Пятиместный автомобиль Пузырева смахивал на поджарую зубастую торпеду, только атаковать он хотел не вражеские корабли, а пространство и время.
Затесался каким-то образом в это сообщество джентльменов трактор «Фордзон» с ребристыми колесьями и вываленными наружу железными внутренностями, какими хорошо распугивать девушек на полях.
Длинной пожарной свиньей стояла тут же «Скания-Вабис», только что не прихрюкивала.
И, наконец, завершали парад древних моторов старые аэросани фабрики Меллера на двух человек – шофера в кепи и теплых перчатках и беспечного седока; не сани, а головастая тупоносая личинка с узким хвостом насекомого, у которой вдруг проклюнулись лапы на длинных когтях-лыжах – спереди подлиннее, сзади покороче. Они уже готовы были рвануть вперед с неимоверной скоростью, взвихрить пространство, закрыться снежной пеленой и пропасть из глаз… А там спустя короткие мгновения вылупятся из них прозрачные крылья и, дрожа, взметнутся сани фантастической бабочкой прямо в голубой простор над головою, перевернутся там пару раз от избытка чувств и упадут по смертельной траектории прямо вниз, на землю, – но уже в совсем другой реальности, где нет ни земного тяготения, ни сопротивления воздуха, только скольжение, радость и бесконечный полет…
Отдельно скучились мотоциклы. Первым стоял деревянный целорифер графа де Сиврак, со змеиным хвостом и мордой, с деревянными колесами и без никакого руля, только дощечкой для рук; ехать на нем надо было, толкаясь ногами от земли, и каждая неровность на дороге больно ударяла прямо в изнеженный, непривычный к грубости аристократический филей.
Следом шел цельнометаллический велосипед Найта, без педалей, но такой тяжелый, что им вместо слона можно было топтать вражескую пехоту. Потом – велосипед Мишо с первыми педалями на переднем колесе: машина езды небыстрой, но уже самостоятельной, без оббивания башмаков о мостовую. Громоздились высоченные велосипеды-пауки с огромным передним колесом – до двух метров в высоту. Падение с такого колеса заканчивалось увечьями и сменой спортивного транспорта на кровать в госпитале, а затем на куда более надежную инвалидную коляску или даже санитарные носилки до ближайшего морга.
Раскорячился небывалым пугалом самоходный велосипед Роупера с топкой, котлом, угольно-паровым двигателем и дымовой трубой, глядевшей под небольшим углом назад и вверх. Всадник на велосипеде этом несся, как настоящий дьявол, распугивая мирных пешеходов. Тут не было никаких педалей, и единственное, что оставалось делать седоку, – молиться Всевышнему, чтобы велосипед не взорвался на полном ходу.
Устойчиво впился в пол всеми тремя колесами трицикл Батлера. Из-за него выглядывали заводной мотоцикл Лайба и мотоцикл на сжатом воздухе Генри Вали. Чуть дальше, низкая и почти невидимая, притулилась универсальная приводная тележка профессора Бернарди, которую можно было присоединить к любому велосипеду и сделать из него мотоцикл.
Бесстыдно обнажала черепашьи внутренности носатая французская велоторпеда Бюно-Варилья. Наособицу стояли строгие, но непрактичные моторрады «Хильдебранд унд Вольфмюллер» с ясными геометрическими линиями. Ждал своего часа трицикл «Клеман», на котором от Москвы до Парижа можно было доехать всего за двадцать дней. Патриотический мотопед братьев Вернер последним в ряду указывал носом в пустоту…
– Вот это коллекция! – сказал пораженный Суббота.
– Осталось кое-что от господина Мосолова и страхового общества «Россия», – небрежно отвечала Диана. – Не выбрасывать же, в самом деле, Дий ценит старину.
Они вышли из «Нексии», которая среди этого допотопного разнообразия смотрелась как-то особенно тускло и невзрачно.
Навстречу им из полутьмы явилась аппетитная барышня в одном тонком белом белье, кокетливо стрельнула глазами в сторону Субботы, сделала книксен перед Дианой. Лицо у нее было тоже все белое, словно мелом испачканное, только глаза живые, черные, нескромные.
– Все в порядке, Лилиан, это со мной, – проговорила Диана.
Жантильная мадемуазель тут же потеряла всякий интерес к Субботе, в поклоне сделала два шага назад, растворилась в одной из ниш. Проходя, Суббота невольно покосился на нее, но увидел уже только закаменевшую гипсовую кариатиду, изящно изогнувшую стан, придерживающую низкий потолок кончиками пальцев. Разглядеть на бледной статуе белое белье было нельзя, оттого казалось, что она теперь совершенно голая. Возможно, белья и в первый раз не было, возможно, оно только почудилось Субботе. Его разбирало любопытство, хотелось вызвать загадочную Лилиан из ее ниши еще раз, чтобы уже окончательно убедиться – исключительно в научных целях, конечно, ни за чем более. Но он понимал почему-то, что не стоит говорить об этом Диане. И без того, казалось, на Лилиан она глядела как-то косо, ревниво, не по-доброму.
