сил служат жизни конкретных людей, которые погибают здесь, сейчас, у нас на глазах. Для них уже все кончено, распался мир, и Страшный суд творится прямо сейчас. Хочешь попасть в их число? Нет? Тогда спасайся, не трать времени зря.
Он ничего не сказал, смотрел в горизонт, спрятанное за тучами солнце не слепило глаз. Потом разомкнул спекшиеся губы, заговорил.
– Я не смогу так жить. У меня одна страна. И если она исчезнет…
– Страна – это люди, – перебила Диана. – Представь, что все хорошие, честные, умные люди выедут отсюда.
– Это все равно. Никто им новой России не даст, не построит. И значит, это будут уже не совсем те люди. Другого места для жилья не будет, хотя мир и велик. Потому-то я здесь до сих пор, потому не хочу уезжать.
– Ты ошибаешься, Суббота. Ни дело, ни безделье, ни правильные взгляды не спасут ни страну, ни народ, ни даже отдельные сословия. Тогда зачем быть хорошим, зачем убиваться ради абстрактных целей?
– Не зачем, а почему… Человек не выбирает, быть ему хорошим или плохим. Кем родился, то и есть. Я, если бы и захотел, не смогу украсть, обмануть, убить. Социопат, даже если и захочет, не сможет бескорыстно делать добро другим.
– Это ты такой, а кроме тебя полно людей, которые родились никакими – ни добрыми, ни злыми, ни черными, ни белыми. Они сами выбирают, как себя вести. И вот перед такими людьми встает вопрос: а зачем быть хорошими?
– Это станет ясно, только когда умрешь, – проговорил Суббота хмуро.
– Ты о посмертном воздаянии? Да будет ли воздаяние на том свете, а если будет – то какое именно? Этого никто не знает, оттуда же не возвращаются, верно? Может, вообще нет смысла стараться, Бог и так всех простит. Он же всеблагой, всемилостивый… И, значит, не нужно бояться смерти. Потому что если Бог есть, то никто не погиб… А если Бога нет?
– Даже если нет, – отчаянно выговорил Суббота, – даже если нет Бога, есть закон, которому следует всё.
– Какой еще закон? – насмешливо спросила Диана.
– Всеобщий. Вот есть, например, физические законы. Если ты прыгнешь с горы просто так, то разобьешься. Если с парашютом, то останешься жив. А если на дельтаплане, так и вовсе полетишь, куда требуется. А в жизни роль парашюта или крыльев играет бессмертный дух. Он не дает разбиться человеку, поднимает его вверх.
Она только головой покачала.
– Ты фантазер, Суббота… Впрочем, дело твое. Утешайся мечтами о райских садах.
Они молчали долго, мучительно долго. Поле просветлело, лучи солнца упали на него, обнажая грязные потеки тающего снега среди прошлогодней сгнившей соломы.
– Знаешь, в чем наша беда? – сказал он внезапно. – В том, что мы не сделали свободу частью своей души…
Она глядела на него с грустью.
– Пойми, наконец, нельзя спасти всех и каждого. Люди сами выбирают дорогу. Заботиться надо в первую очередь о своей миссии. А она очень велика, значительна.
– Ой ли?
– А ты думаешь, чего князь вокруг тебя так выплясывает, зачем спрятал в свой тайник? Ты – мощное оружие, через тебя можно грядущее увидеть, и даже суть вещей.
Она замолчала, осеклась, словно сказала что-то тайное. Он посмотрел ей прямо в глаза.
– А ты меня украла из-за моей важной миссии?
Она не отвела глаз. Они были теперь ярко-синие, с золотыми искрами на радужке.
– И это тоже, – сказала. – Князь убьет тебя, как только надобность в тебе отпадет.
– А Дий? Если Дий захочет меня убить?
– Этого не может быть.
– Почему?
– Потому что я не позволю… – проговорила она еле слышно.
– Значит, ты готова жизнь за меня отдать?
– Конечно.
Он молчал, смотрел в горизонт. Солнце опять пропало за серой стеной. Что за чертовщина, думал он, что за пространство такое проклятое: даже горизонт здесь похож на стену, на тупик, все время упираешься в него взглядом.
– Ладно, – сказал он с неохотой. – Поехали к Дию.
– Так бы и сразу, – обрадовалась она и двинулась к машине.
Он смотрел ей в спину с двойственным чувством. Странно, когда тебя любит дьяволица. Все ее убеждения вразрез твоим, все, что для нее хорошо, для тебя отвратительно. Но поделать с ней ты ничего не можешь, ибо она тебя любит. И это разоружает. Нельзя оттолкнуть и уйти, даже когда очень нужно. Выходит, любовь тоже может быть орудием дьявола. Что же тогда не может быть его орудием, назови?!
…Пробок по дороге почти не было, спустя час они подкатили к знаменитому желто-серому зданию на Лубянке. Он удивился, зацепившись взглядом о знакомые зловещие углы.
Она заметила его изумление, пожала плечами.
– А от кого скрываться? Самое удобное место для штаб-квартиры.
– Но почему именно здесь?
– Потому что Дий – это сила. А здесь – центр силы. Десятилетия камланий и жертв, простому смертному даже войти сюда сложно. Ну, разве что в качестве жертвы, в наручниках.
Въехали они через подземный гараж, некоторое время неторопливо спускались вниз по округлым туннелям, пока не оказались в огромном, плохо освещенном помещении. Суббота озирался с изумлением. Здесь было кладбище машин, из таинственной полутьмы высовывали то круглые, то хищные рыла древние авто…
Застыл в пустоте состоявший из одних колес «Бенц Патент-Моторваген» с микроскопическим рулем.
Легким ужасом веяло от марсианского «Фиат S76», похожего на огромную пулю, несущуюся задом наперед.
Сиротливо глядел из угла простой поддон на колесах – первый паровой автомобиль братьев Доббл.
Выставил вперед паровозную морду «Делоне-Бельвиль» – большой, лысый, добрый, утыканный бесчисленными глазами-фарами, любимец императоров и президентов.
Подслеповато вглядывался в даль «Ришар-Бразье» с удивленной тощей мордой и четырьмя крупными, как бывает у слишком худых людей, гениталиями.
Легко, почти не касаясь земли, парил первый русский электромобиль Ипполита Романова, похожий на дорогую полуоткрытую табакерку.
Рядом с крокодильим рылом «Роллс-Ройса 40/45 HP» кокетничал на парижский манер неуловимый «Паннар-Левассер».
Высунулся откуда-то «Мерсдес 14.35 PS», на котором ездил Рахманинов, – не мотор, а низкие сани-розвальни, обитые больной тусклой жестью и с маленькими стыдливыми колесами.
«Руссо-Балт С 24/58» – легендарный «огурец» второй версии, больше, однако, не на огурец был похож, а на заостренный гроб, на котором так быстро можно влететь на тот свет, что и сам не заметишь.