Лилиан, впрочем, была не одна такая. Они шли по узкой галерее, и в каждом проеме, в каждой нише туманно маячили изогнувшиеся женские тела, глаза у некоторых были закрыты, как бывает в глубоком сне, но Суббота видел, что сон был осторожным, чутким. Женщины, стыдливо прикрытые призрачной кисеей от пришлого жадного глаза, выглядели соблазнительно и опасно. Суббота распознал лишь беспощадных амазонок да мощногрудых валькирий, не допущенных некогда в Валгаллу к умершим мужам и образовавших свои воинские отряды – об остальных, пока они шли, рассказывала сама Диана.
Тут были греческие гетеры, индийские апсары, ирландские сестры Морриган, уносящие мертвых с поля боя. Несли таинственную вахту каракалпакские кырк кыз, грезили о далеких степях грозные наездницы-фраваши, смотрели исподлобья коварные дочери Инанны, ненавистно щурились узкими глазами вьетнамские сестры Чынг, ждали призыва жены Арджуны, возглавляемые Читрангадой, тайные прислужницы Кали – тхаги – горели незримым огнем, незыблемо, питаясь силой родной земли, стояли поленицы-моревны. Обманчиво склонялись в поклоне услужливые онна-бугэйся с верными копьями-яри, зовуще улыбались куноити с невидимыми до поры, спящими в широком рукаве кайкэнами, только и ждущими напиться вражеской крови. Высились гладиаторши со щитом, трезубцем и сетью…
– Что они тут делают? – спросил, наконец, потрясенный Суббота.
– Это наша армия, – просто сказала Диана.
– Я себе армию иначе представлял…
– Видишь ли, Дий – настоящий мужчина. Он любит общество женщин. К тому же каждая из них может голыми руками уничтожить взвод спецназа. Они верны, неболтливы, нелюбопытны, беспощадны… Словом, подлинные женщины.
Суббота не стал спорить – себе дороже. Но, идя, старался по сторонам теперь особенно не глазеть – может быть, верные и неболтливые не любят этого, один бросок кинжала – и конец не в меру любопытному самцу.
Они понемногу поднимались по галерее вверх, но у Субботы вновь, как при первом посещении корпорации «Легион», возникло чувство схождения в холодную, страшную глубину. И чувство это было куда сильнее и ярче, чем в первый раз. Он ощутил, как леденеют его ладони и гулко, медленно бьется сердце, с каждым ударом все медленнее, словно ему не хватает воздуха, – а может, просто тепла, солнца, свободной воли.
С каждым шагом стены раздвигались, становились все дальше и, наконец, окончательно пропали во тьме. Давно уже исчезла галерея, ниши и неистовые девы-воительницы, охранявшие покой ужасного Дия. Еще несколько шагов – и перед ними прямо в пустоте оскалился входной проем. Холод и страх исторгал он… казалось, еще шаг, и ты исчезнешь в нем, как бесследно исчезает свет далеких звезд в пасти черной дыры.
– Жди меня, – сказала Диана, повернувшись к Субботе. – Я вызову Леонарда.
И вошла в черноту. Он неосторожно глянул ей вслед. В тот краткий миг, когда она пересекала таинственную границу, там, в немыслимой дали увидел он темную фигуру. Чудовищный, невыразимо страшный силуэт без глаз и без лица возвышался над всем мирозданием…
Словно молния ударила – он вспомнил эту фигуру! То был Дий из его старого сна, Дий, который велел ему повиноваться.
Затинькал по-птичьи телефон: пришла эмэмэска. Отправителем значился Рубинштейн. «Жив все-таки, жив!» – возликовал Суббота, открыл файл – там было небольшое видеописьмо.
С экрана на Субботу глядел живой и здоровый Иван Иваныч. Вид у него был ясный, бодрый, хотя и несколько озабоченный. Заговорил он не сразу, словно чего-то ждал, но когда заговорил, смотрел только на Субботу, не отрывался.
– Юрий Алексеевич, – сказал он, – если ты меня сейчас видишь, это значит, скорее всего, что я умер.
Суббота похолодел. Значит, все-таки…
– Впрочем, это не так важно, – продолжал Рубинштейн, – хотя и очень печально, не спорю. Важнее другое. Перед отъездом я тебе закинул на телефон программу-навигатор. Чтобы отслеживала твои перемещения и включилась в нужный момент. Раз письмо мое сработало, значит, ты находишься прямо в логове Люцифера. А вот это уже очень плохо. Безнадежно плохо, сказал бы я, если бы не был с тобой немного знаком. Но я тебя знаю, и небольшая надежда еще есть. Сатана, при всей его власти над жизнью и смертью человека, не властен ни над волей его, ни над сердцем. Он уже протянул к тебе лапы. Был бы ты простым смертным, я бы сказал просто: умри с честью. Но ты умирать не имеешь права, слишком ты нам нужен, понимаешь? Но им ты тоже необходим. Поэтому прямо сейчас придется тебе сделать выбор – мы или они. Не стану морочить тебе голову: Люцифер на земле – полновластный владыка и может дать тебе все, что ты захочешь, и даже то, о чем ты не догадываешься. Мы же ничего обещать не можем, кроме головной боли и чистой совести. Поэтому решай, и решай быстро…
Рубинштейн на мгновение замолчал и глядел теперь через очки куда-то в сторону, словно прислушивался к чему-то далекому. Снова заговорил:
– Если ты решил в его пользу, просто отключи телефон и действуй, как хочешь. Но если я в тебе не ошибся, тогда немедленно беги оттуда. Беги как можно быстрее…
Суббота растерянно огляделся: куда бежать, вокруг царила мрачная пустота без стен и направлений.